Обман Зельба, стр. 55

Я позвонил в Министерство обороны. Меня соединяли то с одним, то с другим сотрудником; наконец я добрался до чиновника, который занимался боевыми отравляющими веществами, оставшимися после двух мировых войн. Он заявил, что пока ничего не может сказать, но министерство, разумеется, заинтересовано в любой информации, которая помогла бы предотвратить опасность в данной сфере или исправить нанесенный вред. Фирнхайм? Карта из архивов вермахта, в архив Министерства обороны? Вознаграждение за возврат? Он обязательно проведет необходимые консультации. Когда я отказался сообщить ему номер своего телефона, он дал мне свои номера — два служебных и домашний.

Нэгельсбах тоже пока не мог или не хотел ничего сказать.

— Как обстоят дела фрау Зальгер? Предварительное следствие идет полным ходом, и у нас есть строгое указание не давать никакой информации кому бы то ни было. Вероятность того, что именно вам пойдут навстречу, очень невелика. — Его язвительный тон вполне соответствовал содержанию сказанного. Но он согласился организовать мне встречу с Францем из федеральной прокураторы.

И вот после обеда я был уже в гейдельбергской прокуратуре, и снова передо мной были старые знакомые: элегантный Франц, неизбежный Равитц и Блекмайер с его, так сказать, несокрушимой сокрушенностью. Нэгельсбах тоже присутствовал, но сидел не за столом вместе со всеми, а у двери, словно хотел иметь возможность в любой момент убежать или предотвратить побег кого-либо из нас.

— Вы хотели говорить со мной?

— Я должен рассказать вам одну историю и сделать одно предложение.

— Боже мой! — раздраженно воскликнул Равитц. — Теперь мы должны еще и торговаться с ним!

— Итак, я начинаю, если вы не возражаете.

Франц кивнул, и я рассказал им о Лемке и его «терроризме эпохи постмодерна», о первой встрече Вендта и Пешкалека много лет назад и их последней встрече под мостом автострады в Виблингене. Я рассказал о своем визите к Пешкалеку, о его материалах и о карте. Причем рассказал правду. Единственное отличие оригинальной версии от изложенной мной — это то, что мне удалось спасти от огня папку и видеокассету.

— Вы хотите сказать, что убийца Вендта лежит в больнице и в каком-то смысле ждет ареста?

— В каком-то смысле. Кстати, я не говорил, что он убил Вендта. Мне его версия кажется вполне достоверной.

— Ха! — язвительно хмыкнул Равитц.

— А какое вы хотели сделать предложение? — Франц, как всегда, приветливо улыбался.

Я ответил ему такой же приветливой улыбкой, выдержал паузу, чтобы усилить драматический эффект.

— Я оставляю у себя материал Пешкалека, запираю его, так сказать, на семь замков навечно и ручаюсь вам, что он никогда не попадет ни в руки журналистов, ни в руки защиты. Вы можете сказать Лемке и Пешкалеку, что он сгорел.

— Интересно, что он за это потребует! — ухмыльнулся Равитц.

— Сначала еще одна деталь. Я, кроме того, отдаю вам карту.

— География — не наш профиль.

— Бросьте, коллега! Эта карта — всем картам карта.

Я дал Францу телефон чиновника в Министерстве обороны, и он послал Блекмайера звонить.

— Итак?

— Вы отпускаете фрау Зальгер и исключаете ее из числа фигурантов.

— Ну вот, пожалуйста! — рассмеялся Равитц.

— Такое, значит, ваше условие, — кивнул Франц. — А что по этому поводу думает ваш заказчик?

— Одной из последних забот его сына была забота о фрау Зальгер. Он помог ей устроиться в Аморбахе, а до этого скрывал ее в своей больнице. Моему заказчику дорого все, что связано с его сыном, и все, что тот считал важным в своей жизни.

Равитц опять рассмеялся. Франц сердито посмотрел на него.

— У нас будут копии материала Пешкалека?

— Нет.

— Почему?

— Я бы не хотел, чтобы вы знакомились с этим материалом и извлекали из него информацию, которая может влиять на определенные вещи.

— Но вы хотя бы покажите нам все это.

— Упомянутый риск все равно сохраняется.

— То есть мы должны покупать кота в мешке?

— Вы можете затребовать материал, который Пешкалек разослал в средства массовой информации. Он все равно уже вошел в обращение. Кроме того, я захватил с собой несколько образцов. — Я разложил перед ними копии фотографий, которые унес с собой при первом визите к Пешкалеку.

— Ему можно верить? — Франц повернулся к Нэгельсбаху. — Мы можем быть уверены в том, что материал останется у него при любых обстоятельствах?

— «Останется у него»! Где гарантия, что он вообще у него есть? Может, все сгорело и он просто блефует. Или у Пешкалека и Лемке тоже есть копии. — Равитц сердито пробурчал все это, но в промежутках между слов слышалось какое-то хрюканье, словно он подавлял смех.

Нэгельсбах посмотрел на меня, потом на Франца.

— Я бы ему поверил. А есть ли копии у Пешкалека и Лемке, мы поймем по их реакции на сообщение о пожаре.

Франц отправил Нэгельсбаха распорядиться об аресте Пешкалека. Блекмайер вернулся, и Франц попросил меня подождать в коридоре. Когда Нэгельсбах вернулся, мы на секунду оказались лицом к лицу перед дверью.

— Спасибо.

— Вам не за что меня благодарить. — Он вошел в комнату.

Мне были слышны их голоса. Равитц время от времени смеялся. Через двадцать минут дверь открылась, и на пороге появился Франц.

— Мы свяжемся с вами. Благодарю вас за помощь следствию.

Он попрощался со мной рукопожатием.

Я поехал в контору, дописал свой отчет Вендту и составил счет. Потом закурил и задумался, глядя на фотографию Лео, прислоненную к каменному льву.

Дома я застал Турбо. Он на меня явно дулся. Я вышел на балкон и сел на солнцепеке. Турбо тоже пришел на балкон, но, отвернувшись от меня, занялся своим туалетом.

Около восьми зазвонил телефон. Нэгельсбах сообщил мне, что завтра утром я могу забрать Лео из тюрьмы на Фаулер-Пельц. И просил принести карту. Он говорил официальным тоном, и я думал, что он сразу же попрощается. Но он медлил, а я ждал, так что возникла неловкая пауза. Наконец он прокашлялся.

— С фрау Зальгер будет очень непросто, господин Зельб. Я только хотел вас предупредить. Всего доброго.

32

Слишком поздно

Из гордости я не стал просить Нэгельсбаха пояснить эту мысль. Кроме того, после телерепортажа из Испании я вполне мог представить себе Лео измученной, растерянной, может, даже ожесточившейся и агрессивной.

На следующее утро я навел порядок в квартире, положил на лед калифорнийское шампанское, которым меня три года назад премировали за третье место в серфинге среди сениоров, ^[78] принял сначала горячий, потом холодный душ, провел около двадцати минут перед платяным шкафом, пока не остановился на костюме цвета латуни, голубой сорочке и галстуке с белыми облачками. «Тебе не кажется, что ты ведешь себя, как влюбленный гимназист?» — ехидно вопрошал мой внутренний голос на пути в Гейдельберг. Когда охранник у ворот тюрьмы доложил обо мне и я вручил холодно-неприступному Блекмайеру карту, мне по множеству причин стало вдруг не по себе.

Лео была в клетчатой рубахе, в которой я видел ее по телевизору после ареста. Но рубаху она уже выстирала, страшной усталости на лице как не бывало, а каштановые волосы, как прежде, падали мягкими густыми волнами ей на плечи. Она увидела меня, помахала мне, засмеялась и еще издалека раскрыла объятия. У меня камень упал с души. Что там еще может быть «непросто»!

— Это все твои вещи?

У нее был с собой только полиэтиленовый пакет.

— Да, все мои вещи пропали где-то, когда-то, а последние — при аресте. Твой друг-комиссар мне кое-что принес, даже туалетную воду. Смотри! — Она подошла к столу и выложила на него свои пожитки. Передвигая вещи с места на место, она словно пыталась разместить их в каком-то определенном порядке, которого еще сама не знала, — туалетная вода посредине, остальные туалетные принадлежности вокруг; но для носового платка, блокнота и шариковой ручки места не находилось.