Беатриче и Вергилий, стр. 14

В другой раз нам встретилась тяжелогруженая повозка, ступицы которой давно не смазывали. Если стократно усилить надрывный, душераздирающий скрип сухого колеса, можно получить отдаленное представление о звуковой окраске и силе Вергильева крика.

Описывая землетрясение, мой любимый классик Апулей упомянул «замогильный рев» в муках мятущейся земли — это довольно точный словесный образ стонов и хрипов, издаваемых моим другом.

Чтобы до конца прочувствовать безупречную первозданность этого звука, его надо услышать.

†

Через пару дней Генри отправился к таксидермисту. Он переживал, что оставил мастера без древней драгоценной пленки, но вместе с тем ему не терпелось показать свое произведение.

Эразма, который вновь его сопровождал, Генри привязал на улице. Хозяин встретил гостя равнодушно. Генри смутился. По телефону он уведомил о своем визите и условился о времени. «Неужели я что-то перепутал и пришел слишком рано или опоздал?» — растерялся Генри. Нет, похоже, таксидермист пребывал в своем всегдашнем настроении: облаченный в фартук, он, точно вепрь, шастал по мастерской.

— Чем-нибудь помочь? — спросил Генри.

Хозяин молча помотал головой. Генри ждал в магазине, любуясь чучелами. Он был рад вновь очутиться в комнате, полной прилагательных, словно викторианский роман.

— Входите, — позвал таксидермист — он уже сидел подле конторки.

Как послушный подмастерье, Генри вновь сел на табурет и подал мастеру текст Беатриче. Пока тот медленно читал, он огляделся. Оленья голова была закончена, а вот пузатый каркас остался без изменений. Вергилий и Беатриче все так же беседовали.

— «Реактивный двигатель» не годится, — без предисловий брякнул таксидермист. — Насчет свинофермы я тоже не уверен. А ют сонм свиней — хорошо. Несмазанная ступица — просто великолепно. Прямо видишь картинку. Кто такой Апулей? Я о нем не слышал.

Что это: стариковская забывчивость или характерная особенность человека, который умеет говорить «пожалуйста», но не «спасибо»?

— В тексте сказано: писатель, — ответил Генри. — Он знаменит книгой «Золотой осел», вот почему я решил сделать его любимым античным автором Беатриче.

Таксидермист кивнул. Было непонятно, что означает сей кивок — одобрение полученной информации или собственных мыслей.

— А как ваши успехи? О таксидермии что-нибудь написали?

Мастер опять кивнул и взял с конторки листки. Пробежал их взглядом и стал вслух читать:

Животные исчезли из нашей жизни. Я имею в виду не только города, но и дикую природу. Куда ни глянь, две трети обычных и редких животных сгинули. Да, кое-где они в избытке, но это всё особые места: заповедники и резервации, национальные парки и зоосады. Повседневного сосуществования с животными больше нет.

Кое-кто выступает против охоты. Меня это не касается. Таксидермия не создает спрос, но сохраняет результат. Если б не мы, животные исчезли бы не только из природной среды, то также с равнин нашего воображения. Взять квагту — сей подвид бурчелловой зебры вымер. Без сохраненных экземпляров, выставленных там и сям, она бы превратилась в пустой звук.

В подготовке животного пять этапов: свежевание, обработка шкуры, создание манекена, подгонка шкуры на манекен, отделка. Каждый этап, если работать на совесть, отнимает уйму времени. Плодотворное терпение — вот чем профессионал отличается от любителя. Много времени уходит на то, чтобы все детали были сбалансированы — глаза не косили, нос не прогибался, уши не торчали, — чтобы животное выглядело гармонично. Затем ему придается выразительная поза.

Мы уже не используем термин «набивать», поскольку он не соответствует истине. В руках таксидермиста животное не мешок, набитый мхом, специями, табаком и прочим. Своим действенным светом наука высветила наш труд, как и другие дисцигшины. Мы «создаем» или «готовим» изделие по всем научным законам.

Рыбами нынче редко занимаются. Сия грань нашего дела почила быстрее других. Камера проворнее и дешевле запечатлеет трофей в руках доблестного рыболова. Фотография подрывает наше дело. Как будто снимки в пыльных альбомах лучше реального изделия на стене!

Из зоопарков мы получаем животных, умерших от старости. Еще один очевидный источник — охотники, они же наши клиенты. Иногда поступают животные, ставшие жертвой болезни или хищника. Или автомобиля. Мы используем отходы пищевых предприятий — шкуры и скелеты свиней, рогатого скота, страусов и прочих; бывает, окольными путями что-то доберется из экзотических мест, как, например, мой окапи.

Свежевание должно быть выполнено безупречно. Схалтуришь — потом сам же расплатишься. На этом этапе ты подобен историку, собирающему факты. Любой промах может оказаться непоправимым. Скажем, если обрезать подкожные концы перьев, будет очень трудно придать естественный вид птичьему хвосту. Учтите, что таксидермист получает животное уже поврежденным охотником, другим зверем или грузовиком. Кровь, грязь и прочее можно отчистить, изъяны в шкуре и оперенье можно поправить, но мы не всесильны. Как сказал бы историк, бывает так, что свидетельства утрачены и событие не получает надлежащего толкования.

Затем создается манекен — основа для натяжки шкуры. Лучше всего годится бальза, детали каркаса и наполнители подбираются произвольно. В особых случаях сначала делают гипсовую модель на проволочной арматуре, по которой изготавливают форму для отливки из фибергласа или полиуретановой смолы — манекен получается легкий и прочный.

Нитки должны соответствовать окрасу меха. Стежки тугие и частые, с равномерным захватом по обе стороны шва, чтобы шкура не сборила. Обычно применяется шов «восьмерка», не оставляющий рубчика. Предпочтительна дратва — крепкая и не гниет.

Сохранение родного черепа позволяет изготовить животное с открытой пастью, в которой видны подлинные зубы. Иначе пасть приходится зашивать либо исхитряться в создании искусственных десен, зубов и языка. Вот уж морока с языком!

Как ни бейся, он всегда получается либо слишком тусклым, либо слишком ярким. Зашить пасть — не проблема, но разве не выразительнее рычащий тигр и ощерившийся крокодил?

Решающее значение имеет поза (во всяком случае, млекопитающих и птиц). Животное стоит, подкрадывается или прыгает, напряжено, расслаблено или улеглось на бок, крылья расправлены или сложены — решение надо принять заранее, ибо оно повлияет на форму манекена и сыграет главенствующую роль в выразительности изделия. Обычно приходится выбирать между драматической и нейтральной ситуацией, когда животное действует или отдыхает. В зависимости от выбора возникнет впечатление замершей жизни либо ожидания. Здесь мы коснулись двух разных философий в нашей профессии. Согласно одной, жизненность изделия отрицает смерть и утверждает, что всего лишь остановилось время. Другая признает факт смерти и считает, что животное просто дожидается, когда время истечет.

Вы тотчас заметите разницу между остекленевшим взглядом зверя, который застыл в неестественной позе, и влажными глазами того, что изготовился к прыжку. Контраст создают мельчайшие специфические детали. Секрет успешной работы неуловим, результат очевиден.

Расположение зверей в диораме следует тщательно продумать, как театральную мизансцену. Если работа сделана хорошо, профессионально, возникает неизгладимое впечатление подлинного природного уголка. Вот звери на водопое, вот детеныши резвятся в траве, вот на ветке вверх тормашками повис гиббон — все так, будто ничего не случилось, будто они снова живые.

Халтуре нет оправдания. Дрянной работой загубить изделие — все равно что испортить единственный подлинный холст, обрекая потомков на беспамятство, невежество и тупость.

Было время, когда каждое добропорядочное семейство оживляло гостиную замершим зверем или птицами в клетке, сохраняя в доме лес, отступающий от городов. Теперь все зачахло — не только коллекции, но и сохранение животных. Нынче гостиные унылы, а леса безмолвны.

Нет ли в таксидермии доли варварства? На мой взгляд, нет. Так может думать лишь тот, кто наглухо спрятался от смерти и никогда не видел чулан мясной лавки, больничную операционную или комнату похоронного бюро, где готовят покойников. Жизнь и смерть обитают и умирают в одном жилище — теле. Именно там зарождаются дети и рак. Пренебрегать смертью — значит пренебрегать жизнью. Я одинаково воспринимаю смердящий труп и благоухающий луг, ибо и то и другое естественно, но у каждого своя особенность.