Отныне и вовек, стр. 18

Наконец я не выдержал:

— Квелл, ты спишь?

И тут из другого конца каюты мне безмолвно ответило его сознание:

— Часть моего разума бодрствует, а другая спит. Мне снится тот старик, что явился к нам с предупреждением.

— Илия? Ты ему поверил — ну, что наш капитан слеп?

— Да. Это общеизвестно.

— А он и вправду безумен?

— Мы сами должны это выяснить.

— А вдруг будет слишком поздно, Квелл?

Тени от умиротворяющих струй дождя все так же стекали по моим щекам и по переборкам каюты. Издалека донесся несмелый раскат грома.

— Квелл? Ты уже целиком заснул, что ли? Ладно, дрыхни, мой прекрасный спутник. Тело странного цвета того мира, который я никогда не увижу. Холоднокровное существо с горячим сердцем; губы твои неподвижны, но разум даже во сне дышит дружелюбием.

Голос Квелла сонно пробормотал у меня в голове:

— Измаил.

— Квелл, хвала Господу, что Он дал мне тебя в товарищи на весь этот рейс.

И тут голос Квелла стал повторять со всех сторон: «Измаил… Измаил».

Глава 3

Громкоговорители заорали:

— Капитан на борту, приготовиться к предстартовому отсчету!

Члены экипажа, надев скафандры, заспешили к штатным местам и пристегнулись ремнями. Огромные люки были закрыты и герметично задраены, стартовые платформы отвезены на положенное расстояние, двигатели запущены.

— До старта одна минута. Время пошло.

Мы замерли, ожидая, что нас вот-вот подхватит огненным ветром и унесет в небо.

Все так и было.

Боже милостивый, думал я. Помоги мне прокричать: «Мы взлетаем, взлетаем!»

Но нас, как монахов, давших обет молчания, приняла в свое лоно тишина.

Ибо даже грохочущая ракета, своим воем рвущая душу на Земле, беззвучно проносится несколько миль вверх, к звездам, будто трепетно вступает в величественный храм космоса.

Свободны, подумал я. Нет гравитации. Нет притяжения! Свободны. Ах, Квелл, как здорово, что мы… живы.

Когда мы благополучно вышли на орбиту и отстегнули ремни, я спросил:

— А теперь что делаем?

— Как — «что»? Собираем данные, — ответил кто-то из экипажа.

— Складываем и вычитаем созвездия, — подхватил другой.

— Фотографируем кометы, — добавил третий. — Иначе сказать, запечатлеваем скелет Господень на рентгеновском снимке.

Еще кто-то продолжил:

— Я ухватил вспышки проносящихся мимо комет. От этих гигантских призраков солнц я беру малую толику энергии для питания наших двигателей. Невинная алхимия, игра, но азарт разгоняет мне кровь. Кругом все мертво, а я — вот посмотри — даже Смерть приветствую широкой улыбкой.

Оказалось, это первый помощник капитана — Джон Рэдли. Коснувшись дисплея, прошептавшего имя этого человека, я получил доступ к его бортовым записям о первых часах нашего пути: «22 августа 2099 г. Земля уже не видна; да, пропала из виду благословенная Земля, вся планета, а вместе с ней и те, кто нам дорог. Лица, имена, души, воспоминания, улицы, дома, города, луга, моря — все стерто. Все параллели и меридианы, часы, ночи, дни, все промежутки времени, да и само время тоже исчезло. Храни Господи душу мою. Как одиноко».

Тут ко мне пришли мысли Квелла: «Друг, я читаю мысли, а не будущее. Космос необъятен. Говорят, он закручен как спираль. Наверное, для нас этот конец спирали — отправная точка. А конечная цель наша далека, очень далека; в одном созвездии встретятся нам три загадочные кометы. Нанесем на карту их курсы, зафиксируем траектории, измерим температуры».

— А долго будет длиться наш рейс? — спросил я.

— Десятилетие, — прилетел ответ.

— Вот тоска! — вырвалось у меня.

— Как бы не так! — возразил Квелл. — Ваш Бог — сам увидишь — будет посылать нам для забавы метеориты.

— Метеоритный дождь! — раздался крик. — Отсек номер семь. Общая тревога!

Мы побежали. Все остальные тоже бросились на звуки ревунов и сигнализаций, чтобы приступить к устранению повреждений корпуса.

Наконец я смог остановиться вместе со всем экипажем в шлюзовой камере и снять шлем.

Так продолжалось изо дня в день — наш корабль продирался сквозь космос, и каждый из нас согласно предписаниям что-то измерял, сканировал, вычислял или прокладывал безопасный курс среди разрушенных звезд.

Между тем на протяжении сорока дней полета никто ни разу не видел капитана. Он заперся у себя в каюте. Но иногда, около трех часов ночи, я слышал тихое шуршанье лифта, похожее на протяжный вздох, и знал, что это капитан-призрак поднимается мимо жилых и рабочих отсеков на самый верхний уровень, куда не было доступа никому, кроме него.

Мы все обращались в слух.

Как-то раз команда трепалась ни о чем, и Даунс вдруг задал вопрос:

— Чем он там занимается? Я слышу, как он надевает скафандр и в одиночку выходит в открытый космос, пристегнувшись лишь одним страховочным фалом.

— Этот глупец играет там с метеоритами, будто хочет дотянуться до них и поймать, хотя даже не видит их приближения, — ответил ему кто-то из ребят.

А Квелл добавил:

— Он, похоже, не доверяет экранам радаров. Слепой-то слепой, но считает, что видит лучше и дальше нашего.

— А что он видит-то? — спросил я. — Квелл, ты же улавливаешь его мысли. Скажи!

Немного помолчав, Квелл ответил:

— Разумом улавливаю, но сказать это вслух должен сам капитан. Не мне говорить его устами. Вот найдет то, что ищет, и сразу даст нам знать. Он…

Внезапно Квелл закрыл лицо своими паучьими лапами, и мы услышали крик капитана, прогремевший по системе оповещения.

— Нет, нет! — заорал Квелл и упал на колени.

Он рухнул нам под ноги, зажмурив глаза и сжав кулак.

Мгновение спустя Квелл принялся грозить невидимым звездам.

— Сгинь! — вопил он, будто одержимый. — Хватит, не сметь!

Вдруг все стихло. Из динамиков больше не доносилось ни звука; членистые конечности Квелла бессильно упали на пол. Немного погодя он поднялся — ослабший, потрясенный увиденным.

Я подскочил к другу.

— Квелл, — сказал я, — расскажи, что сейчас произошло. Это ведь не ты был, правда? Это был капитан. Ты проник в сознание капитана и действовал как он, так?

— Нет, не так, — выдавил Квелл.

— На самом деле именно так, — настаивал я. — У тебя нет причин бросать вызов звездам. Это он грозил кулаком Вселенной.

Квелл не стал отвечать и только закатил глаза.

Из бортового дневника Джона Рэдли, первого помощника капитана: «Прошло пятьдесят дней. Точнее: тысяча двести часов после старта. Школяр, упражняйся в арифметике. Компьютер, сделай электропсихоанализ моей души. Первый штурман Рэдли, поместите палец в сканирующее гнездо. Так, что мы видим? Джон Рэдли, год рождения две тысячи пятидесятый, место рождения — город Ридуотер, штат Висконсин. Отец занимался производством подвесных лодочных моторов. Мать выпекала детишек, как пирожки, всего напекла их дюжину; самым пресным и незатейливым вышел старый Джон Рэдли. Я не ошибся: старый. В десять лет сделался пожилым, а к тринадцати — и вовсе стариком. В двадцать два женился на миловидной простушке; к двадцати пяти заполнил детскую. Почитывал книжки, подумывал о своем. Как же так, Рэдли, неужели тебе больше нечего предъявить этому дотошному сканеру? Неужели ты настолько черств, скучен, не бит, не задет, не ранен, не растревожен? Разве не преследовали тебя страшные сны, тайные жертвы, похмелье, ломки? Есть ли у тебя сердце, стучит ли пульс? Неужто в тридцать лет ты забил на все большой болт? А может, и прежде был сухарь, вчерашний ломоть, выдохшийся ром? На вкус терпимо, а страстей не пробуждает. Образцовый муж, неплохой компаньон, путешественник, скромняга, приходил и уходил так тихо, что сам Господь Бог тебя не замечал. А когда ты, Рэдли, сыграешь в ящик, протрубит ли хоть один рог? Дрогнет ли чья рука, заплачет ли чья душа, упадет ли хоть одна слеза, хлопнет ли где-то дверь? Давай-ка подобьем бабки. Каков итог? Нуль, ровно нуль. Уж не мое ли потаенное „я“ вывело тут сплошные нули? Нуль посеешь, нуль и пожнешь? Настоящим я, Джон Рэдли, подвожу итог своей жизни».