Прямо к цели, стр. 148
Я сдержала свое слово — или угрозу, как считал Чарли, — и подала в отставку через три месяца после того, как мне исполнилось шестьдесят пять лет, оставив Чарли единственным директором из первоначального состава правления.
Впервые на моей памяти Чарли признался, что он начал чувствовать свой возраст. Оглядывая каждый раз в начале заседания присутствующих за столом, он понимал, как мало общего у него было с большинством из его новых коллег-директоров. Ему почему-то казалось, что эти «новые светлые головы», как Дафни называла специалистов по финансам, рыночной конъюнктуре и по связям с общественностью, были оторваны от того элемента, который у Чарли всегда находился на первом месте, — от покупателя.
Они толковали о «дефицитном» финансировании, системном подходе к получению ссуд, необходимости компьютеризации, зачастую даже не беспокоясь о том, чтобы узнать мнение Чарли.
— Что я могу поделать с этим? — как-то спросил он меня после очередного заседания, на котором ему, по его же признанию, едва удалось открыть рот.
Но мои рекомендации лишь рассердили его.
В следующем месяце на общем собрании акционеров Артур Селвин объявил, что в 1266 году прибыль компании до вычета налогов составила 1 078 600 фунтов стерлингов. Чарли посмотрел в зал, и, когда наши взгляды встретились, я твердо кивнула ему из первого ряда Дождавшись раздела «разное», он встал и заявил собравшимся, что настало время, когда ему надо уйти в отставку. «Пусть кто-то другой толкает лоток в семидесятые годы», — закончил он.
Все в зале, похоже, были шокированы этим решением. Они говорили о конце эпохи, «о невозможности равноценной замены» и о том, что старые времена уже никогда не возвратить, но никто не предложил Чарли пересмотреть свое решение.
Через двадцать минут он объявил собрание закрытым.
Глава 49
Весть о том, что мистер Коркран из галереи Лефевра принял предложенную ею цену в сто десять тысяч фунтов, сообщила новому председателю Джессика Аллен.
— Теперь нам осталось только определить дату и разослать приглашения, — улыбнулась Кэти. — Будьте добры, Джессика, дозвонитесь до Бекки. Я хочу поговорить с ней.
Первое, что предложила правлению Кэти после своего единогласного избрания третьим председателем компании Трумперов, — это назначить Чарли почетным президентом и устроить в его честь обед в отеле «Гросвенор Хаус». На празднование пришли все сотрудники компании со своими мужьями и женами, а также множество других людей, с которыми Чарли и Бекки подружились за свои почти семь десятков лет. В тот вечер Чарли сидел в центре возвышающегося стола в окружении тысячи семисот семидесяти гостей, заполнивших большой банкетный зал.
Обед из пяти блюд даже Перси нашел безупречным. После того как подали бренди, Чарли раскурил свою большую фирменную сигару и, наклонившись к Бекки, прошептал:
— Вот если бы твой отец мог видеть этот размах. — И, помолчав, добавил: — Он бы, конечно, не согласился прийти, пока не поставил бы все — от глазированной меренги до последней булки.
— А мне бы хотелось также, чтобы в этот вечер с нами был Дэниел, — тихо сказала Бекки.
Через некоторое время встала Кэти и произнесла речь, которая не оставляла никаких сомнений в том, что они выбрали достойного преемника Чарли. Кэти закончила тостом за здоровье основателя и первого почетного президента компании. После того как стихли аплодисменты, она наклонилась и достала что-то из-под стула.
— Чарли, — произнесла она, — это небольшой памятный подарок от всех нас в знак благодарности вам за жертву, которую вы однажды принесли, чтобы удержать компанию на плаву. — Кэти повернулась и вручила ему небольшую картину маслом. Когда он увидел, что это была за картина, он открыл рот и сигара выпала на стол. Ему потребовалось какое-то время, чтобы поверить, что перед ним «Едоки картофеля», и подняться на призывные крики: «Речь! Речь!»
Чарли начал с того, что напомнил собравшимся о том, как все начиналось с лотка его деда в Уайтчапеле, лотка, который теперь гордо стоял в продовольственном зале Трумперов. Он воздал должное уже давно умершему полковнику, пионерам компании Кроутеру и Хадлоу, а также двоим из первого состава правления: Бобу Макинзу и Неду Деннингу, ушедшим в отставку всего лишь за несколько недель до него, и закончил маркизой Уилтширской, ссудившей им первые шестьдесят фунтов, с которых все и началось.
— Я хочу, чтобы вновь вернулись мои четырнадцать лет, — с тоской сказал он. — И я оказался со своим лотком и своими постоянными покупателями на Уайтчапел-роуд. Это были счастливейшие дни моей жизни, потому что в душе я простой зеленщик. — Все засмеялись, кроме Бекки, которая смотрела на мужа и видела восьмилетнего мальчишку в коротких штанах с кепкой в руке, стоящего возле лавки ее отца в надежде получить бесплатную булочку.
— Я горжусь тем, что построил крупнейший лоток в мире и что нахожусь среди тех, кто помогал мне толкать его из Ист-энда на Челси-террас. Мне будет не хватать вас всех, и я могу лишь надеяться, что вы позволите мне бывать время от времени среди вас.
Когда Чарли закончил, все его сотрудники встали и устроили овацию. Он наклонился и, взяв Бекки за руку, сказал:
— Прости меня, я забыл сказать им, что ты была тем человеком, кто прежде всего создал компанию.
Бекки, которая никогда в жизни не видела футбольного матча, вынуждена была часами выслушивать рассуждения мужа о чемпионате мира и о том, что ни много ни мало, а целых три футболиста из «Уэст Хэм» отобраны в сборную Англии.
Первые четыре недели после ухода в отставку с поста председателя Чарли с большим удовольствием разъезжал со Стеном из Шеффилда в Манчестер и из Ливерпуля в Лидс, чтобы посмотреть игры первого круга.
Когда сборная Англии завоевала место в полуфинале, Чарли, воспользовавшись всеми мыслимыми связями, достал два входных билета и был вознагражден выходом своей команды в финал.
Однако, несмотря на связи, готовность переплатить и даже письменное обращение к Альфу Рамсею, менеджеру английской сборной, ему не удалось раздобыть на финал даже входных билетов, и он с горечью поведал Бекки, что им со Огеном придется смотреть матч по телевизору.
Утром в день матча, спустившись на завтрак, Чарли обнаружил в хлебнице два входных билета. От волнения он даже забыл о завтраке и все время приговаривал:
— Ты гений, Бекки, но как тебе удалось это?
— Связи, — только и сказала Бекки, не собираясь посвящать его в то, что новый компьютер обнаружил у Трумперов счет миссис Рамсей, а Кэти предложила ей войти в состав группы избранных покупателей, пользующихся десятипроцентной скидкой.
Победа со счетом «четыре-два» над западногерманской командой с тремя голами, забитыми Джеффом Херстом из «Уэст Хэм», не только привела Чарли в состояние блаженства, но и заставила Бекки на какой-то миг поверить, что компания для ее мужа отступила на задний план и что теперь руки у Кэти, как у председателя, окажутся развязанными.
С неделю после возвращения со стадиона «Уэмбли» Чарли, похоже, был вполне доволен тем, что совал свой нос во все домашние дела, но на второй неделе Бекки поняла, что надо что-то делать, если она не хочет сойти с ума и к тому же лишиться половины своей домашней прислуги на Итон-сквер.
В понедельник на следующей неделе она заехала к управляющему бюро путешествий компании и еще через неделю от Канарда для леди Трумпер были доставлены билеты на «Королеву Марию», отправлявшуюся в Нью-Йорк, с последующим туром по Соединенным Штатам.
— Я очень надеюсь, что они справятся с лотком без меня, — говорил Чарли по пути в Саутгемптон.
— Думаю, что ей придется совсем нелегко, — сказала Бекки, специально спланировавшая трехмесячную поездку, чтобы Кэти могла провести реконструкцию, которой Чарли наверняка бы воспротивился.
Бекки еще более укрепилась в этом мнении, ибо стоило только Чарли оказаться в супермаркете Блуминдаля, как он тут же принялся ворчать по поводу недостатка необходимого пространства для обзора товаров. В магазине Мэйси, куда она притащила его, он принялся сетовать на отсутствие одной из необходимых услуг, а когда они приехали в Чикаго, заявил Джозефу Филду, что он больше не придает такого значения оформлению витрин, как в прошлом. «Слишком роскошно даже для Америки», — заявил он владельцу. Бекки пришлось бы напоминать о таких понятиях, как такт и сдержанность, если бы Джозеф Филд не согласился с каждым словом своего старого друга, возлагая вину за это на своего нового управляющего, который верил в «магическую власть цветов над людьми».