Серебряная ветка, стр. 34

— Значит, все это время вы жили в Британии? Полтора года? И не нашли способа разок-другой сообщить мне о себе?

Флавий покачал головой:

— Мы были очень заняты, мы с Юстином и другими людьми… заняты делом, в которое вряд ли кто-нибудь захочет вовлечь свою семью.

— Понятно, — сказала тетя Гонория и перевела взгляд на Куллена: в своем изодранном шутовском платье он стоял в глубине атрия, там, куда почти не доставал свет от лампы. — Это, очевидно, один из тех «других людей»? — спросила она.

Юстин и Флавий обернулись и тоже посмотрели на маленького шута, словно впервые его заметили. Действительно, с того момента, когда они, глазам своим не веря, в свете фонаря увидели лицо Куллена, отбивавшегося от своих тюремщиков, у них не было времени даже на то, чтобы удивиться. Но сейчас они вдруг осознали всю невероятность случившегося. Ведь это был Куллен, шут Караузия, которого, как они считали, давно не было в живых, поскольку его хозяин погиб.

Но, не дав им еще ничего сказать, тете Гонории ответил сам Куллен:

— Нет, госпожа. Я Куллен, я был псом Куроя. И хотя я без конца искал этих двоих, только сегодня вечером, с соизволения всех звезд на небе, я нашел их снова в самое нужное время.

— Ты нас искал? — удивленно спросил Флавий.

Маленький шут яростно закивал:

— Искал и искал без конца, потому что так мне велел Курой, мой господин.

— Император тебе велел? Когда? Что ты хочешь этим сказать?

— Два года назад, во время сева, он написал письмо и, когда кончил, дал его мне и велел отнести вам, если он… умрет. Он дал его мне потому, что знал: он может мне довериться. Он сказал, я самый преданный из его охотничьих псов. А когда его убили… — тут Куллен совсем по-собачьи оскалил зубы, — они поймали меня и держали как пленника долго-долго, требовали, чтобы я их смешил. И когда я наконец вырвался на свободу, я пошел на север — мой господин сказал, что я найду вас на Валу, но там вас не оказалось, и я ничего не мог о вас узнать еще долго-долго, но наконец одна женщина на улице Золотого кузнечика в Магнисе сказала, что вы ушли на юг по дороге в Галлию. Тогда и я пошел на юг, и вот сегодня те, кто раньше держал меня в плену, снова узнали меня на улице в Каллеве.

Флавий кивнул:

— А письмо? Оно еще у тебя?

— Разве я стал бы вас искать, не будь со мной письма?

Из лохмотьев пестрого шутовского наряда он извлек какой-то длинный свиток, туго обвитый тряпками, и осторожно, как женщина, освобождающая от пеленок младенца, принялся разматывать их, пока не выпростал свою серебряную ветку.

Юстин недоумевал, почему она не звенит у Куллена в руках, но, увидев клок овечьей шерсти, торчащий из отверстия самого большого яблока, он сообразил, чтовсе эти тряпки и шерсть, набитая в каждое яблоко, имели лишь одну цель — заставить инструмент замолчать.

— Я в этом тайнике столько всего перетаскал для Куроя, моего господина, — пояснил Куллен. — Это хороший тайник. — Он всунул руку куда-то в гладкое эмалевое основание ветки и вытащил свиток папируса толщиной с мужской палец. — Вот оно. Ничего с ним не сделалось здесь, куда я положил его больше двух лет назад.

Флавий взял свиток и бережно развернул его, придвинувшись поближе к свету маленькой лампы на алтаре. Папирус был такой тонкий, что сквозь него розовым просвечивало пламя, и Флавий вынужден был держать его наклонно, чтобы на него падал свет. Юстину, стоявшему за плечом Флавия, сразу же бросился в глаза четкий почерк Караузия, жирные, выведенные черной тушью буквы на хрупком листе.

Флавий прочел вслух:

«Центуриону Марцеллу Флавию Аквиле и Тиберию Луцию Юстиниану, лекарю когорты, от Марка Аврелия Караузия, императора Британии привет! Если вы когда-нибудь прочтете мое письмо, это будет означать, что человек, от которого вы так старались меня предостеречь, обошел меня. И в случае если мне не доведется больше разговаривать с вами в этом мире, мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто я отослал вас от себя потому, что разгневался. Глупые вы щенята, — не отправь я вас на Вал под предлогом, что вы мне больше не нужны, не прошло бы и трех дней как вас бы убили. Мой салют вам, дети мои. Прощайте!»

Наступило длительное молчание, нарушаемое лишь слабым шелестом дождя и отдаленными звуками ночного города. Шум погони стих. Флавий отпустил пальцы, и тонкий папирус сам свернулся. Юстин не отрываясь смотрел на пламя лампы, вытянутое копьевидное пламя, тонкое, с синей сердцевиной. В горле стоял саднящий ком, а где-то пониже разливалась не менее саднящая радость.

— Т-так, значит, он нам поверил, — произнес он наконец. — Он знал, с самого начала.

— Великий был человек наш маленький император, — каким-то хриплым голосом сказал Флавий, засовывая свиток на грудь под рваную тунику.

Глава 14. Древний символ

И в этот самый момент внизу, под ними, что-то упало со стуком, затем раздался треск обвалившейся штукатурки.

— Что это? — встрепенувшись, спросил Флавий.

Маленький шут слегка сжался, как нашкодивший пес.

— Может, это камень расшатался в столбе, который пол подпирает. Когда мы были внизу, я пополз вперед послушать, что происходит наверху, и он сдвинулся с места прямо у меня под рукой, когда я нащупывал дорогу в темноте. Может, я что-то нарушил…

Теперь наконец стало ясно, что это был за скребущий звук в глубине водяной камеры.

— Все одно. Лучше уж пусть дом валится, чем терпеть тут саксов, — заявил Флавий и протянул руку к лампе. — Тетя Гонория, могу я ее взять? Думаю, стоит пойти посмотреть, что там случилось. Куллен, пойдем, покажи мне.

Тетя Гонория, сидящая на одном из немногих уцелевших стульев, поднялась.

— А я пока похлопочу об ужине для вас, — сказала она.

Юстин не пошел ни с тетей Гонорией, ни с Флавием, не видя в этом необходимости, — на него вдруг нашло какое-то странное спокойствие, он был уверен: сейчас произойдет нечто необычное. И он в ожидании встал возле домашнего алтаря. Теперь, когда унесли лампу, в атрии было так же темно, как в водяной камере. Он слышал шум ветра и дождя, настороженную тишину несчастного, покалеченного дома, слышал, как под полом движутся двое, как кто-то сердито заворчал, скорее всего Флавий. Последовал тихий, неясный звук, будто что-то передвигали, потом приглушенное восклицание и, спустя короткое время, шаги в сторону двери.

И вот наконец они появились, тени перебегали и кружились перед лампой, которую нес Куллен, Флавий же держал в руках какой-то бесформенный сверток. Как только Куллен поставил лампу на прежнее место на алтарь и пламя успокоилось, Юстин бросил вопрошающий взгляд на Флавия и поразился: тот с плохо скрываемым волнением не отрываясь смотрел на сверток.

— Все в порядке? — спросил Юстин. Флавий кивнул:

— Дом пока не рушится. Вывалился кусок штукатурки из старого тайника в одном из столбов водяной камеры. И в нем оказалось вот что.

— А что это?

— Я… сам еще не знаю. — Флавий повернулся к лампе и начал осторожно разворачивать темные, с затхлым запахом складки ткани. — Шерсть вся сгнила, как трут, но погляди на складки внутри… куда падает свет. Юстин, они ведь были алые!

Юстин взглянул на ткань, потом протянул руку и пощупал полуистлевшую материю. Флавий раскрыл последние складки — да, шерсть была алой, цвета воинского плаща.

Теперь Флавий держал в руке орла [13]из золоченой бронзы: зеленые пятна меди проступали в местах, где сошла позолота, орел был побитый, изувеченный. Там, откуда когда-то росли широкие серебряные крылья, зияли впадины, как пустые глазницы, но этот дерзкий в своей неистовой гордости поворот головы со всей очевидностью говорил — это все-таки орел. Юстин перевел дыхание.

— Ведь это орел, — шепотом произнес он, все еще не смея поверить своим глазам. — Я хочу сказать, это орел какого-то легиона.

— Да, орел какого-то легиона, — подтвердил Флавий.