Кошмарный принц, стр. 24
Громыхнуло.
Сроду не скрипучая дверь вдруг скрипнула.
Или снова почудилось?
Дождь тарабанил по карнизу уже мощнее. Снова молния. Снова гром. И снова молния и гром. Порыв ветра швырнул в окно горсть крупных капель. Стоя в двух шагах от двери в спальню, Виктор Ильич опамятовался и прикрыл рукой неустойчивое пламя свечки, словно стихия за окном могла её затушить. Он чертыхнулся и раздраженно отдернул руку. Вошёл во мрак спальни. Опустив свечку, смотритель проверил наличие пыли — пол был безупречно чист. Оно так и должно быть!..
Дождь? Нет — стук! Не похожий на тарабарщину капель. Словно… хо-хо! Фантазии воспаленного сознания.
Стук каблуков мужских туфель о кафель
Откуда тут взяться стуку каблуков мужских туфель о кафель?
Из глубины комнаты.
Вспышка молнии озарила спальню… но не всю. Взгляд успел уловить тёмное-претёмное, почти чёрное пятно слева. «Что там может быть?», — панически заорало всё существо смотрителя, память хаотично прокручивалась и, наконец, выдала — зеркало. От грома задребезжали стёкла; а Виктор Ильич облегчённо вздохнул. Память же продолжала работать на бешеных оборотах, но в новом русле: комната осветилась, так почему свет не отразился в зеркале? Это вызвало недоумение — не страх. Виктор Ильич с вытянутой в руке свечкой подошёл к зеркалу.
Стук шагов послышался отчетливее. Виктор Ильич, не веря ушам, прислушался сильнее. Чёрт знает что, но звук былреальным! Реальным!!!
— Невозможно…
Как слепец, смотритель прищурился, вытянув вперёд шею. Он видел своё испуганное отражение. Что он хотел увидеть ещё? Всё походило на галлюцинацию. Конечно, галлюцинация. Виктор Ильич поднёс свечу ближе к зеркалу.
И.
Пламя свечи отразилось галереей свеч. Страх уже стучался в мозг, но недоумение пока было сильнее страха. Виктор Ильич когда-то давно бывал в обсерватории, где им, посетителям, демонстрировали элементарные фокусы физики, среди которых и был фокус со свечкой. Каждому давали в руку зажжённую свечку и пропускали между двух направленных друг на друга зеркал, и, глядя в зеркало, можно было зреть волшебную (как её назвала тамошняя экскурсовод) галерею свечей, появляющуюся из ниоткуда и исчезающую в никуда. Тогда, всматриваясь в глубину той галереи, Виктора Ильича одолела жуть, и он поспешил уйти от зеркал… Теперь же… Виктор Ильич оглянулся, ожидая (но зная, что там его нет) увидеть второе зеркало. Знание не обмануло: второго зеркала не было. А стук каблуков по кафелю был. И приближался. Вытаращенные глаза смотрителя едва удерживались в орбитах. В глубине
тоннеля
свечной галереи появился невнятный силуэт. Яркие точки самых дальних свечей поочередно тухли и зажигались вновь, будто так импровизированно они рассчитывались на раз-два, как рота солдат перед старлеем. Вот только означало-то это другое — кому бы ни принадлежали силуэт и стук каблуков, он… оно приближалось. Очень быстро, словно торопилось успеть.
Успеть что?
«пока горит твоя свеча и мечется душа»
Успеть пройти по галерее и вторгнуться в этот мир.
Виктор Ильич попытался поднять руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но рука осталась висеть плетью, словно парализованная, словно не получила ясной команды мозга. Да и был ли мозг ясным? Отнюдь, голова пребывала в ватном дурмане, недоумение задохнулось в вате, балом стал править страх, который сковал все члены.
Силуэт одолел более половины пути. И смотритель различил в ней вполне человеческую фигуру. Человек… или что-то в облике человеческом шло… шёл… бежал.
Виктор Ильич заворожённо продолжал пялиться в зеркало (которое, в принципе, перестало быть оным), краем сознания понимая, что вот-вот впустит в свой
реальный
мир исчадие ада.
А человеческая фигура приблизилась, и смотритель каким-то наитием признал (но не был до конца в том уверен) в ней облик Юры Клинова. Под полями широкополой шляпы не было видно лица, существо смотрело — будто высматривало что-то одному ему видимое в бездне черной пустоты с отзвуком кафеля, по которой ступало — под ноги. Но когда исчадие подняло голову, Виктор Ильич, увидев, словно сквозь толщу воды, нечеткую аморфную личину, наконец спохватился и затушил свечу, пальцем утопив фитиль в кипящем парафине.
Комната окунулась во мрак. Виктор Ильич перевёл дыхание, попятился, но споткнулся на ровном месте. Чертыхнувшись, он упал. Свечка, утратившая форму ёлочки, закатилась под кровать.
Сверкнула молния.
И Виктор Ильич увидел прильнувшую к обратной стороне зеркала фигуру никуда не девшегося исчадия, он даже успел увидеть ладони существа с силой впечатавшиеся в
хрупкое
тонкое зеркальное полотно. Призрак без лица в упор глядел на испуганного мужчину.
Грянул гром.
Нервы Виктора Ильича сорвались, он с воплем выбежал из спальни, захлопнул дверь и спиной навалился на неё.
Музей утопал в темноте.
«Везёт же Егорке! Совсем не боится темноты», — как о живом, настоящем человеке, а не о вымышленном персонаже подумал Виктор Ильич. И в связи с этим где-то глубоко в сознании зародилась любопытная мыслишка, но, как говорила Скарлетт ОХара: «Я не буду думать об этом сейчас, я подумаю об этом завтра». Сейчас же смотрителю хотелось одного — сбежать из проклятого дома. Он достаточно насмотрелся… Но куда сбежать с подводной лодки? «Яведь не крыса…», — пристыдил было себя смотритель…
Замогильный хохот раздался за дверью.
… и опрометью бросился наутек.
Он закрылся в своей крохотной квартирке на цокольном этаже с мощным фонарём на аккумуляторных батареях (с которым спускался по мере необходимости в подвальный коллектор) в руках. Виктор Ильич сидел на краю тахты, поджав ноги под себя, как дитё, испугавшееся ночного кошмара и боявшееся снова заснуть, пока мама не осмотрит комнату при свете и не успокоит, поцеловав в макушку. Конечно, смотритель не выжил из ума и не лишился рассудка, чтобы ждать маму, нет. Луч лампы был направлен в сторону — но не прямо — трельяжа, створки которого Виктор Ильич первым делом закрыл и стянул жгутом из простыни, когда ошалевший влетел в квартирку.
Так он просидел до 05.27 утра, когда в городе подали электроэнергию. Виктор Ильич предположить не мог, что яркий дневной свет люминесцентной лампы когда-нибудь подарит долгожданный сон и отдых. Смотритель уснул. И спал, как не спал давно.
Во сне же он продолжил историю Егорки, но не с помощью «Waterman», а с помощью «Ятрань», старой пишущей машинки.
Не писал — печатал.
Глава 46
Артёмка знал, что папа ни за что его не бросит, но всё-таки с сильной тревогой вытягивал шею, будто так было лучше видно, высматривая вдалеке зелёную папину куртку. Сгущались сумерки, а он всё стоял, боясь сойти с места, у богом заброшенного вокзала в богом заброшенном городке. По крайней мере, Артёмке так всё здесь казалось. По зданию вокзала сновали несколько личностей. Возможно, это были пассажиры, возможно, и нет. Но чем темнее становилось на улице, тем подозрительнее эти личности казались. Ребёнок продолжал стоять. На улице с каждой минутой появлялось всё больше и больше теней. Там, где только что были всего лишь обычные подворотни, заросли кустарника и просто улочки, появились чёрные пятна, словно дыры. Свет уличных фонарей был настолько скуден, что, казалось, кто-то специально вкрутил такие лампы, которые дают скорее мрак, чем свет. Над головой в воздухе появились светляки, но Артёмке было не до них, он ждал папу. Папа обещал прийти скоро… но сколько длится это «скоро»?
Скоро — так или иначе — Артёмка увидел фигуру, движущуюся с той стороны, куда ушёл папа. За всё время, что малвчик ждал, в ту сторону ушла уйма людей, а обратно — ни одного. И вот фигура. В темноте скудного света уличных фонарей Артёмка не мог понять, во что одета фигура и какого цвета эта одежда, но каким-то наитием, обострившимся шестым чувством, он догадался, что идёт папа. Может, дело в походке? Нет, папа так не ходит. Артёмка хотел броситься навстречу папе, ночто-то было не то в походке,опять-таки, шестым чувством почувствовал, что делать этого не стоит. Мальчик едва устоял на месте. Он следил за приближением человека, всё больше уверяясь, что видит папу, только… какого-то не такого. Даже взрослый не смог бы понять, в чём выказалась потаённая настороженность, а уж ребёнку тем паче были невдомёк такие тонкости, если, конечно, не брать в расчёт сущей безделицы — дети чувствуют и воспринимают мир и всё, что в нём творится, острее и живее. От чего взрослый бы отмахнулся, как от чепухи, ребёнок принимает за чистую монету. А иначе и быть не может. Иначе бы не существовало деда Мороза со Снегурочкой, не существовало бы сказок. Артёмка верил своим глазам. А глаза видели папу, не похожего на себя.