Судный день ('Иом-Кипур'), стр. 6
В ответ на жалобный плач бедного Янкеля только сонная лягушка квакнула на болоте да бугай прокинулся в очерете и бухнул раза два, точно в пустую бочку: бу-у, бу-у!.. Месяц, как будто убедившись, что дело с жидом покончено, опустился окончательно за лес, и на мельницу, на плотину, на реку пала темнота, а над омутом закурился белый туман.
Чорт беспечно затрепыхал крыльями, потом опять лег, заложив руки за голову, и засмеялся.
— Кричи, сколько хочешь. На мельнице пусто.
— А вы почем знаете? — огрызнулся еврей и продолжал голосить, обращаясь уже прямо к мельнику: — Пан мельник, ой, пан мельник! Серебряный, золотой, бриллиантовый! Пожалуйста, выйдите сюда на одну, самую коротенькую секунду и скажите только три слова, три самых маленьких слова. Я бы вам за это подарил половину долга.
«Весь будет мой!» — сказало что-то в голове у мельника.
Жид перестал кричать, понурив голову, и горько-прегорько заплакал.
Прошло еще сколько-то времени. Месяц совсем ушел уже с неба, и последние отблески угасли на самых высоких деревьях. Все на земле и на небе, казалось, заснуло самым крепким сном, нигде не слышно было ни одного звука, только еврей тихо плакал, приговаривая:
— Ой, моя Сура, ой, мои детки, мои бедные детки!..
Чорт немного отдышался и сел, все еще сгорбившись, на гати. Над гатью, хоть было темно, мельник ясно увидел пару рогов, как у молодого телка, которые так и вырезались на белом тумане, что подымался из омута.
«Совсем как наш!» — подумал мельник и почувствовал себя так, как будто проглотил что-то очень холодное.
В это время он заметил, что жид толкает чорта локтем.
— Что ты толкаешься? — спросил тот.
— Нет! Я что вам хочу сказать…
— Что?
— Скажите вы мне на милость, и что это у вас за мода — хватать непременно бедного жида… Почему вы не возьмете себе лучше хорошего гоя. Вот тут живет недалеко отличный мельник.
Чорт глубоко вздохнул. Может, и ему стало-таки скучно около пустой мельницы над омутом, только он пустился в разговор с жидом. Приподняв с головы ермолку, из-под которой висели длинные пейсы, — он заскреб когтями в голове так сильно, как самый злющий кот скребет по доске, когда от него уйдет мышь, — и потом сказал:
— Эх, Янкель, не знаешь ты нашего дела! К ним я не могу и приступиться.
— Ну! И что тут долго приступаться, что за большово хитрость? Я сам знаю, как вы меня сразу хапинули, что я не успел даже и крикнуть.
Чорт весело засмеялся, так что даже спугнул какую-то ночную птицу на болоте, и сказал:
— Что правда, то правда: вас хватать легко… А знаешь ты, почему?
— Ну-у?
— Потому, что вы и сами хапаете здорово. Я тебе скажу, что такого грешного народа, как вы, жиды, и нет другого на свете.
— Ой-вай, удивительно! А каково же это на нас греха?
— А вот послушай…
Тут чорт повернулся к жиду и стал считать по пальцам.
— Дерете с людей проценты — раз!
— Раз, — повторил Янкель, тоже загибая палец.
— Людским потом-кровью кормитесь-два!
— Два.
— Спаиваете людей водкой — три.
— Три.
— Да еще горелку разбавляете водой — четыре!
— Ну, пускай себе четыре. А еще?
— Мало тебе, что ли? Ай, Янкель, Янкель!
— Ну, я не говорю, что этого мало, а только я говорю, что вы не знаете своего собственного дела. Вы думаете, мельник не берет проценты, вы думаете, мельник не кормится людским потом и кровью?..
— Ну, не бреши на мельника. Он человек крещеный! А крещеный человек должен жалеть не только своих, а всех людей, хотя бы и вас, жидов. Нет, Янкель, трудно к крещеному приступиться.
— Ой-вай, каково это ошибка! — крикнул жид весело. — Ну, так я вам вот что буду говорить.
Он вскочил, и чорт также приподнялся, и оба стояли друг против друга. Жид что-то прошептал, указав через спину на яворы, и, загнув палец, показал его чорту:
— Раз!
— Брешешь, не может этого быть! — сказал чорт, немного даже испугавшись, и сам посмотрел на яворы, где притаился Филипп.
— Пхе, я лучше знаю! А вы погодите. Он опять прошептал и сказал:
— Два! А это вот, — и он еще раз зашептал чорту на ухо, — будет три, как честный еврей!..
Чорт покачал головой и повторил в раздумья:
— Не может быть.
— Давайте об заклад побьемся. Если моя правда, то вы через год меня отпустите целого и еще заплатите мне убытки…
— Ха! Я согласен. Вот это была бы штука, так штука! Тогда бы я не дал маху…
— Ну, я вам говорю, вы сделаете славный гешефт!.. В это время на селе крикнул тот же петух, и хотя крик был такой же сонный и на него опять никто нигде не откликнулся среди молчаливой ночи, но Хапун встрепенулся.
— Э! Ты мне тут все сказки рассказываешь, а я и уши развесил. Лучше синица в руки, чем журавль в небе. Собирайся!
Он взмахнул крыльями, взлетел сажени на две над плотиной и опять, как коршун, кинулся на бедного Янкеля, запустивши в спину его лапсердака свои когти и прилаживаясь к полету…
Ох, и жалобно же кричал старый Янкель, протягивая руки туда, где за рекой стояла на селе его корчма, и называя по имени жену и деток:
— Ой, моя Сурке, Шлемка, Ителе, Мовше! Ой! господин мельник, господин мельник, пожалуйста заступитесь, скажите три слова! Я ж вижу вас, вот вы стоите тут под явором. Пожалейте бедного жида, ведь и жид тоже имеет живую душу.
Очень жалобно причитал бедный Янкель! У мельника будто кто схватил рукою сердце и сжал в горсти. А чертяка точно ждал чего, — все трепыхался крыльями, как молодой стрепет, не умеющий летать, и тихо-тихо размахивал Янкелем над плотиной…
«Вот подлый чертяка, — подумал про себя мельник, прячась получше за явором, — только мучает бедного жида! А там, гляди, и петухи еще запоют…»
И только он подумал это, как чорт захохотал на всю реку и разом взвился кверху… Мельник задрал голову, но через минуту чорт казался уже не больше вороны, потом воробья, потом мелькнул, как муха, как комарик… и исчез.
А на мельника тут-то и напал настоящий страх: затряслись коленки, застучали зубы, волосы поднялись дыбом, и уж сам он не помнит хорошенько, что с ним было дальше…
VI
— Стук-стук!..
— Стук-стук-стук!.. Стук-стук!.. Что-то стучало в дверь мельницы, так что гул ходил по всему зданию, отдаваясь во всех углах. Мельник подумал, уж не чертяка ли вернулся, — недаром шептался о чем-то с жидом, — и потому он зарылся с головой в подушку.
— Стук-стук!.. Стук-стук!.. Эй, хозяин, отчиняй!
— Не отчиню.
— А почему так не отчините? Мельник приподнял голову.
— Э, кажись, голос подсыпки Гаврилы… Гаврило, ты?
— А то кто?
— Побожись!
— Ну?
— Побожись!
— Да ну же, ей-богу, я! Где ж это видано, чтоб я да не я был? Еще и божись. Вот чудасия…
Мельник все-таки поверил не сразу. Он взошел наверх и тихонько посмотрел из оконца, что было над дверьми. Действительно, внизу у стены спокойно стоял подсыпка и делал такое дело, что, пожалуй, никто и не слыхал, чтобы черти когда-нибудь такое делали. У мельника отлегло от сердца, он сошел вниз и отпер дверь.
Подсыпку даже отшатнуло, когда он увидел мельника в дверях.
— Э, хозяин, что такое с вами?
— А что?
— Да побойся бога, зачем это ты морду всю в муке вымазал? — белая, как стена!
— А ты, часом, не по-над речкою ли шел?
— А по-над речкою.
— А не глядел ли кверху?
— А может, глядел и кверху.
— А не видал ли, часом, того?
— Кого?
— Кого!.. Дурень! Того, что хапнул шинкаря Янкеля.
— А какой его бес хапнул?
— Какой!.. Известно какой-жидовский Хапун! Не знаешь разве, какой у них сегодня день!..
Подсыпка посмотрел на мельника мутным взглядом и спросил:
— А вы на селе, часом, не были?
— Был.
— А в шинок не заходили?
— Заходил.
— А горелки не выпили?
— Тьфу! Вот и говори с дурнем. Горелку я пил у попа, а все-таки своими глазами вот сейчас видел: чертяка на плотине отдыхал вместе с жидом.