Детская книга, стр. 48

— Это хорошая книга, потому что мир действительно такой. Потому эта книжка смешная, а значит, умная.

— Какоймир, какой он, что ты хочешь этим сказать? — спросила Филлис, но ей никто не ответил.

Проспер Кейн был счастлив, что его отвлекли от бед Музея, и не кто-нибудь, а Олив Уэллвуд. Музей дружно атаковали журналы и газеты — они критиковали передвижные выставки, негодовали по поводу приобретенных фальшивок, включая блюдо Палисси, а главное — жаловались, что просвещение Британии в области искусства «идиотическим и необъяснимым образом отдано на откуп солдафонам». Музей свели до положения богадельни при армии. Нынешний директор, профессор Миддлтон — вовсе не военный, а сдержанный, необщительный ученый из Кембриджа — сильно не ладил с генерал-майором сэром Джоном Доннелли, главой Управления науки и искусства. Кроме того, Миддлтона преследовал раздражительный эстет Джеймс Уил, глава Библиотеки искусств. В воздухе висела враждебность, и Проспер Кейн тратил кучу времени на метания между несовместимыми людьми, предлагающими неприемлемые вещи. Кейну некому было пожаловаться на жизнь, ему было одиноко. Ему приятно было видеть теплую улыбку миссис Уэллвуд, полную восхищенного уважения, приятно, что его попросили рассказать какие-нибудь истории из музейных будней и поделиться практической информацией — это было несложно и грело душу. Широкое платье фасона «либерти» не скрыло от Кейна, что миссис Уэллвуд в положении. В каком-то смысле, как ни странно, это обезопасило Кейна, позволило ему признаться самому себе, что миссис Уэллвуд его привлекает. Она была как прекрасная статуя или картина, хотя, конечно, он не мог высказать этого вслух. Она остановила на нем взгляд влажных темных глаз, и Кейн расслабился и улыбнулся ей в ответ. Он спросил, как подвигается история про детей-сыщиков. Олив ответила, что строить детективный сюжет очень интересно.

— Понимаете, майор, любой сюжет, особенно детективный, приходится ставить с ног на голову. Он строится задом наперед, как отражение двух зеркал друг в друге. Если можно так выразиться, конец порождает начало. Мне нужно, чтобы смышленые дети обнаружили спрятанное сокровище, и поэтомумне нужно знать, кто спрятал эти сокровища, где и почему. Но на самом деле их кто-то спрятал для того, чтобы потом кто-нибудь их нашел.

Проспер сказал, что никогда не думал о сюжетах в таком аспекте. Он спросил, помогает ли ей писать о детях ее собственный материнский опыт. Выразил опасение, что не очень понимает мысли и чувства детей, хотя у него их двое.

Олив понизила голос и наклонилась к нему поближе:

— Знаете, это общее место, но детские писатели должны сохранить в себе ребенка, в самой глубине души, сохранить детскую свежесть чувств и способность удивляться миру.

— Вы пишете, прислушиваясь к голосу своего внутреннего ребенка? Не знаю, жив ли мой во мне. Военная жизнь и музейная работа не способствуют непосредственности чувств.

— Я открою вам секрет. На самом деле я не люблю придумывать несуществующих детей. Мне ужасно скучны их мелкие споры и их невинность. Я думаю, что ребенок, до сих пор живущий во мне, родом из страны эльфов — не страны фей в розовых кисейных юбочках, но гораздо более опасного и дикого места. Мне нравится наблюдать за невидимыми созданиями и странными тварями, прокрадывающимися в наш мир с той стороны, если можно так выразиться. Я бы хотела написать «Смерть Артура» или «Базар гоблинов», а не «Тайну пропавшей шкатулки». Но мои читатели ненасытны, они жаждут новой встречи с юными умниками, которые ищут, находят, а в промежутках попадают в комические приключения. Я стараюсь не разочаровать читателей.

Она засмеялась. Сказала, что слишком разговорилась о себе, извинилась и пообещала вернуться к вопросам по делу. Проспер Кейн сказал, что с удовольствием слушает, как она говорит о себе. По правде сказать, ее труд — и сама она — его чрезвычайно интересует. Кейн выразил надежду, что Олив будет и далее относиться к нему как к другу и говорить с ним свободно.

— Большинство разговоров, которые мне приходится вести, — объяснил Кейн, — формальны, скучны и трудны.

Олив сказала, что она этому не верит, а если это правда, то очень жаль, и это следует исправить.

Но что бы они сказали дальше, так и осталось неизвестным, поскольку их прервала Флоренция: она обнаружила Геранта Фладда, в полном одиночестве блуждавшего по Южному дворику. Она позвала Геранта на чай. Он сказал, что и правда надеялся ее встретить, потому что собирается с духом, чтобы кое о чем попросить ее отца…

Проспер приказал подать чай, и чай подали. Олив разглядывала Геранта. Пятнадцатилетний — Флоренция, на два года моложе его, в скромной саржевой юбке и полосатой блузке казалась юной дамой, старше своих лет. Одет кое-как — в сильно поношенные бриджи и потертую куртку с поясом, манжеты не прикрывают запястий. Загорелый (как цыган, подумала Олив), с изящным ртом, на щеках сквозь загар просвечивает багровый румянец. Сильно отросшие волосы вьются как попало — он похож на Пана, думала Олив, дикий мальчишка, замаскированный под обычного, настоящего. Интересно будет вставить такого в сказку. Герант боялся, и в то же время его переполняла решимость — Олив видела это по тому, как он хмурился над чашкой, наблюдая поверх ее края за майором Кейном. Герант не знал, как сказать то, ради чего он пришел. Олив это видела, и Флоренция тоже. Флоренция произнесла:

— Папа, Герант хочет тебя кое о чем попросить. Он специально за этим приехал.

— Выкладывай, — сказал Проспер, исполненный необычного благодушия — ему приятно было и присутствие Олив, и то, что момент их близости прервали, а значит, продлили.

— Это очень трудно, — сказал Герант. Он хотел попросить майора Кейна помочь с продажей отцовских работ, чтобы мастерская могла опять встать на ноги. Но он не мог сослаться на ужасающую бедность семьи, не должен был выдавать тайну — еще и потому, что это означало капитуляцию. Если Герант так поступит, майор Кейн будет о нем очень плохого мнения.

Олив наблюдала за тем, как мальчик мучительно ищет нужные слова. Она уже обдумывала, как бы половчее превратить его в одного из своих детей-сыщиков — ей очень полезно будет изучить такое взрослое чувство ответственности у ребенка. И румянец, и скрытность. Она сказала:

— Кажется, ты… или твои родные… смогли помочь тому мальчику, которого я видела, когда была здесь в первый раз, — беглецу, которого Том и Джулиан нашли в подвале. Как он поживает? Он замечательно рисовал. Он все еще у вас?

— Да, у нас. Да, я в том числе и поэтому приехал. Он помогает моему отцу… работает с моим отцом… они снова запустили печь для обжига и сделали кучу всяких вещей, которыми отец, кажется, по правде доволен. Я хотел вас попросить… попросить… приехать и посмотреть на вещи, которые они делают.

Герант поколебался.

— Мои родители очень непрактичные. Я иногда думаю, что мы — самая непрактичная семья в Англии. Никто из них не думает…

Герант отчаянно заозирался. Проспер, Олив и Флоренция смотрели на него вежливо, как бы приглашая продолжить.

— Никто не думает, сэр, как бы что-нибудь продать или попросить кого-нибудь приехать посмотреть на то, что они уже сделали. Моя мать и сестры — очень творческие натуры. — Герант не хотел этого, но в слове «творческие» явственно прозвучало презрение. — У нас работал этот Доббин, вы его знаете, он был на празднике Летней ночи и на кукольном представлении… он хотел помочь моему отцу и устроить у нас в усадьбе какую-то школу или коммуну… у нас куча места, могло и получиться. Но он не мог помогать отцу… говорят, он неспособный… и отец все время на него сердился, так что он уехал жить к священнику. Но он сказал, что вы сказали, что мой отец гений, и что в Музее выставлены его работы, и я подумал… я подумал, что вы, может быть, знаете, что нам делать дальше. Ну, или хотя бы приехать посмотреть на наши новые работы. Филип по правде нравится моему отцу — я никогда раньше не видел, чтоб отец так работал.