Жажда боли, стр. 58
Небольшое пламя играет рядом с его лицом. Сквозь огонь он различает женщину, мешающую ложкой в котелке. Она поворачивается и смотрит на него. Он что-то ей говорит, но сам не разберет что. Оба они в комнате — маленькой и без окон. Нагой, он лежит под шкурой. Нет сил шевельнуться, слишком страшно вновь испытать эту огненную боль. Женщина дает ему выпить из рога какой-то жидкости, в коей чувствуется привкус земли. Он делает глоток. Потом она берет его за руку и выводит из комнаты. Огонь повсюду вокруг него, он движется, словно объятый огненным облаком, но теперь уже не испытывая такого страдания, как раньше. Выйдя на двор, женщина куда-то указывает. Там лицом в снег, распластавшись, лежит человек. Джеймс, голый, подходит к нему по снегу. Мороза он не чувствует. Опустившись на колени рядом с человеком, он переворачивает тело, дотрагивается до замерзшего помятого лица, до щетины, напоминающей торчащие из кожи занозы, до потемневших губ, за которыми виднеются коричневые зубы. В глазах у Гаммера пляшут золотые огоньки. Маленькие язычки пламени, которые кто-то несет во тьме. Джеймс наклоняется ниже. Видит лицо матери, крохотное и молодое. Высоко над ней звезды дождем срываются на вересковые поля, деревню, крепость на холме. Он видит толпы незнакомых людей и мальчика, что тихо лежит в постели. Тут и Джошуа Дайер в своем лучшем кафтане, он чему-то хмурится, раскрасневшись от солнца и выпивки; тут и Дженни Скерль с цветочными лепестками в волосах, и Амос Гейт, задумчиво потирающий подбородок. У двери стоит Чарли, а из-под его руки выглядывает Сара. Рядом с Джеймсом на кровати сидит Лиза. И плачет от жалости к нему.
Он кладет голову на грудь к мертвецу и, прижимаясь к мерзлому телу, обнимает его. Воет.
Ледовые зеркала говорят ему, что с ним сталось. Он видит расплывчатые очертания человека со спутанной, склеенной слюной бородой, темную полосу, скрывающую, словно повязка, глаза. Женщина часто дает ему пить из рога — напиток, отдающий яблочным жмыхом и землей, с запахом погреба. И тогда он становится призраком, ему являются призрачные видения, он разговаривает с мертвецами или с блуждающими духами тех, кто еще жив. Иногда по ночам он слышит бесов; они похожи на людей, шепчущихся в дальнем конце огромной залы.
Он находит слово, каким зовется сжирающий его огонь. Слово это само собой срывается с разомкнутых губ, как выплюнутая косточка, — боль. Вместе с ним вылетает ветерок, прибивающий пламя свечи, но едва ли способный потушить его — разве только не с первого раза или когда язычок совсем маленький да и огарок почти растаял.
Его плоть вспоминает все. Каждый перелом, каждый удар, каждый укол иголкой, каждый ожог свечой. Через боль он обретает свою историю, и воздух наполняется свирепыми голосами. Ночи не хватит, чтобы ответить на все их обвинения или пролить полагающиеся слезы. Раньше он думал, что отпущенные ему часы — это сгорающие дотла костры, после коих остается лишь серый пепел. Теперь же он понимает, что время идет за ним по пятам, точно сыщик, вот уже много лет тщательно и беспристрастно копящий улики. Ничто не пропадает бесследно. Думать так было самонадеянно и глупо. Ничто не пропадает, и та тишина была вовсе не тишиной, а лишь собственной его глухотой.
3
— Кто ты?
— Отвечай!
— Почему он не отвечает?
— Он с нами вовсе не разговаривает, сэр.
— Откуда он? Какие при нем бумаги?
— Господин Каллоу прочел их, сэр. Он прозывается Дайером. Англичанин, потерявший рассудок в России.
— Какова причина потери рассудка?
— Причина не установлена. Только имя и то, что он прибыл из России.
— Отчего же его не оставили там? Кто его прислал?
— Господин Суоллоу, посол.
— Переданы ли деньги на его содержание?
— Да. Деньги у господина Каллоу.
— Скажите Каллоу выделить на него шесть шиллингов в неделю. Знавал я некогда одного Дайера. Дайер!
— Отвечай!
— Вам известно, где вы находитесь, сэр? Это Вифлеемская королевская больница в Мурфилдзе. Мы вылечим вас, сэр, в противном случае кому-то из нас придется отдать Богу душу. Почему на нем смирительная рубашка?
— Он пнул одного из санитаров, когда его раздевали, сэр.
— Кого именно?
— Господина О’Коннора.
— О’Коннор издевался над ним?
— Нет, сэр.
— Прекрасно. Завтра начнем лечение. Мы развяжем тебе язык, Дайер. Нехорошо быть таким упрямым. Кто там вопит?
— Думаю, Смарт, сэр.
— Почему он вопит?
— Не могу сказать.
— Что ж, отправимся к нему.
— А как быть с этим, сэр, надеть на него железы?
— На ноги. Пока мы не познакомимся с ним поближе. А там будет видно.
— Дайер!
— Отвечай!
— Нет, не пинай его. Он все же христианин. Как вам нравится ваш новый дом, любезный? Он уже что-нибудь говорил?
— Несколько слов, сэр.
— Имеющих определенную отнесенность?
— Как вы сказали, сэр?
— Что он говорил?
— Нес околесицу, сэр. Без всякого смысла.
— Если услышите, что он разговаривает, запишите сказанное, а если не можете записать, то запомните.
— Будет сделано.
— Как он относится к кандалам?
— Не жалуется.
— Сегодня ему предстоит лечение водой.
— Да, сэр.
— И дать ему рвотного.
— Да, сэр. Пустить ли ему кровь?
— Санитар!
— Сэр?
— Посадите его на тюфяк. Он ест?
— Мы кладем еду ему в рот, сэр. Но глотает он не всегда.
— Если ты будешь плохо есть, Дайер, я велю Вагнеру заталкивать пищу тебе в глотку палкой. Да-да, как французской гусыне. Как прошла вода?
— Он кричал.
— Думаете, от холода?
— Да, сэр.
— Только кричал? Не произносил ли каких-нибудь слов?
— Чье-то имя, сэр.
— Какое имя?
— Похоже на Марию или Мэри.
— Очень хорошо. Скажи-ка нам, Дайер, кто тебе эта Мария? Жена? Сестра? Шлюха?
— Может, он католик недорезанный. Я могу заставить его говорить, сэр, только скажите.
— Нет, мистер Вагнер. Ничего такого не требуется. Мы живем в просвещенный век, и нами движут природа и философия.
— ООООУУУУУУУУУУУУУУ! ОУУ ООООУУУУУУУУУУУУ!
— Заткните ему рот!
— Меня зовут Адам. Я принес тебе молока. Не пролей. Это молоко. Свежее молоко. Коли имеешь деньги, можешь купить тут все, что хочешь. Будешь вести себя хорошо, с тебя снимут цепи и выпустят гулять по галереям. Я сижу здесь уже триста девятнадцать ночей и триста двадцать дней. Меня освободят, когда мир излечится от безумия. Они безумнее нас с тобою, друг мой, только ты им этого не говори. Говори лишь то, что они хотят от тебя услышать. Они все слабаки. А ты пей, ибо, чтобы быть сумасшедшим, нужны силы.
— Дайер!
— Отвечай!
— Ты будешь сегодня говорить?
— Да нет да нет да нет да нет…
— Что он говорит?
— Говорит, что будет.
— Выть не станешь?
— Нет.
— Воют, сударь, собаки. Откуда у тебя на руках эти следы?
— Не помню.
— Заметьте, Вагнер, сумасшедший — очень хитрое создание. Держу пари, это он сам себя разукрасил. Кто такая Мэри?
— Не знаю.
— Экий лжец. Надеюсь, ты хоть семью-то свою помнишь?
— Они все умерли.
— А друзья? И у сумасшедших бывают друзья.
— У меня их нет.
— Дайер, ты хочешь гулять без цепей по галереям?
— Очень хочу, сэр.
— Что бы ты отдал за это?
— Но у меня ничего нет.
— А если б было, что бы ты отдал?
— Все.
— Все — это слишком много, сэр. Ответ безумца. Ха! Вот он и попался, Вагнер. Больной ведет себя прилично, слушается?
— Бывают и хуже.
— Что ж, посмотрим. Даю ему еще месяц. Если будет молодцом, кандалы снимем. Велите постелить ему свежей соломы. Что за страшная вонь! Моя собака и то побрезговала бы сюда войти.
— Наверно, мне суждено умереть здесь, Адам.