Детская книга, стр. 86

— Bon? [54]— деловито спросила Роза.

— Bon, — сонно ответил Филипп, ощущая, как влага секса обволакивает его, словно ангоб — глину.

Август Штейнинг пригласил всех на представление Лои Фуллер в ее собственном театре; назавтра вся компания возвращалась в Англию, так что танец Лои Фуллер должен был стать финалом поездки. На Выставке изображения Лои Фуллер были повсюду — ее фигура в пируэте венчала Дворец танца, стояла над входом в ее собственный театр, окруженная парусами застывших в гипсе покрывал. Бронзовые статуэтки и фигурки Лои продавались в театре и повсюду. Филип сказал Фладду, что, наверно, можно как-то получше вылепить развевающиеся покрывала, а эти комья похожи на подтаявшее масло. Здание театра было низкое, белое, а передняя стена, которая, по замыслу создателей, должна была изображать юбку или шаль с оборчатым краем, напомнила Филипу торт, который кухарка обляпала глазурью, но еще не подровняла. Низкий навес над входной дверью напоминал зев грота или пещеры. Внутри театр украшали огромные бабочки, цветы и решетки с лаликовскими бронзовыми бабочко-женщинами.

— Вот как это надо делать, — сказал Фладд Филипу. — Прожилками и просветами.

Электрические светильники из позолоченной бронзы тоже были лаликовские. Хохочущие чертенята собрались в чашу вокруг загадочного лица колдуньи, у которой над головой висели на тонких стебельках электрические лампочки в хрупких чашечках подснежников.

Танец Фуллер держался на двух китах — свивающихся, развевающихся, клубящихся полотнах ткани и электрическом освещении, волшебных фонарях, покрытых желатиновыми пленками разных цветов. Тело танцовщицы едва проглядывало сквозь складки ткани — прозрачные, просвечивающие и совсем непрозрачные. Она разворачивала ткань с помощью поддерживающих тростей. Зрители увидели «Полет бабочки», а затем — «Радий», сверкающую, опалесцирующую драгоценность, композицию, посвященную Пьеру и Марии Кюри. И наконец — «Пляску огня», в которой танцовщицу подсвечивали снизу интенсивно — алым прожектором. Движущиеся шелка стали потоком вулканической лавы, вздымающимся пламенем погребального костра, печью гекатомбы. Зазвенел «Полет валькирий», и женщина, окруженная вращающимся огненным коконом, подобным красной глине или освещенному кровавым светом белому мрамору, прошла с улыбкой через пламя адовой пасти, горя, но не сгорая. Все были зачарованы. Джулиан мельком подумал: «Не вульгарно ли это?», но тут же затерялся в игре шелковых складок. Том был счастлив тем счастьем, какое возникает у людей, запертых в нереальности театральной ложи. Олив припомнила странное ощущение, когда ее-Гермиону обертывали в мраморные складки савана или свадебного наряда. Вспомнила волнистые мраморные волосы роденовской Данаиды и почувствовала единство всего: танцовщицы, статуи, стеклянистой подсвеченной поверхности Сены с переплетающимися жилами изумрудов, опалов, аметистов, оливинов, шипения и треска электричества, самого электричества, реки жизни, реки смерти — все это было одно. И Олив охватил писательский зуд, как всегда при столкновении с прекрасным или угрожающим.

По благополучном возвращении в «Жабью просеку» Хамфри сел за статью о всемирных выставках, а также об искусствах войны и мира.

Олив же написала сказку, в которой шелковые дамы и роскошные павлины, манекены, мраморные мужи и девы, марионетки, сверкающие бабочки и стрекозы, рыбы с гобеленов — все оживали по ночам и устраивали собственный базар, торговлю волшебными товарами в сумеречных пространствах и роскошных необитаемых чертогах павильона Бинга.

24

Долгие летние дни на Болотах тянулись медленно. В отсутствие Фладда и Филипа у Элси убавилось работы, а Серафита и Помона и так обычно ничего не делали. Иногда они сидели в саду с вышивкой. Элси убирала, ходила за покупками и шила для себя. Она достигла возраста, когда каждый сантиметр кожи зудит от желания, чтобы его трогали, использовали, но ей было нечем себя занять, кроме пыльного старого дома и двух слегка сумасшедших женщин в струящихся одеждах с узором из цветов. И сама Элси одевалась в перешитые обноски, покрытые выцветшими золотыми лилиями, птицами, плодами граната. Ей хотелось носить строгую узкую темную юбку и свежую белую блузку с воротничком, чтобы подчеркнуть тонкую талию. Денег у Элси не было, и она не знала, как их попросить, ибо ей было известно, что в доме едва хватает на хлеб, молоко и овощи. Страдала Элси и из-за поношенной обуви — ни одна чужая пара не подходила ей по размеру. Элси знала, что у нее красивые ступни, но они все были в красных потертостях, пятки ободраны, суставы пальцев — в синяках. Она предпочитала ходить в плетеных сандалиях, напоминающих корзинки — они были велики, но хотя бы не натирали. Сильнее всего, даже сильнее желаний, в которых она сама себе не признавалась, было желание иметь туфли, собственные туфли. Которые не калечат ноги. На самом деле больше всего Элси хотела нежности, хотела, чтобы чьи-нибудь руки сжимали ее талию и гладили роскошные волосы. Она пылала, но роптать или даже признаваться себе самой в этом пылании было бессмысленно. Она решительно исправляла что могла — резала портняжными ножницами ткани Морриса и компании, превращая струящиеся эстетские одеяния в юбки аккуратной формы, с вытачками и швами. В витрине магазина в Рае она видела мягкий кожаный пояс темного, винно-красного цвета, с пряжкой в виде стрелы. Элси страстно желала этот пояс, как суррогат чужих ласк, как приманку для взглядов.

Серафита ничего не говорила насчет юбок. Она смотрела в никуда — как фарфоровая кукла или садовая статуя богини, подумала Элси. В доме для нее почти не осталось секретов. Она знала, где Серафита прячет бутылки — большие коричневые с портером, синие пузырьки с опием, — среди щеток для волос и корзинок с шерстью для вышивания. Элси не прикасалась к этим бутылкам и не перекладывала их: она даже думала, не предложить ли Серафите помощь в их приобретении, но Серафита прекрасно умела не слышать, что ей говорят, а кроме того, должно быть, уже наладила какую-то систему снабжения — непонятно, правда, когда она умудрилась для этого проснуться.

Элси знала, что должна бы жалеть Помону. Та завела привычку ходить за Элси хвостом, никогда не предлагая помощи, но без устали, мило восхищаясь достижениями Элси: какой вкусный суп, какой красивый букет, какие чистые окна — у нас солнце еще никогда не светило так ярко. И еще Помона трогала Элси. Робко гладила ее, когда та садилась за шитье, и спрашивала, довольна ли она. Говорила что-нибудь вроде: «У нас тут теперь скучно, с тех пор, как Имогена уехала», а Элси язвительно отвечала, что в доме полно работы, только успевай поворачиваться. Элси не очень сочувственно думала, что кто-нибудь должен был бы заниматься образованием Помоны, выводить ее в места, где она могла бы знакомиться с потенциальными женихами, или учить ее ремеслу. Элси хотелось бы, чтобы Помона держалась от нее подальше. Во время шитья Элси предпочитала сидеть одна. Она шила сносную, относительно строгую юбку с узором из ивовых ветвей.

Когда у Элси выдавалось время, она ходила в гончарную мастерскую. Комья глины были завернуты в мокрую ткань, ведерки ангоба манили, и Элси опускала в них пальцы, только чтоб вспомнить ощущение. Она брала немножко глины — это не было воровством, ведь глину можно было смять и вернуть на место — и лепила крохотные фигурки, женские, они сидели, обхватив руками колени, или гордо стояли, обнаженные, сохраняя равновесие на стройных ногах.

Элси не давал покоя запертый чулан. Она сказала себе, что во всех остальных местах уже убралась, и там тоже должна убраться, но знала, что на самом деле ей не дает покоя извечная притягательность единственной запертой двери. К двери был прибит портрет Бернара Палисси из «Кенсингтонской Валгаллы» — Элси заметила, что один угол рисунка прикрывает замочную скважину. Элси как бы невзначай стала искать по дому бесхозные ключи, в то же время уговаривая себя, что если в чулане секрет, то ключ может быть вообще не в доме, а где-то еще. И вот в один прекрасный день, кое-как балансируя на краю стула, чтобы достать до высокой полки, Элси взяла в руку мрачную солонку в виде грифона с угрожающе раскрытым клювом и поднятым гребнем, и внутри звякнул металл. Солонка стояла в самой глубине полки, в тени. Элси сняла ее и слезла на пол. Перевернутая солонка изрыгнула красивый железный ключ. Элси сунула его в карман фартука и по-кошачьи улыбнулась самой себе. Она вернула солонку на место. И стала ждать. Она ждала два дня, пока Фрэнк Моллет не пригласил Серафиту и Помону на летний пикник в дом викария в Паксти. Оставшись одна в доме, Элси вытащила скобки, удерживающие Палисси на месте, и отперла замок. Ключ вошел очень легко и легко повернулся, словно смазанный маслом. Чулан оказался действительно чуланом. Каменная полка проходила по трем из четырех стен, а выше ее располагались другие полки, доходившие до беленого потолка. В чулане было маленькое зарешеченное окошко, затянутое пыльной сеткой от мух.