Те, что уходят, стр. 27

Но основная причина моего письма — это Пэгги. Я так и не смог вам кое-что объяснить, хотя не раз пытался, но всякий раз терпел неудачу, затрудняясь облечь это в слова. Прежде всего я должен сказать, что Пэгги была на редкость юной для своего возраста, но слово «незрелость» в отношении ее вряд ли смогло бы полностью передать то, что я хочу выразить. В детстве и юности (и я уже говорил это раньше) ее слишком оберегали, и это не могло в конечном счете не сказаться на ее отношении ко всему, в частности ко мне и к ее творчеству. Она никак не хотела участвовать в том длительном творческом процессе, в котором непременно должен ощутить себя каждый художник на пути к зрелости и совершенству. Ее образование (законченное незадолго до нашего знакомства), к сожалению, так и не дало ей возможности увериться в собственных творческих силах и тем самым вплотную подойти к прогрессу. Большинство людей, собирающихся стать художниками, ощущают такие вещи уже в восемнадцать-двадцать лет. Мне кажется, Пэгги была изумлена и напугана миром, который неожиданно распахнулся перед ней. Я совершенно точно знаю, что ее пугало собственное удовольствие от секса (что бы Вы там ни думали, мне все же лучше знать это), и тем не менее она ждала от него большего, чем он может дать любому человеку. Но даже если оставить в стороне вопрос страха перед сексом, она всегда проявляла к нему большее рвение, нежели я. Я смею это утверждать, потому что любил ее… — Он хотел прибавить «нежно и страстно», но представил себе ухмылку Коулмэна, который наверняка не поверит этим словам, а скорее сочтет их проявлением жестокости. — Мне кажется совершенно очевидным, что оба мы переживаем сильнейшую травму после ее смерти, но совершенно очевидно также и то, что каждый из нас переносит ее по-своему. Неужели вы не можете понять, что я тоже любил ее и сделал бы все, лишь бы предотвратить то, что случилось? Я отдал бы все, чтобы повернуть время вспять и не допустить случившегося».

Рэй понял, что начинает увязать и что, в сущности, уже сказал достаточно. Он положил письмо в конверт, надписал его, но не запечатал, так как подумал потом еще что-нибудь прибавить, и убрал его в боковой карман под крышкой чемодана.

Он решил выйти прогуляться по Джудекке, вспомнив, что этот район часто называют «островом садов». Здесь и впрямь было много деревьев, но все они находились в частных владениях. День, похоже, выдался более теплым, чем вчера. Ему нравилось находиться на огромном острове, расположенном совсем рядом с основной Венецией и отделенном от нее широким каналом Джудекка, — это давало Рэю ощущение защищенности. Дом Кьярди располагался на юге острова, почти у самой воды, и с этого берега вдалеке можно было разглядеть тянувшиеся вдоль материковой части болотистые острова, на которых Рэй никогда не бывал, а с другой стороны — смутные очертания Лидо. Рэй прошелся по острову до того места, откуда можно было увидеть Санта-Мария делла Салюте, и чуть дальше, откуда открывался вид на устремившую ввысь свой золоченый шпиль церковь Святого Марка. Справа в сторону Адриатики направлялся красивый белоснежный пароход «Сан-Джорджио», на его дымовой трубе красовался золотисто-синий крылатый лев — символ Венеции. А в обратном направлении, оставляя за собой пенный след, двигался гигантский грузовой паром, курсировавший между Лидо и материком. Он прошел так близко, что Рэй даже смог прочесть его название — «Аминьяра». Рэю сразу вспомнилась «Марианна», и он подумал, что нужно быть начеку, гуляя по Венеции. Ведь их наберется пять или даже шесть человек — Коулмэн, Инес, Смит-Питерсы, Антонио (если он еще здесь), эта женщина с Лидо, чье имя он забыл, Элизабетта.

Рэй пообедал в траттории на Джудекке (но не в «Ми фаворита») за какую-то на редкость смехотворную сумму — впрочем, бифштекс оказался довольно жестким. Потом он сел на катер, идущий к Сан-Марко, и поехал смотреть Дворец дожей. Огромные торжественные залы для собраний, богато украшенные и пустынные, наполнили Рэя спокойствием и уверенностью. Витавший здесь дух старины, как отметил про себя Рэй, настроил его на этот лад.

Выйдя на Пьяцетта, он заметил, что стало теплее, быть может, ему так показалось оттого, что он ожидал контраста после пустынного, словно застывшего дворца. Рэй медленно брел, покуривая сигарету, через аркаду по южной стороне пьяцца, думая о том, что вряд ли мог бы найти более подходящее место для встречи с компанией Коулмэна или полицией, которая наверняка сбилась с ног, разыскивая его. Хотя именно сейчас Рэй ничего не имел против того, чтобы его нашли. Он как раз проходил мимо табачного магазинчика, когда из его дверей неожиданно вышел Коулмэн и посмотрел на него в упор.

Коулмэн остановился. Их разделяло всего каких-нибудь восемь шагов.

Рэй заморгал, но не двинулся с места, и его, как ни странно, совсем не потрясла эта неожиданность, как вчера вечером, хотя именно вчера вечером он почти ожидал встретить Коулмэна в баре «Гарри». В считанные мгновения в голове его пронеслась мысль: «Вот шанс для нас обоих поговорить. Сейчас я мог бы сказать, что не собираюсь выдавать его полиции». Он сделал шаг навстречу Коулмэну, но тот резко развернулся, передернув крепкими плечами, и пошел прочь.

Рэй посмотрел вперед и увидел Инес и Антонио — они показались из-за угловой витрины какого-то магазина ярдах в двадцати отсюда. Взгляд Инес был обращен в сторону Коулмэна — должно быть, они ждали, когда он сходит за сигарами. На мгновение Рэй застыл, не в силах двинуться с места, потом повернулся и быстро пошел в противоположном направлении. Он не думал, что Инес могла увидеть его. Перейдя на другую сторону площади, он взял вправо, прошел по мосту, параллельному мосту Вздохов, желая только одного — чтобы их пути не пересеклись. Он успел разглядеть, как дернулась губа у Коулмэна, как стал жестким его взгляд, словно говоривший: «Опять этот ублюдок!» В душе у Рэя снова воцарились пустота и неразбериха.

Он явно растерялся с выбором первой фразы, зато Коулмэн, совершенно очевидно, не собирался вступать с ним в разговор. Коулмэн мог бы заманить его за колонну, чтобы их не видела Инес, и сказать: «Значит, ты все-таки жив? Ну что ж, отлично! Ладно, хоть ты для меня и вошь, но так и быть, живи! Только держись от меня подальше!» Но Коулмэн не хотел никакого компромисса. Рэй наконец замедлил шаг, но страх, дошедший почти до паники, когда он бежал с площади, по-прежнему не покидал его. Ему захотелось в туалет, и он вынужден был зайти в первый попавшийся бар. Потом он заказал себе кофе, стараясь не думать о том, что произошло, не думать о Коулмэне. Допивая перед стойкой кофе, он представил себе картину: он бредет по темной венецианской аллее, переходит по горбатому мостику через канал, заворачивает за угол, освещенный светом уличного фонаря, и вдруг сзади из тени выступает Коулмэн и наносит ему смертельный удар по затылку. Откуда эти мысли? Неужели он этого хочет? Получить по затылку камнем или обломком железной трубы? Или привидевшаяся ему картина — результат работы подсознания, готовящего его к тому, что с большой степенью вероятности должно рано или поздно произойти?

Рэй поднял глаза и заметил, что мальчишка-подросток внимательно смотрит на него из-за стойки. Он допил свой кофе.

— Altro, signor? [16]

— No, grazie [17].

Рэй расплатился за кофе, потом пошарил в кармане и, выудив оттуда монетку в десять лир, оставил ее на блюдечке в качестве чаевых.

Глава 12

Это было днем девятнадцатого ноября, в пятницу, когда Коулмэн встретил Рэя Гаррета в аркаде на пьяцца. То, что Рэй прогуливался в одном из самых заметных мест в Венеции (не говоря уже о том, что днем раньше он посмел сунуть свой нос в бар «Гарри»), то, что Рэй самонадеянно считал, что Коулмэн побоится заговорить с ним или рассказать кому-нибудь о том, что он видел Рэя, повергло Коулмэна в самое что ни на есть отвратительное настроение, которое он пытался скрыть от Инес. Но это удалось ему лишь частично. В тот вечер Инес поинтересовалась, в чем дело, и, поскольку он не ответил ей ничего вразумительного, заявила, что он похож на человека, страдающего нервным расстройством. Это еще больше взвинтило Коулмэна.