Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!, стр. 57

Эйген Отт внимательно слушал доктора Зорге. Да, это как раз то, чего ему недостает в предстоящем отчете, — дальновидные суждения, раскрывающие широкий кругозор автора. Военный наблюдатель отчетливо представлял себе, что от содержания отчета, который он должен представить в Берлин, будет зависеть его дальнейшая карьера. Отправляясь в Японию, Отт имел тайное, совершенно конкретное задание: установить сотрудничество двух разведок — императорской Японии и нацистской Германии. Ему многое удалось сделать, но это еще не все. Нужны ясные выводы, отчетливые перспективы. Было бы полезно привлечь к работе такого человека, как Зорге.

Тем временем доктор Зорге продолжал развивать свою мысль. Он, казалось, увлекся, говорил громко, темпераментно.

— Теперь еще один тезис: Япония нуждается в военном союзнике для осуществления своей политики на континенте. Это ясно. Кого она может привлечь? Советскую Россию? Нет! Америку, Англию? Тоже кет! Кого же? Только Германию! Немецкий национал-социализм и японский политический синтоизм, если можно так выразиться, имеют общие идейные корни. Вспомните «лебенсраум» и «дранг нах остен», разве у военных кругов Японии нет тех же устремлений? Отсюда я делаю вывод — Германии фюрера тоже нужны союзники. Таким союзником может быть сегодняшняя Япония. Вот наша перспектива, основа нашей политики на Дальнем Востоке.

…Я высказываю свою точку зрения, — сказал в заключение Зорге, — может быть, она и не верна. Я подумаю, кто бы мог вам помочь. Дайте мне для этого несколько дней.

— Я не осмеливаюсь просить вас, — возразил Отт, — но, может быть, вы сами согласитесь мне помочь?

Зорге этого ждал. Теперь главное — не дать преждевременного согласия. Он рассмеялся;

— Господин Отт, но я же почти невежда в этих вопросах! Какой от меня толк? Я сам хотел обратиться к вам за консультацией. Я найду вам более сведущего человека. Обещаю!

— Нет, нет, я вас очень прошу. Конечно, если можете найти время.

— Ну, мы еще поговорим об этом…

Своими рассуждениями Рихард не открывал Америку, он просто хорошо знал настроение в Берлине, изучил психологию нацистских дипломатов, которые жаждут получить подтверждение собственным концепциям. И если наблюдатель угадывает мнение начальства, считается, что он хорошо разбирается в обстановке, отличается острым умом… На самом-то деле подобная оценка лишь дань тщеславию чиновников с Вильгельмштрассе, где помещается германское министерство иностранных дел… Почему бы не подсказать такую идею Эйгену Отту. Он может пригодиться, тем более что у Рихарда есть одно конкретное дело. В Нагоя под видом какого-то фарфорового заводика работает большое военное предприятие. Похоже, оно изготовляет морские мины. Это надо проверить, но кто может знать о таких вещах лучше артиллерийского офицера-разведчика, живущего в Нагоя?!

Отт предложил подняться наверх, у него есть настоящий кюммель. Еще из Германии. В Японии такого не найти…

Когда они вошли в комнату, фрау Хельма вязала в кресле. Большой клубок шерсти лежал рядом. Спицы быстро мелькали в ее руках. Она задумчиво поглядела на Рихарда.

С тех пор, когда они встречались, прошло лет пятнадцать. Хельма была тогда женой архитектора Мея, баварского коммуниста. Потом они разошлись. Мей уехал в Россию, а Хельма вышла замуж за молодого рейхсверовского офицера. Оказывается, это был Отт! Как тесен мир! В те годы Хельма разделяла левые убеждения. Что думает она сейчас?

Когда Отт вышел, чтобы раскупорить бутылку кюммеля, Хельма оторвалась от вязания и сказала:

— Я очень довольна, что мы встретились… Помните, вы жили во Франкфурте у вокзала и у вас была старинная мебель и много картин…

— У вас хорошая память, фрау Хельма…

— Но я не хотела бы, чтобы во все это были посвящены другие…

— Несомненно! — Рихард понял смысл произнесенной фразы. — Прошлое принадлежит только тем, кто его пережил…

Вошел Отт с бутылкой кюммеля, поставил на стол. Фрау Хельма продолжала вязать.

НА ЗЕМЛЕ ПРЕДКОВ

Генри Пу-и вступил во второй год безмятежного и благополучного царствования на земле своих предков. Теперь на государственных бумагах, скрепленных личной подписью и печатью императора, ставили дату: «Год 2-й эры Кан Дэ». Казалось бы, никакие события, волновавшие мир, не омрачали настроения Великого управителя, они просто не достигали стен синьцзинского дворца — старого двухэтажного здания с анфиладой комнат, открытой галереей наверху, тянущейся, как лоджия, вдоль всего фасада, с круглой парадной лестницей, ведущей внутрь императорского жилища.

Всезнающий советник императора генерал Таракасуки, он же начальник полевой жандармерии Квантунской армии и епископ синтоистской веры, ревностно следил за тем, чтобы император не утруждал себя государственными делами. Время Пу-и проходило в приемах, церемониях, торжественных молебствиях, на которых непременно присутствовал Таракасуки. Он каждый день появлялся во дворце в ритуальном облачении епископа, с молитвенной дощечкой в руке либо в военно-полевой форме с поперечными погонами японского генерала, а то и просто в будничном коричневом кимоно. Таракасуки был связующим звеном между дворцом и четвертым отделом штаба Квантунской армии, где вершились судьбы нового государства.

Генерал часто беседовал с императором, напутствуя его и поучая. На таких собеседованиях иногда присутствовала супруга императора Суань Тэ, маленькая и своенравная молодая женщина, ей исполнилось всего двадцать три года, когда она, волей судеб, стала императрицей. Начальник особой миссии Итагаки не раз говаривал Таракасуки, что надо внимательнее присматриваться к Суань Тэ, — в Китае издревле существует традиция: жены властителей вмешиваются в политику, подчиняют мужей своему нраву. Своенравность умной и волевой Суань Тэ вызывала озабоченность в штабе Квантунской армии.

— Ваше высочество, — поучал Таракасуки, — перед вами пример тысячелетней истории народа Ямато. Сын неба в Японии окружен божественными почестями, но за него всегда управляли государством мудрые военачальники — сёгуны. Лицезреть микадо могли только ближайшие родственники и прислуживающие ему лица. Ваш удел — почести и поклонение народа…

Пу— и согласно кивал головой, но ему хотелось бы, чтобы среди приближенных остался его воспитатель англичанин Джонстон, он его первый учитель. Пу-и желает изучать английский язык…

Таракасуки снова возвращается к истории:

— Нет, нет… Чтобы не осквернять землю богов, чужестранцев, много веков не допускали в Японию. Зачем это делать в Маньчжоу-го?!…

Советник императора запретил передавать Пу-и даже учебники английского языка, которые англичанин Джонстон посылал во дворец… В окружении императора оставалось все меньше людей, приехавших с ним из Тяньцзиня, — они один за другим либо неожиданно умирали, либо навсегда исчезали из синьцзинского дворца. И охрану дворца, сплошь состоявшую вначале из маньчжурских и китайских солдат, заменили японскими военнослужащими. Но император, уверовавший в свою божественную миссию, как-то этого не замечал. Однако от Суань Тэ ничего не ускользало.

— Господин Таракасуки, — говорила она, — но сёгуны перестали управлять государством в вашей стране. Сын неба Мицухито объявил, что он намерен делать это сам. Ведь поэтому и произошла революция Мейдзи.

Суань Тэ хорошо знала историю. Наедине с мужем она говорила еще откровеннее.

— Айсин, — шептала она, называя его по имени, которое Пу-и носил в детстве еще до того, как его возвели на китайский престол, — Айсин, во времена сёгунов у микадо всегда были дети. Их устраняли, как только они становились совершеннолетними, и уничтожали, как пчелы уничтожают трутней, исполнивших свое предназначение…Тебе, Айсин, воздают почести, но у тебя нет власти. Ты должен вернуть себе власть предков, Айсин.

Безвольный император соглашался с Суань Тэ, он любил эту женщину с маленькой девичьей грудью и нежным прохладным телом, ее агатовые глаза, глядящие на него из-под густых ресниц… Но что он мог изменить? Без помощи японцев ему никогда бы не вернули трон предков…