Факелоносцы, стр. 54

Он снова проделал путь через лагерь и, буквально волоча ноги, одолел три невысокие ступени, ведущие к открытой колоннаде, которая опоясывала весь дом. В комнатах северного крыла, как ему показалось, разместились мастерские, склады для шерсти и помещения для просушки зерна. Он повернул к двери, через которую пробивался дымный свет от лампы, и оказался на пороге длинной залы, наполовину заполненной мешками с шерстью и еще какими-то припасами. Мозаичный пол, сейчас весь в трещинах и выбоинах, свидетельствовал о том, что прежде здесь была жилая комната, притом очень красивая. Взад и вперед ходили женщины, в железном котле над очагом посреди комнаты грелась вода, и дым окутывал все вокруг. Несколько воинов, которые пришли сюда промыть и перевязать раны, не торопились уйти, тут было теплей; они сидели или лежали на мешках с шерстью возле огня. В круге света от фонаря, свисающего со стропил, стоял какой-то человек и вытирал руки. Он повернул голову и с любопытством поглядел на дверь, когда Аквила вошел. Небольшого роста, плечистый человек, дочерна загорелый, с удивительно тихим, спокойным лицом. На нем была темная туника с закатанными по локоть рукавами, а вокруг головы поблескивал в озерце света от фонаря пучок волос, будто шелк семян дикого клематиса.

В первый момент этот серебряный пушок поразил Аквилу, но тут же он вспомнил, что прошло двенадцать лет со времени их последней встречи на тропе внизу под ясеневым лесом.

— Брат Нинний! Вот и довелось нам встретиться в третий раз, как ты и обещал.

Невысокий человек внимательно смотрел на него, но, как только Аквила приблизился к огню, он, отбросив в сторону тряпку, о которую вытирал перепачканные руки, поспешил ему навстречу.

— Не сомневаюсь, третья встреча будет самой плодотворной. Божие благословение тебе, Аквила, друг мой.

— На этот раз ты вспомнил меня, — сказал Аквила.

— На этот раз глаза мои открыты, потому что я уже искал тебя. Когда до меня дошла весть, что кавалерия Амбросия спустилась в долину, я собрал кое-какие мази и поспешил сюда узнать, могу ли я помочь раненым. Я думал, найду тебя здесь, среди конников Арта-Медведя, — сказал он, улыбнувшись. — Но случилось так, что ты сам нашел меня. Есть ли у тебя на теле раны, которые требуют врачевания?

— Так, пустяковая царапина, не сравнить с той, натертой сакским ошейником, помнишь?

— Покажи мне.

Стоя у очага, Аквила расстегнул пряжки, стащил с себя кожаную тунику и спустил нижнюю тунику до талии, обнажив неглубокий разрез вдоль ребер, успевший слегка воспалиться, ибо на него постоянно давили ремни. Нинний осмотрел рану, затем позвал одну из женщин и велел ей принести теплой воды из котла. Он усадил Аквилу на мешок с шерстью и, заставив отклониться в сторону, промыл воспаленное место, а затем наложил ту же самую мазь, что и тогда, много лет назад. Аквила, опираясь на локоть, смотрел вниз, и перед ним все немного плыло от дыма, от запаха овечьего руна, человеческого тела и крови; он следил за игрой огня на мозаичных фигурах на растрескавшемся полу, на фигурке девушки с цветущей веткой в одной руке и птицей в другой, скорее всего это была аллегория Весны. Как странно, думал он, встреча с братом Ниннием не вызвала у него удивления — словно так и должно было быть, словно он облачился в привычные одежды. Мазь холодила раненый бок, успокаивая боль и прогоняя тревогу. На душе становилось спокойно, впрочем, так всегда происходило, когда рядом оказывался брат Нинний, он приносил с собой покой и чувство защищенности.

— Значит, в здешних лесах ты нашел наконец место, где решил остановиться? — сказал Аквила, снова натягивая на себя нижнюю тунику.

— Да, я и мои пчелы, мы нашли приют в соседней долине, к северо-западу отсюда. — Брат Нинний помог ему надеть жесткую кожаную тунику и застегнуть ремни. — Расслабь нижнюю пряжку, иначе ты снова натрешь рану, — сказал он. — Мои ульи со мной, есть у меня и бобовые грядки, и садик с лекарственными растениями — всё, как и прежде. Сейчас я возвращаюсь к ним. Ты последний, кому сегодня потребовалось мое лекарское уменье, больше я здесь не нужен.

Аквила вдруг отчетливо вспомнил развилку ниже ясеневого леса, когда он пошел одной дорогой, а Нинний другой. Он поднялся на ноги и, боясь, что Нинний будет возражать, торопливо сказал:

— Я тебя немного провожу.

— Но ты устал, мой друг, и тебе необходим сон.

Аквила провел тыльной стороной ладони по лбу:

— Я устал, но нуждаюсь в твоем обществе больше, чем во сне. Я… — Он осекся, опустил руку и посмотрел на Нинния. — Позволь мне пойти с тобой, Нинний, это лучше, чем бродить всю ночь по лагерю.

Они глядели друг на друга, забыв о женщинах и сидящих вокруг очага раненых, внимательно наблюдавших за ними. Аквила подумал: сейчас начнутся расспросы, но брат Нинний, видно, не растратил своего дара никогда не задавать вопросов.

— Тогда пойдем, друг, — только и сказал он.

Очень скоро они покинули лагерь и двинулись на северо-запад вверх по склону холма, через лесистые террасы. Ветер в деревьях стонал, как море в непогоду, и серебристый свет то появлялся, то исчезал, когда рваные тучи проносились по небу. Земля в лесу вся была усеяна сорванными ветками, и они то и дело цеплялись за ноги. Брат Нинний шагал сквозь бушующую стихию, словно ступал по ухоженной дорожке, ведущей к дому. Они перевалили через широкий гребень холма и стали спускаться. Дым, который принес налетевший порыв ветра, и лай собак свидетельствовали о близости деревни, может быть, той самой, о которой говорил Арт.

— Эти люди тоже танцуют на празднике Белтин во славу Рогатого, как и твой железный народ? — спросил Аквила.

— Да, — донеслось до него из темноты. — Но в промежутке они, как и те, слушают Слово Божие.

Они вышли к речушке с меловым дном — быстрый поток тащил нити водорослей, в которых запутались охапки ольховых листьев, — и пошли вдоль нее: Нинний — впереди, Аквила послушно — за ним. Вскоре лес стал редеть, и заросли тиса и дуба уступили место бузине и боярышнику, лесному ореху и иве, но и этот кустарник уже почти кончился, и показались голые склоны.

Брат Нинний вдруг споткнулся обо что-то и едва не упал. Аквила, шедший за ним, услышал тихое восклицание.

— Что там такое? — спросил он.

— Человек… Человеческое тело. — Нинний опустился на колени среди поломанных веток и сухих стеблей болиголова.

— Сакс?

— Скорее всего. Но сейчас я знаю одно — предо мною человеческая плоть. — Нинний перевернул тело, и неясное бледное пятно проступило в темноте. И в то же мгновение из-за туч выплыла луна и поток света хлынул вниз на заросли орешника, заливая серебром разбушевавшуюся ночь. И смутное пятно вдруг превратилось в лицо, окруженное спутанными темными волосами, лицо человека в сакском боевом одеянии. Теперь оно не было искажено яростью, как в тот день, когда рухнула стена из щитов, напротив, оно было полно покоя, как лица, вырезанные на могильных плитах.

На Аквилу словно обрушился удар, на миг ослепивший его, а следом наступило прозрение: да, он предчувствовал, вернее, знал, что он здесь найдет! И ему показалось, что ветер стих и замер в молчании лес.

Возвращение Одиссея

Руки Нинния обшарили тело молодого воина.

— Жив, но плечо рассечено до кости, — сказал он, подняв наконец голову и взглянув на Аквилу. — Скоро он придет в себя, но, боюсь, хорошего для него в этом мало.

И как бы в подтверждение его слов, далеко в лесной темноте снова раздался пронзительный крик, какой Аквила уже слышал в начале вечера. Охота все еще продолжалась.

Он прислушался, напряженно вытянув шею в сторону, откуда донесся крик, затем опустился на одно колено возле юного сакса. Лунный свет весело плясал на рукояти сакского меча. Аквила отстегнул меч и вместе с портупеей забросил его подальше в речку — там, среди ольховых корней ему место, целее будет… Он подсунул руки под спину мальчика, чтобы удобнее было его поднять. Сейчас, в этот миг, вся душевная тревога, смутное, неподвластное Аквиле беспокойство последних дней сошлись в одной точке, словно на кончике стрелы, направленной к цели.