Летние обманы, стр. 30

Моему соседу дали восемь лет. Некоторые комментаторы находили, что это чересчур много, другие — что слишком мало. Суд не снял с него обвинения в убийстве по неосторожности, но и не признал виновным в преднамеренном убийстве, а квалифицировал это как непреднамеренное убийство в состоянии возбуждения, возникшего в результате длительных, внезапно обострившихся разногласий.

Я не собираюсь в это вмешиваться. Я специалист по транспортным потокам, а не по уголовному праву. Я могу судить о том, как предотвратить инфаркт в городских транспортных сетях. Виновен ли тот или иной человек — пускай решают судьи, которые изо дня в день только этим и занимаются.

Однако приговор суда все же не показался мне убедительным. В сущности, правильно, что тот, кто отбирает чью-то жизнь, должен расплачиваться за это своей жизнью. Держать его пожизненно в тюрьме не имеет смысла. Какое отношение жизнь в камере имеет к отнятой жизни, которой не стало? Да, я знаю: никого нельзя казнить, потому что бывают судебные ошибки. Но чтобы восемь лет? Смех, а не наказание! Тот, кто приговаривает к такому наказанию, не верит в собственное суждение. Чем так наказывать, лучше прямо выносить оправдательный приговор.

Я подумывал о том, чтобы навестить моего соседа в тюрьме. Но я с трудом заставляю себя даже навестить кого-то в больнице. Когда мне жаль больного, я все равно не могу найти нужных слов, а когда не жаль, то и тем более. Желаю поскорее выздоравливать — годится в любом случае. А какие пожелания могут быть заключенному?

Через пять лет он объявился у меня на пороге. День был летний, теплый. Я взял у него сумку, отвел в сад, разложил два шезлонга и принес два стакана лимонада.

— И давно вы вышли на свободу?

Он потянулся:

— Хорошо тут у вас! Деревья, цветы, запах скошенной травы, птички поют! Вы сами подстригаете лужайку? И гортензии сами сажали? Я слышал, что цвет гортензий зависит от минерального состава почвы. Правда, ведь удивительно, что у вас рядом цветут голубые и розовые гортензии? Давно ли я вышел на свободу? Вчера. На оставшееся время я освобожден условно. Условное освобождение подразумевает некоторые ограничения, но никто не запрещает мне слетать на пару дней в Америку, чтобы заняться своими денежными делами. — Он улыбнулся. — У вас я, так сказать, делаю промежуточную остановку на пути в Америку.

Я посмотрел на его лицо. Прошедшие годы не оставили на нем заметных следов. Волосы его поседели, но его это не старило, он выглядел даже лучше, чем прежде. Речь его была так же приятна, движения так же спокойны, и сидел он так же свободно, как и раньше.

— Трудно пришлось?

Он снова улыбнулся, и улыбка его была все такой же тихой и ласковой, как тогда.

— Я там привел в порядок библиотеку, прочитал то, что давно наметил прочесть, занимался спортом. Приходилось как-то налаживать отношения с людьми, с которыми не слишком хотелось вступать в какие бы то ни было отношения. Но разве не приходится делать то же самое всякий раз, как попадаешь в новое окружение?

— А что человек в светлом костюме?

— Вчера он не явился встречать меня у выхода из тюрьмы. Надеюсь, что с этим покончено. — Он вздохнул, глубоко набрав воздух. — Вы знаете, что, взяв что-то взаймы, я это потом возвращаю. Не могли бы вы меня выручить? В тюрьме не получается откладывать на черный день, а кроме вас, мне больше не у кого попросить в долг денег на самолет. Моя матушка умерла очень скоро после процесса.

— А пожилая дама, которая видела вас с балкона…

Эти слова вырвались у меня сами собой. Я не знал, как закончить фразу.

Он засмеялся:

— Не одолжит ли она мне денег? Сомневаюсь. Разве она тогда не исчезла?

— Вы не…

Опять я умолк на полуслове, не зная, как закончить.

— Не убил ли я тогда свидетельницу обвинения? — Он дружелюбно смотрел на меня со снисходительной насмешкой. — Почему вы так плохо обо мне думаете? Почему вы в первую очередь подумали об убийстве, а не о том, что, имея деньги, я мог подкупить старушку? Разве не могла она на эти деньги скрыться не в могиле, а, например, на Балеарах или Канарах? — Он покачал головой. — Вы думаете, что могли бы предотвратить убийство? Что вы обязаны были его предотвратить? Но вы, конечно, правы! Если произошло убийство, тут невольно задаешься вопросами. — На лице у него оставалось насмешливое выражение. — Но если бы оно и произошло, я не мог бы вам ничего сказать. Я должен сказать вам, что ничего такого не было. Сами видите, это никуда не ведет.

Действительно, это никуда не вело.

— Сколько вам нужно денег?

— Пять тысяч евро.

Вероятно, у меня был удивленный вид, ибо он с улыбкой пояснил:

— Вы же понимаете, что я слишком стар, чтобы путешествовать экономклассом и ночевать на молодежной туристской базе.

— Я могу выписать вам чек, — сказал я, вставая.

— Не могли бы вы дать мне денег наличными? Я не знаю, выдадут ли мне без вопросов такую крупную сумму.

Было без нескольких минут шесть, и кассы были закрыты. Но с моей еврочековой карточкой и с моими кредитными карточками я мог как-то набрать нужную сумму.

— Ну так поедемте!

— Спешить некуда. Я даже подумал, не воспользоваться ли мне на денек-другой вашим…

Он надеялся, что я сам договорю за него начатую фразу. Что я с радостью предложу ему пожить у меня несколько дней. Отчего бы и нет? Я, правда, не люблю беспорядка у себя в доме. Но у меня есть для гостей специальная комната и отдельная ванная, а моя приходящая уборщица наведет после гостей порядок, так что я даже не замечу никакого безобразия. Мне бывает только приятно, когда есть с кем побеседовать вечером и распить стаканчик вина, — это лучше, чем сидеть в одиночестве. Но я помедлил, прежде чем ответить:

— Хорошо было бы провести вместе парочку дней. Но к сожалению, это невозможно. Мне пора в путь, чем раньше, тем лучше. Как вы смотрите на то, чтобы проводить меня в аэропорт?

Я отправился с ним в аэропорт, по дороге набрал из нескольких автоматов пять тысяч евро и передал ему. Мы распрощались — на этот раз без объятий, а только пожав руки. Приглашать ли его, чтобы он еще заезжал? Я слишком долго раздумывал, прежде чем принять решение.

— Всего хорошего!

Он улыбнулся, кивнул на прощание и пошел.

Я глядел ему вслед, пока он не скрылся в толпе. Я вышел из аэропорта, перешел через дорогу в здание автопарковки и на лифте поднялся на крышу. Свою машину я отыскал не сразу, а отыскав, не мог найти в карманах ключей. Небо затянуло тучами, подул холодный ветер. Я бросил искать и стал сверху глядеть на другие парковочные здания, гостиницы, аэропорт и самолеты, которые то и дело взлетали или снижались, заходя на посадку. Скоро мой сосед уже будет сидеть в одном из взлетающих самолетов.

Вот и кончились наши встречи. Расставаясь с ним в первый раз, я не задумывался о том, доведется ли нам еще встретиться. Сейчас я знал, что новых встреч больше не будет. Найду ли я однажды в почтовом ящике письмо с вложенным чеком?

Мне стало холодно. Все, что в его присутствии воспринималось положительно, теперь вдруг стало вызывать неприятные ощущения, все, что было близким и теплым, внезапно показалось чужим и холодным. И то, что я, слушая его рассказ, сопереживал ему, разделяя его надежды и тревоги. И то, что я дал бы ему свой паспорт, если бы он не взял его сам, пустил бы пожить в гостевой комнате, если бы он не улетел. Что я радовался, когда он на паспортном контроле одурачил полицию и смог побывать у матери и обговорить все нужное со своим адвокатом. То, что я, вопреки всякому здравому смыслу, поверил ему, будто смерть его подруги произошла в результате несчастного случая, а исчезновение пожилой дамы представляет собой необъяснимую загадку.

Что же это со мной случилось? Почему я клюнул на него? Почему позволил ему использовать себя? Только потому, что он улыбался тихой, ласковой улыбкой, отличался приятным обращением и носил мягкий, свободно сидящий костюм с мягкими волнистыми складочками? Что это со мной стряслось? Куда девалась хваленая рациональность, которая делала меня зорким наблюдателем, обусловливая четкость мышления, свойственную хорошему ученому? Обыкновенно я неплохо разбирался в людях. Допустим, что поначалу я строил себе иллюзии в отношении моей жены. Но я очень скоро понял, что за ее миловидным личиком и внешней симпатичностью кроется пустота, за которой нет ни мысли, ни силы, ни характера. И как ни был я пленен своей дочерью, но, когда она подросла, я при всей любви сразу увидел, что она не знает ничего, кроме «дай», сама же не способна ни на какие созидательные усилия.