Радуга тяготения, стр. 196

— Заблуждений о нас самих?

— Не реальных.

— Но официально определенных.

— Ну да, с позиций целесообразности.

— Ну, тогда ты играешь в Их игру.

— Пусть это тебя не заботит. Можно неплохо функционировать, вот увидишь. Поскольку мы еще не выиграли, особой проблемы нет.

Роджер в совершеннейшем смятении. В эту минуту забредает не кто иной, как Милтон Мракинг с каким-то черным, в котором Роджер узнает одного из двух травокуров в котельной под конторой Клайва Мохлуна. Черного зовут Ян Отиюмбу, и он — связной Шварцкоммандо. Появляется какой-то подручный апаш Блоджетта Свиристеля со своей девкой — та не столько ходит, сколько танцует, весьма текуче и медленно, танец, в котором Осби Щипчон, выскочив из кухни без рубашки (и с татуировкой Поросенка Свинтуса на животе? И давноэто она у Щипчона?), правильно засекает воздействие героина.

Все это несколько сбивает с панталыку — если вот она, «Мы-система», почему ей не хватает ума хотя бы сцепляться разумно, как Они-системы?

— В том-то и дело, — вопит Осби, танцем живота растягивая Свинтусу широченную, пугающую улыбу, — рациональны тут — Они.А мы ссым на Их рациональные комбинации. Не так ли… Мехико?

— Ура! — кричат остальные. Отлично завернул, Осби.

У окна сидит сэр Стивен Додсон-Груз, чистит «стен». Снаружи Лондон сегодня чует на себе передовые ознобы Строгой Экономии — ими задувает в его дорсальной и летней недвижности. В голове у сэра Стивена — ни единого слова. Он самозабвенно драит оружие. Уже не думает о жене своей Норе, хотя она там, в какой-то комнате, в окруженье, как водится, этих планетарных медиумов и нацелена к некоей удивительной планиде. В последние недели она истинно мессианским манером постигла, что подлинная личность ее — в буквальном смысле Сила Тяготения. Я Гравитация, я есть То, с чем борется Ракета, чему покоряясь, доисторические пустоши преобразуются в самое сущность Истории…Ее кружащие уродцы, ее провидцы, телепортеры, астральные странники и трагические человечьи стыки — все знают о ее явлении, но никто не понимает, куда ей обратиться. Теперь она должна проявить себя — глубинно от себя отказаться, глубже, нежели отступничество Шабтая Цви пред Блистательной Портой. В такой ситуации временами отнюдь не исключен добрый розыгрыш-другой — бедненькую Нору заманивают на сеансы, какие не одурачат даже вашу двоюродную бабушку, ее навещают типы вроде Роналда Вишнекокса в прикиде Иисуса Христа: он просвистывает вниз по тросам в пятно от маленького ультрафиолетового прожектора и там давай светиться в весьма сомнительном вкусе, лопоча бессвязные куски Евангелия, и из своих распятых поз тянется помацать Нору за стиснутую поясом задницу… в высшей степени оскорбленная, она сбежит в вестибюли, полные липких незримых рук: полтергейста засорят ей туалета, воспитанно-дамские какашки закачаются на водах у ее девственного вертекса, — а она, крича фу,с жопы каплет, пояс сполз до колен, ввалится в собственную гостиную, но и там не укрыться, нет, кто-то материализует ей слоних-лесбиянок в позе 69, склизкие хоботы симметричными поршнями ходят туда-сюда в сочных слоновьих вульвах, а когда Нора ринется прочь от сей кошмарной эксгибиции, обнаружится, что некий игривый призрак защелкнул за нею дверь, а другой вот-вот двинет ей в лицо холодным йоркширским пудингом…

А в Пиратовом домике все запели дорожную песнь противодействия, и Томас Гвенхидви, все-таки избежавший диалектического проклятья Книги Стрелмана, аккомпанирует на чем-то вроде кроты из розового дерева, что ли:

— А война, — поет Роджер, въезжая в Куксхафен, мимоходом спрашивая себя, как Джессика подстриглась для Джереми и как этот невыносимый педант будет смотреться с камерой ЖРД навернутой на голову, — а война…

***

Потрескивая так сине и водянисто, эти сосновые ветки вроде вообще тепла не дают. По всему расположению Роты С валяется конфискованное оружие и боеприпасы — отчасти в ящиках, остальное навалено кучами. Не первый день Армия США прочесывает Тюрингию, врывается в дома посреди ночи. В сферах повыше умы занимает определенная ликант-ропофобия, сиречь страх перед вервольфами. Зима не за горами. Скоро в Германии станет не хватать еды или угля. Весь урожай картошки, к примеру, под конец войны шел на производство спирта для ракет. Зато стрелкового оружия по-прежнему до чертиков, а также боеприпасов к нему. Где не можешь прокормиться, берешь оружием. Оружие и пища прочно сцеплены в правительственном уме с тех самых пор, как появились на свете.

На горных склонах то и дело вспыхивают росчисти, яркие, как волкона в июле от церемониального касания «зиппо». Рядовой первого класса Эдди Пенсьеро, присланный сюда, в 89-ю дивизию на замену, а также ярый поклонник амфетаминов, сидит, нахохлившись, чуть ли не в самом костре, дрожит и разглядывает дивизионную нашивку на рукаве, которая обычно похожа на кластер ракетных носов, видимый из расширяющейся жопы, вся черная и оливково-унылая, а теперь смотрится ещедиковинней, о чем Эдди поразмыслит через минутку.

Дрожать — одно из любимейших времяпрепровождений Эдди. Не той дрожью, коей дрожат нормальныелюди, мурашки, что вроде как строем прошлись по твоей могиле и пропали, но дрожью, которая не прекращается.Сначала трудно привыкнуть. Эдди — знаток тряски и трепета. Он даже умеет неким странным образом их читать,как Зойре Обломм читает косяки, а Миклош Танатц — рубцы. Но дар сей не ограничен дрожью Эдди— о нет, он читает и чужиедрожи! Ага, по одной входят и все вместе, группами (в последнее время Эдди отращивал у себя в мозгу нечто вроде дискриминатора — учился их сортировать). Самые неинтересные — дрожи, у которых совершенно постоянная частота, совсем без вариаций. За ними по интересности идут частотно-модулируемые — то чаще, то реже, зависит от поступающей с другого конца информации, где бы тот конец ни располагался. Затем нерегулярные — эти меняются как по частоте, так и по амплитуде. Их надлежит раскладывать в гармонический ряд Фурье, а это чуточку труднее. Часто задействуется кодирование, некие субгармоники, некие силовые уровни — чтоб разобраться, нужно кой-чего уметь.

— Эй, Пенсьеро. — Это сержант Эдди, Хауард Ученник, он же «Непроворный». — А ну слазь с костра, жопой ать-два.

— Ой, сержант, — стучит зубами Эдди, — да лана. Я ж ток погреться.

— Ник-ких ты-гав-орок, Пенсьеро! Там один полкан стричься хочт прям щас, так что марш!

— Оххх, ребзя, — бормочет Пенсьеро, переползая к спальнику и роясь в вещмешке, где у него расческа и ножницы. Он ротный цирюльник. Стрижки его, которые часто занимают часы, а то и дни, по всей Зоне узнаются моментально — в них, волосок к волоску, выражена вся целеустремленность бензедринового глотаря.

Полковник сидит и ждет под электролампочкой. Питается лампочка от другого рядового, что затаился в тени и крутит сдвоенную рукоятку генератора. Это друг Эдди — рядовой Пэдди «Электро» Макгонигл, ирландский паренек из Нью-Джерси, один из миллионной добродетельной и приспособленной к жизни городской бедноты, что знакома вам по кино: видели, небось, как они танцуют, поют, развешивают на веревках белье, напиваются на поминках, переживают, что дети по кривой дорожке пойдут, Ате-ец, я ж уже прямы не знаю, мальчонка он у мя хроший, да с такой гадкой кодлой спутался, ну и дальше все эти жалкие голливудские враки, вплоть до и включая кассовую бомбу текущего года «Растет в Бруклине дерево». С этим кривошипом Пэдди практикует дар Эдди, только в другой форме: он передает, а не принимает. Лампочка вроде горит ровно, а на самом деле это последовательность электрических пиков и равнин, разворачивающаяся со скоростью, которая зависит от того, насколько быстро Пэдди крутит рукоятки. Дело в том, что нить накаливания притухает так медленно, что подоспевает следующий максимум нагрузки, и мы, одураченные, видим постоянный свет. А на самом деле это череда неуловимых света и тьмы. Обычно,то есть, неуловимых. Смысл послания Пэдди никогда не осознает. Оно отправляется мышцами и скелетом, тем контуром его тела, что научился работать источником электроэнергии.