Сальто ангела, стр. 5

Однако вскоре я потеряю этот звонкий детский голос и заговорю баритоном, как все мужчины. Пока я болею, мой голос меняется и звуки грубеют. Я теряю свою музыку, а мама утверждает:

— Это тебе поможет возмужать. Ты уже вытянулся, ты скоро будешь «линять». Когда ты выздоровеешь, мы пойдем к парикмахеру, надо тебя постричь.

— Мама! Мне хотелось бы играть на рояле. Смогу я в колледже играть?

— В колледже ты будешь заниматься спортом, как все остальные. Рояль требует времени и денег. Это хорошо для девочек…

Просто наказание какое-то; это хорошо для девочек, то — для мальчиков, но все плохо для меня.

Я сдал экзамен. Мы пошли все вместе, нас подгонял отец. Постучали в двери колледжа Фонтенель. В огромном зале мы сидим на приличном расстоянии друг от друга, надо заполнить экзаменационный листок: вверху слева написать фамилию, имя, дату рождения — 28 июня 1945 года. Основные события моей жизни часто происходят в июне. Я чуть не провалил математику. Дьявольский экзамен, нужно рассчитать количество кресел, занятых в театральном зале, и количество рядов и кресел, не занятых и т. д.

Итак, я сдал экзамен. Меня приняли вторым, это даже записано в журнале. Второй. Номер два. Почему же я всегда иду под номером два? Мне кажется, что я никогда не догоню того, кто внутри меня, а он мог бы занять первое место.

Каникулы, свобода, одиночество на берегу Атлантического океана. Я смотрю на волны, но не иду купаться, я боюсь воды. Однажды меня бросили в воду, это было давно… Меня бросили, как щенка, думая, что я выплыву сам. С тех пор я боюсь воды. Я боюсь колдуньи Белоснежки, боюсь занятий в колледже, боюсь любых столкновений, я чувствую войну, настоящую, которая уже начинается…

У меня не будет больше родительской защиты, она кончилась вместе со школой. Я научился писать стоя. У меня теперь хорошо получается. Для мамы это был вопрос первостепенной важности, хотя она об этом никогда не говорила. Похоже, будущее принадлежит тем, кто писает стоя. И будущее, и определенная уверенность. Над теми, кто писает, высоко подняв голову, виднеющуюся поверх створок дверей уборных, никто не смеется. Но невозможно полностью укрыться от косых взглядов, «от громко высказанных удивлений или насмешливых сравнений. Каким окажется это будущее в сентябре?

Сегодня начинаются занятия в колледже. Я вхожу в шестой класс и сразу понимаю, кто здесь «хозяева». Выстроившись в линейку, ханжески послушные, стоят они, зажав портфели между ногами, выставив вперед ширинку, у одних грязную и вызывающую, у других элегантную и безупречную. Они источают одинаковый запах, они не замедлят проявить свою силу, свою хитрость, свою мужскую низость. Ведь именно для этого они здесь. Для того, чтобы изучать географию и победителей, математику и пол ангелов. Чтобы бессвязно бормотать поэмы, вопить на гимнастике, дрожать над непристойными картинками, драться, плеваться после первой сигареты и оценивать взглядом груди девочек. Они меня стесняют. Однако я должен разыгрывать ту же карту. Но моя карта — фальшива. Они об этом сразу догадываются, у них на это нюх. Я любуюсь своим отражением в зеркалах, в витринах магазинов, в лужах, оставленных осенним дождем. Зеркало… мое любимое зеркало… но о чем тебя спросить? Я нахожу себя красивым, но это женская красота. Наслаждаясь своим отражением, я осмеливаюсь посмотреть на себя как на женщину.

Все ушли… Беатрис, наша служанка, крупная нормандка с голубыми глазами и рыжими волосами, обладательница пышной груди и мощных бедер, пошла на рынок. Мама уехала за покупками… Тонкая, элегантная, с прозрачно-голубыми глазами, в платье цвета незабудок она ушла под руку с отцом. Папа в строгом сером костюме с галстуком. Братья уехали с ними. Я остался в доме один.

В маминой комнате мебель очень простая: большая деревенская кровать и традиционный зеркальный шкаф. В ободряющей тишине временного одиночества я замираю перед этим шкафом. Зеркало отражает образ нескладного мальчишки, какой я и есть на самом деле, на правом колене ранка, покрытая корочкой, которую я иногда расчесываю, не давая ране затянуться… Медленное заживление ранки меня зачаровывает. Я срываю корку. Ранка начинает кровоточить. Я морщусь и любуюсь чистотой царапины. Она заживет тогда, когда я захочу: ничтожная власть над непослушным мне телом. За зеркалом хранятся сокровища, которые меня притягивают. Страшно и прекрасно… Платья мамы. Ее белье, ее бюстгальтеры, чулки, весь этот аромат женщины, чудесный и недоступный.

Я дрожу от страха, что меня застанут. Прислушиваюсь, открываю дверь шкафа, которая издает легкий скрип — знак предупреждения… То, что я делаю, — страшный грех и очень опасно. От этого мое желание еще сильнее, еще непреодолимее. Дрожа, я выбираю лифчик, комбинацию, трусики, чулки, платье… В последний момент я добавляю пояс с подвязками, раньше я о нем не знал. Кучка моей одежды на коврике у кровати кажется чем-то неприличным, вульгарным, грубым рядом с нежным, полным неги шелком. Бархатистые чулки ласкают мои ноги…

Все на мне сидит не так, как надо, Я не обращаю внимания на нелепость пустого лифчика на моем худеньком теле. Я сажусь, чтобы пристегнуть к поясу чулки… платье струится, точно пена. Мама любит все оттенки синего цвета. Я весь в голубом, в аквамариновом. Туфли мне велики, и я, позируя, слегка покачиваюсь перед зеркалом.

Теперь я настоящий, первый раз в жизни. Мне делается страшно.

Неведомая сила, которая привела меня в эту комнату и управляла мною, подсказывает, что именно сейчас я превращаюсь в самого себя, что я похож на маму и что я — это немножечко она. Проходят долгие мгновения, столь существенные в моей жизни. Моя хрупкость становится понятной, тонкость черт моего лица — очевидной. Наконец-то я рассматриваю себя изнутри, и внутренний образ соответствует внешнему. Я это ощущаю очень сильно, я бледнею и хватаюсь за собственное отражение, чтобы от смятения чувств не упасть в обморок.

А если кто-нибудь войдет?

Волнуясь, я снимаю мамины вещи, складываю их, разглаживаю и возвращаю на место до следующего раза. Теперь, когда я открыл это редкое удовольствие, я буду часто в нем нуждаться. Отныне со страхом и нетерпением я начну ждать выходных, когда вся семья покидает дом, чтобы предаться своему тайному счастью. Наконец-то мне ясно, что я переступил фантастическую черту. Я нарушил закон, еще не зная какой, но очень важный. Меня охватывает дрожь. Женский образ четко обозначился и занял подобающее ему место. Я полюбил себя.

ГЛАВА II

«Кто хочет, тот может» — таков девиз на фронтоне колледжа. Надпись на немецком языке придает этому призыву еще более императивный тон: «Тот, кто хочет, — может». Я не боролся за получение первого места, я сел в последнем ряду около окна с чувством легкого унижения, оттого что попал в шестой «М»… Это современное отделение, наименее престижное. Те, кто учит латынь, французский, — они в «А», они интеллектуалы. У них другие книги, один только латинский словарь Гаффьо таких размеров, что не влезает в портфель, и уже это придает им особую значительность. Они изучают духовные материи и мертвые языки. Отец считает это бесполезным занятием. Он прагматик, неверующий, с легким коммунистическим уклоном. Он решил, что его «мокрая курица» будет осваивать математику и технические науки. Так он укрепляет свой преподавательский авторитет. Однако даже не поговорив со мной, без всякой просьбы с моей стороны, он освободил меня от гимнастики.

Преподаватель гимнастики не любит «освобожденных». Это всегда подозрительно, когда освобождают от физических упражнений. Он осматривает меня с головы до пят и спрашивает:

— Тебе не нравится спорт?

Я отвечаю, как учил отец, что у меня слабое здоровье. Я перечисляю по пальцам все свои болезни. Я их пересчитываю, чтобы подавить страх и не покраснеть. Этот маленький коренастый футболист со свистком на шее, в полосатых носках, меня презирает. Но только бы он меня не заставлял… Я боюсь раздевалок, где мальчишки скидывают с себя одежду, крича и толкаясь. Я боюсь карабкаться по веревке, потому что у меня слишком слабые руки, боюсь прыгать через «коня», боюсь баскетбольного мяча, чересчур жесткого. Я играю только каучуковыми мячиками, они мягкие и легко прыгают, когда их ударяешь о стену во дворе, будто курица клюет хлебные крошки.