Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь!, стр. 48
Через несколько дней после нашей встречи с Церендоржи в горном лагере появилась Оксана. Ее тоже встретил отряд самообороны, организованный Церендоржи. Оказывается, Церендоржи воевал еще с Унгерном в войсках Сухэ-Батора. Оксану невозможно было узнать — худая, почерневшая и такая усталая, что едва стояла на ногах. Двое суток она провела в степи без пищи и едва не умерла от жажды. Но еще страшнее было то, что пришлось ей пережить с приходом баргутов.
В ее кочевье араты, жившие вблизи монастыря, с приближением отрядов Халзан Доржи остались на месте. Ламы уговорили, что не надо бояться воинов желтой религии. Только несколько жителей бежали в степь, намереваясь угнать свои стада в горы, но их настигли и привели в монастырь.
То, что произошло дальше, Оксана не могла вспомнить без содрогания. Полураздетых пленников со связанными руками вывели к монастырским стенам, поставили рядом с молитвенными барабанами. Из дацана вынесли священные знамена. Их несли ламы в ритуальных масках каких-то страшилищ. Следом за знаменами двигалась процессия высшего духовенства во главе с монастырским хубилганом — раскормленным мальчиком лет двенадцати, до того ожиревшим, что лоснящиеся толстые щеки чуть ли не закрывали глаза-щелочки. Процессия остановилась перед пленными. Одного из них вытолкнули вперед. Сзади к нему подошел высокий баргут в одежде ламы. Он схватил пленника сзади за волосы, запрокинул ему голову и ударом ножа рассек грудную клетку. Потом, бросив нож, лама-палач сунул руку в раскрытую рану и вырвал у своей жертвы трепещущее сердце…
Я отчетливо представила себе эту ужасную картину: так монголы режут баранов, они вспарывают грудную полость и вырывают сердце, чтобы кровь животного не вытекала на землю. По ламаистским законам грех бросать недоеденную пищу и проливать кровь на землю.
Лама— баргут вырвал окровавленное сердце и протянул его мальчику-хубилгану. Тот боязливо взял человеческое сердце и кровью начертал какие-то знаки на священных знаменах. В монастыре ударил гонг, ламы вскинули длинные трубы, рожки, морские раковины, превращенные в духовые инструменты, -и воздух огласили резкие, воинственные звуки.
Так же расправились и с остальными пленными. Это была ритуальная клятва сражаться за желтую веру.
С приходом баргутов Сашка Кондратов куда-то исчез. Оксана сначала думала, что он убежал в горы. Но через два дня он вернулся в сопровождении японца, одетого в монгольскую одежду. Они пришли в юрту, пили чай, молочную водку — арик. Потом японец принес большую флягу рисовой водки, ее подогревали и пили из маленьких чашечек. Разговаривали они по-китайски, и Оксана не понимала, о чем идет речь. Говорил больше Сашка, а японец записывал. Иногда он раскрывал карту, и Сашка что-то ему показывал.
Когда они расстались, Сашка был совершенно пьян. Оксана спросила, кто это был.
«Полковник Сато — вот кто был! — Сашка пьяно засмеялся. — Ты думала, что я и правда заготовитель… Господин Сато обещал дать мне чин капитана… Теперь я буду большим человеком… Мы с тобой…»
Сашка полез целоваться, но Оксана вдруг поняла все, что произошло, вырвалась из рук Кондратова, выбежала из юрты. У коновязи стояла оседланная лошадь. Оксана вскочила в седло и ускакала в степь. Последнее, что она слышала, — пьяный крик Сашки. Оксана оглянулась, он бежал за ней, потом споткнулся и упал на землю.
Два дня блуждала она в степи, а на третьи сутки набрела на заставу, выставленную Церендоржи вблизи горного лагеря.
Вот что произошло с Оксаной. Мне казалось временами, что она сходит с ума… Лицо ее стало коричневым, как на старой иконе. Я много дней не отходила от нее ни на шаг. Даже во сне она невнятно бормотала: «Хома угей, хома угей!…» Но ей не было все равно! Когда Оксана вспоминала Кондратова, в ее глазах загоралась такая ярость, что становилось страшно. Сильное возбуждение сменялось у Оксаны глубокой апатией. Только в Улан-Баторе она немного пришла в себя.
Здесь, в Улан-Баторе, мы прожили почти месяц, приводя в порядок материалы, собранные в экспедиции.
Оказалось, что ламаистское восстание приняло довольно широкие размеры. Панчен-ламу стали называть Богдо-ханом, объявили его монархом всей Халхи — Внешней Монголии. Войсками желтой религии панчен-ламы руководил военный штаб, где советником был какой-то японец — не тот ли, с которым встретилась Оксана Орлик? Начальником штаба, главнокомандующим, главарями банд стали ламы из Барги и связанные с ними настоятели монастырей. Монахи превратились в военных, их стали называть «далай-ламами желтого войска». В приграничных районах, охваченных восстанием, аратов объявили защитниками желтой религии, посылали их в бой с палками, кремневыми ружьями, луками. Какой кровавый обман! Ламы распространяли слухи, что умершие хубилганы возвратились на землю из небытия и стали во главе войск желтой религии. В монастырях служили молебствия, заговаривали средневековое оружие, объявили, что в борьбе главное — вера, потом оружие. Панчен-лама посылал свои благословения, восстановил старые княжеские, дворянские звания, сословные знаки — павлиньи перья на шапках. Все это именем живого бога, именем защиты желтой религии. Даже «хамджилга» — крепостное право — начали восстанавливать. Но даже темные, фанатичные араты в самых глухих сомонах поняли обман, стали разбегаться из желтого войска панчен-ламы. К осени отряды Народно-революционной армии восстановили порядок в стране, переловили главарей банд и привезли их в Улан-Батор. Только баргуты во главе с Халзан Доржи и, конечно, японские советники успели сбежать из Монголии в Баргу.
Вот свидетелем каких событий я оказалась! Хорошо, что мама ничего не знала о моей «студенческой практике»
В Ученом комитете у Джамсарана неожиданно увидела на библиотечной полке книжку «Община», про которую рассказывала мне Оксана. Признаться, многое в ней не поняла. Уж очень заумным языком написал ее художник Рерих. Он свалил в одну кучу буддизм и материализм, учение Ленина и мистику. Считает себя материалистом, утверждает, что мысль имеет материальную субстанцию. Уважительно относится к Ленину и прославляет Будду. Сделала запись на память о таинственной общине в Гималаях:
«Вы уже слышали от достоверных путешественников, что проводники отказываются вести путников в некоторых направлениях. Они скорее дадут убить себя, нежели поведут вперед. Так и есть. Проводники психологированы нами. Но если неосторожный путник осилит это препятствие и все-таки пойдет вперед, перед ним загремит горный обвал. Если путник осилит это препятствие, то дождь щебня унесет его, ибо нежеланный в общину не дойдет».
«Для посвященных дорога открыта: уходите не в спокойный час, но в зареве нового мира. Хотим вам дать на дорогу магнит, как знак изучения пока скрытых свойств материи. Дадим еще кусок метеорита, где заключен металл морий, конденсатор электроэнергии. Этот осколок напомнит вам об изучении основной психической энергии, о великом Оум».
Когда я читала «Общину» в библиотеке Джамсарана, зашла Оксана. Она впилась в эти строки. «Теперь я знаю, что делать!» — воскликнула она. Оксана хотела возвращаться домой, но накануне отъезда экспедиции вдруг исчезла. Я так и не знаю, куда она делась. Может быть, и в самом деле отправилась искать общину в Гималаях».
ВПЕРЕДИ ЯПОНИЯ…
Курортный город Карлсбад, которому сейчас вернули его древнее название — Карловы Вары, лет тридцать назад выглядел почти так же, как и теперь. Раскинутый в зеленом ущелье по берегам торопливой, весело журчащей реки, он будто застыл, закаменел в позднем средневековье. Здесь все что-либо напоминает: вот строения ганзейских поселений, а это улица старой Праги, там вычурные французские виллы, с амурами на фасаде, опоясанные венками каменных роз. А православный собор петровских времен будто перенесли из русского Суздаля. Знаменитую прогулочную колоннаду, где расположены целебные источники, построили в древнегреческом стиле; ее каменные изваяния точь-в-точь такие, как на крышах готических храмов. Даже лесистые горы, нависшие над долиной, напоминают Кавказ в миниатюре…