Музыка горячей воды, стр. 32
Роскошно она выглядела. Я так и видел ее за кафедрой в каком-нибудь колледже – читает свои стихи, отвечает на вопросы, готовит новое поколение поэтов, жизни их учит. И ноги у нее наверняка неплохие. Я попробовал представить ее в постели, но не вышло.
– О чем вы думаете? – спросила она у меня.
– У вас интуиция?
– Конечно. Я кофе поставлю. Вам обоим нужно что-нибудь выпить.
– Вы правы.
Дженис приготовила кофе, и мы вышли наружу. Через боковую дверь. Снаружи располагалась миниатюрная детская площадка – качели и трапеции, песочницы, такое вот. По склону к нам сбежал парнишка лет десяти.
– Это Джейсон, мой младшенький, мой малыш,- сказала Дженис из дверного проема.
Джейсон был юный взъерошенный бог – светловолосый, в коротких штанишках и широкой пурпурной рубашке. Ботиночки на нем были синие с золотом. Вроде здоровый и шустрый ребенок.
– Мама, мама! Покачай меня на качельке! Покачай, покачай! – Джейсон подбежал к качелям, уселся и стал ждать.
– Не сейчас, Джейсон, нам некогда.
– Качи-качи, мама!
– Не сейчас, Джейсон…
– МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА,- заверещал Джейсон.
Дженис подошла и стала раскачивать Джейсона. Взад-вперед качался он, вверх-вниз. Мы ждали. Прошло довольно много времени, и они закончили, Джейсон слез. Из одной ноздри у него висела густая зеленая сопля. Он подошел ко мне.
– Я хочу сам с собой поиграть,- заявил он и убежал.
– Мы его не ограничиваем,- сказала Дженис. Мечтательно оглядела горы.- Раньше мы там катались на лошадях. Боролись с застройщиками. А теперь внешний мир подкрадывается все ближе. Но здесь все равно очень славно. Свою книгу «Птица на взлете, волшебный хор» я написала, когда упала с лошади и сломала ногу.
– Да, я помню,- ответил Тони.
– А мамонтовое дерево я посадила двадцать пять лет назад,- показала она.- Наш дом тогда был здесь единственный, но все меняется, верно? Особенно поэзия. Столько нового, волнующего. И, опять же, столько ужасного барахла.
Мы опять зашли внутрь, и Дженис налила нам кофе. Мы сидели и пили его. Я спросил, кто ее любимые поэты. Дженис быстро перечислила тех, кто помоложе: Сандра Меррилл, Синтия Уэстфолл, Роберта Лоуэлл, сестра Сара Норберт и Эдриан Пур.
– Первое стихотворение я написала в начальной школе – на День матери. Учительнице так понравилось, что она меня попросила прочесть его перед всем классом.
– Ваше первое поэтическое чтение, а? Дженис рассмеялась:
– Да, можно так сказать. Мне очень не хватает родителей. Их уже больше двадцати лет нет в живых.
– Необычайно.
– Нет ничего необычайного в любви. Родилась она в городке Хантингтон-Бич, всю
жизнь прожила на Западном побережье. Ее отец работал полицейским. Дженис начала писать сонеты в старших классах, где ей повезло учиться у Инее Клэр Дики.
– Она обучила меня дисциплине поэтической формы.
Дженис налила еще кофе.
– Я всегда хотела стать поэтом всерьез. В Стэнфорде я училась у Айвора Саммерза. Первая публикация у меня состоялась в «Антологии западных поэтов», которую Саммерз составил.- Саммерз оказал на нее глубочайшее влияние – поначалу. У Саммерза была хорошая группа: Эшберри Чарл-тон, Уэбдон Уилбёр и Мэри Кэзер Хендерсон.
А потом Дженис откололась и присоединилась к поэтам «длинной строки».
Она училась на юридическом, параллельно изучала поэзию. После окончания работала секретарем суда. В начале сороковых – «в то темное, трагическое военное время» – вышла за своего возлюбленного из старших классов. Муж ее был пожарным.
– И я эволюционировала в домохозяйку-поэтессу.
– Ванная у вас есть? – спросил я.
– Дверь слева.
Я зашел в ванную, а Тони кружил над Дженис и щелкал свои снимки. Я помочился, хорошенько хлебнул водки. Застегнул ширинку, вышел из ванной и снова сел.
В конце сороковых стихи Дженис Олтрис зацвели во множестве изданий. Ее первую книгу «Я повелеваю всему зеленеть» напечатал Алан Суиллаут. За ней вышла «Птица, птица, птица, никогда не умирай» – тоже у Суиллаута.
– Я вернулась в школу,-продолжала Дженис- В Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Получила магистерскую по журналистике и магистерскую по филологии. На следующий год защитила диссертацию по филологии и с начала шестидесятых преподавала английский язык и творческое письмо здесь, в университете штата.
Стены Дженис украшало множество наград: серебряная медаль лос-анджелесского Клуба Тлей за ее стихотворение «Тинтелла»; диплом за первое место от поэтической группы «Магнетитовая гора» за стихотворение «Мудрый барабанщик». И множество других призов и наград. Дженис подошла к столу и вытащила то, что у нее было в работе. Прочла нам несколько поэм. Поэмы свидетельствовали о внушительном развитии таланта. Я спросил, как она относится к современной поэтической сцене.
– Их так много – ответила она,- тех, кто называет себя поэтами. Но у них нет ни образования, ни чувства к собственному ремеслу. Дикари захватили замок. Нет мастерства, нет неравнодушия – они требуют одного: чтобы их приняли. К тому же все эти новые поэты явно восхищаются лишь друг другом. Меня это тревожит, и я об этом говорила со множеством своих друзей-поэтов. Молодой поэт вроде бы считает, будто ему нужны лишь пишущая машинка да несколько листков бумаги. Они не готовы, у них вообще нет никакой подготовки.
– Видимо, нет,- сказал я.- Тони, тебе уже хватит снимков?
– Ага,- ответил Тони.
– И меня еще вот что беспокоит,- сказала Дженис- Поэтам восточного истеблишмента достается слишком много наград и стипендий. А западных поэтов не замечают.
– Может, восточные поэты лучше? – поинтересовался я.
– Я совершенно определенно так не считаю.
– Что ж,- сказал я,- полагаю, нам пора. Один последний вопрос. Как вы начинаете писать стихотворение?
Она помедлила. Длинные пальцы бережно поглаживали толстую обивку кресла. Заходившее солнце через окно бросало долгие тени в комнату. Заговорила Дженис медленно, будто во сне:
– Я начинаю чувствовать стихотворение издали. Оно подступает ко мне, как кошка по коврику. Мягко, но без презрения. И так – семь-восемь дней. Я становлюсь восхитительно взволнована, возбуждена, это такое особенное чувство. Я знаю – стихотворение где-то здесь, и вдруг оно накатывает порывом, и все так легко, так легко. Торжество творения стиха – такое царственное, такое возвышенное!
Я выключил магнитофон.
– Спасибо, Дженис, я пришлю вам экземпляры интервью, когда его напечатают.
– Надеюсь, все получилось.
– По-моему, все прошло вполне здорово.
Она проводила нас до дверей. Мы с Тони спустились по склону к машине. Один раз я обернулся. Она стояла в дверях. Я помахал. Дженис улыбнулась и помахала в ответ. Мы сели в машину, свернули за поворот, я заглушил мотор и свинтил колпачок с бутылки водки.
– Оставь хлебнуть,- сказал Тони.
Я дернул из горла и оставил ему хлебнуть.
Тони выбросил бутылку в окно. Мы отъехали, быстро спустились с гор. Ну чего, лучше, чем работать на автомойке. Теперь надо лишь перепечатать с пленки и выбрать два-три снимка. Спустились в аккурат к часу пик. Везет строго как утопленникам. Могли бы гораздо лучше подгадать.
Холодная ночь
Лесли брел под пальмами. Переступил через собачью какашку. В Восточном Голливуде было 10.15 вечера. В этот день рынок поднялся на 22 пункта, и эксперты не могли объяснить почему. Гораздо лучше экспертам удавалось объяснять, когда рынок падал. От обреченности было им счастье. В Восточном Голливуде стояли холода. Лесли застегнул верхнюю пуговицу куртки и поежился. И чуть сгорбился от зябкого воздуха.
К нему подошел человечек в серой фетровой шляпе. Лицо у человечка было как морда арбуза, без всякого выражения. Лесли вытащил сигарету и заступил человечку дорогу. Тому было лет 45, где-то пять футов шесть дюймов, фунтов 140 весу.
– Спички не найдется, сэр? – спросил Лесли у человечка.