Обман Зельба, стр. 3
— Иду, иду.
Последний марш лестницы вел в мансарду. В дверях стоял молодой человек лет тридцати в черных вельветовых брюках и черном свитере. Его черные волосы были гладко зачесаны назад. За его спиной я видел мансардные окна в потолке и наклонные стены. Он спокойно разглядывал меня.
— Мне нужна фрау Леонора Зальгер. Она дома?
— Нет.
— А когда она вернется?
— Не знаю.
— Но это ее квартира?
— Да.
Похоже, я все-таки отстал от жизни. Я не понимаю этих молодых людей. Что это — новый вид неразговорчивости? Или духовности? Или это коммуникативная анорексия? Я сделал еще одну попытку:
— Моя фамилия Зельб. У меня маленькое бюро переводов в Мангейме, и мне порекомендовали фрау Зальгер как человека, который может выручить, когда мы не справляемся своими силами. Ее услуги мне сейчас пришлись бы как нельзя кстати. Вы не могли бы мне помочь связаться с ней? И может, вы позволите мне присесть на минутку? Я запыхался, у меня ноги подкашиваются от усталости, и шею уже свело, оттого что мне приходится говорить с вами, задрав голову.
Площадки в конце лестницы не было, молодой человек стоял на верхней ступеньке, а я на пять ступенек ниже.
— Прошу.
Он посторонился и жестом пригласил меня в комнату, обстановка которой состояла из нескольких книжных полок, стола — вернее, столешницы, положенной на два чурбака, — и стула. Я сел. Он прислонился спиной к стене. Стол был завален книгами и бумагами; я прочел несколько французских имен, которые мне ничего не говорили. Я ждал, но он не торопился начинать беседу.
— Вы француз?
— Нет.
— У нас в детстве была такая игра. Один задумывает слово, а другие с помощью наводящих вопросов отгадывают его. Причем он может отвечать только «да» или «нет». Выигрывает тот, кто первым угадает слово. В компании это бывает довольно весело, а вдвоем — неинтересно. Может, вы все-таки попробуете отвечать целыми предложениями?
Он встрепенулся — так, словно он спал, а я его разбудил.
— Целыми предложениями? Я сижу над своей работой уже два года, а последние полгода — пишу. Я пишу «целыми предложениями», а получается все хуже и хуже. Может, вы думаете…
— Вы давно здесь живете?
Он был явно разочарован таким пошлым вопросом. Но зато я узнал, что он снимал эту квартиру еще до Лео, потом передал ее ей, что хозяйка живет этажом ниже, что она, не дождавшись от Лео с января ни известий, ни платы за жилье, в тревоге позвонила ему и он с тех пор временно поселился здесь, потому что в своей шумной студенческой общине не мог спокойно работать.
— Кроме того, когда она объявится, у нее будет жилье.
— А где она?
— Я не знаю. Ей уже не десять лет.
— И о ней никто не спрашивал?
Он провел ладонью по волосам, как будто хотел еще тщательней их пригладить, и не сразу ответил.
— Вы имеете в виду по поводу работы? Насчет переводов? Нет, никто не спрашивал.
— А как вы думаете — фрау Зальгер справилась бы с техническим переводом на небольшой конференции из двенадцати участников? С немецкого на английский и с английского на немецкий? Она для этого достаточно подготовлена?
Но он не дал втянуть себя в беседу о Лео.
— Ну вот видите, к чему приводят «целые предложения»? Я объяснил вам «целыми предложениями», что ее нет, а вы спрашиваете, по плечу ли ей такая работа… Я ее уже сто лет не видел, она снялась и — фррр-фррр! — улетела! — Он помахал руками, как крыльями. — Вам понятно? Я передам ей, что вы приходили. Если увижу…
Я оставил ему свою визитную карточку. Не служебную, а частную. Я узнал, что он пишет диссертацию по философии на тему «Катастрофическое мышление». И что он познакомился с Лео в студенческом общежитии. Лео давала ему уроки французского. Когда я уже стоял в дверях, он еще раз предостерег меня от «целых предложений».
— Только не говорите, что в вашем возрасте этого уже не понять.
4
Как трогательно — старенький дядюшка соскучился по племяннице!
Вернувшись в контору, я позвонил Зальгеру. Автоответчик записал мою просьбу перезвонить мне. Я хотел спросить Зальгера, в каком студенческом общежитии жила Лео. Чтобы найти там ее друзей и поспрашивать, куда она могла подеваться. Это, конечно, не горячий след, но выбирать мне было не из чего.
Он позвонил вечером, когда я по пути домой из ресторана «Розенгартен» еще раз заглянул в контору. В «Розенгартен» я пришел слишком рано: в полупустом зале было еще довольно неуютно. Джованни, который обычно меня обслуживал, уехал в отпуск в Италию, а спагетти с горгонцолой оказались слишком жирными. Моя подруга Бригита, конечно, накормила бы меня лучше. Но в последние выходные она выразила надежду, что, может быть, я все-таки войду во вкус и научусь радоваться ее нежной заботе обо мне.
— Ты будешь моим милым, старым котиком.
Я не хотел быть старым котиком.
На этот раз Зальгер был сама вежливость. Он очень благодарен мне за мои самоотверженные поиски Лео. Его жена тоже благодарна мне за мои самоотверженные поиски Лео. Устроит ли меня, если он пришлет еще часть гонорара на следующей неделе? Он просит меня немедленно сообщить ему, как только я найду Лео. Его жена просит меня…
— Господин Зальгер, какой адрес был у Лео до того, как она перебралась на Хойсерштрассе?
— Простите, не понял?..
— Где жила Лео до того, как она переехала на Хойсерштрассе?
— Боюсь, что я так сразу не припомню.
— Пожалуйста, выясните или спросите вашу жену. Мне нужен ее прежний адрес. Это было студенческое общежитие.
— Совершенно верно, студенческое общежитие… — Зальгер умолк. — Либихштрассе?.. Эйхендорфвег?.. Шнепфенгеванн?… Не могу вспомнить, господин Зельб. Лезут в голову всякие названия, но какая именно улица… Я поговорю с женой и посмотрю в старой адресной книге, если она сохранилась. Я позвоню. Давайте сделаем так: если вы завтра утром не обнаружите моего сообщения на вашем автоответчике, значит, мы ничем не можем отсюда помочь. Договорились? Тогда позвольте пожелать вам спокойной ночи.
Зальгер по-прежнему не вызывал у меня симпатии. Лео, прислонившись ко льву, смотрела на меня — красивая, умная, с застывшей в глазах решимостью, которую, как мне казалось, я понимал, и с вопросом или упрямством, которые я не мог истолковать. Иметь такую дочь и не знать ее адреса — стыдитесь, господин Зальгер!
Не знаю, почему у нас с Кларой не было детей. Я никогда не слышал от нее, чтобы она обращалась по этому поводу к женскому врачу, и она никогда не посылала меня к мужскому. Мы никогда не были особенно счастливы друг с другом, но между несчастливым браком и бездетностью, как и между счастливым браком и многодетностью, нет однозначной связи. Я предпочел бы быть вдовцом и иметь дочь, но это крамольная мысль, и я признаюсь себе в ней лишь с тех пор, как стал стариком и уже ничего от себя не скрываю.
Я просидел за телефоном до обеда и нашел-таки студенческое общежитие Лео. На улице Клаузенпфад, недалеко от бассейна и зоопарка. Она жила в комнате 408, и вскоре, пройдя по затоптанным лестницам и коридорам, я обратился к троим студентам, которые пили чай на общей кухне на пятом этаже:
— Извините, я ищу Леонору Зальгер.
— Здесь нет никакой Леоноры, — через плечо ответил парень, сидевший ко мне спиной.
— Я ее дядя. Я здесь проездом, и мне дали этот адрес… Вы не могли бы…
— Ах, как трогательно! Старенький дядюшка соскучился по своей племяннице. Смотри, Андрея!
Андрея обернулась, студент, ответивший мне, тоже, и все трое принялись с любопытством разглядывать меня. Мой друг Филипп, будучи хирургом, часто имеет дело со студентами-медиками, которые проходят практику в мангеймских лечебных заведениях, и не раз рассказывал мне о том, как прекрасно воспитаны сегодняшние студенты. Сын моей старой подруги Бабс, студент-юрист, вежлив и светски приветлив. Его подружка, изящная молодая теологиня, которую я, как требуют феминистки, назвал «фрау», поправила меня, сообщив, что она «фройляйн». А эти трое, наверное, были социологи. Я сел на четвертый стул.