100 великих тайн Второй мировой, стр. 98

Трудно сказать, по какой именно причине Хофаккер в своих показаниях выворачивал наизнанку факты. Причём своих ближайших друзей и соратников — Шпейделя, Фалькенхаузена, Тойхерта он не выдал, но зато обоих фельдмаршалов просто-таки уничтожил своими показаниями.

Весь день 15 августа Клюге ходил с отрешённым видом. Он не знал истинных причин надвигавшейся на него немилости фюрера, поскольку не был виновен в том, в чём его уличали «правдивые показания» Хофаккера, и рассудил так: вероятнее всего, Гитлер уже нашёл каналы для мирных переговоров с противником, и его, командующего Западным фронтом, он, конечно, уберёт, как только для этого представится хоть малейшая возможность.

12 октября, после совещания, Гитлер поручил Кейтелю сопоставить показания Роммеля и Хофаккера. А кроме того, продиктовал письмо к Роммелю, которое, однако, подписал, как приказал ему Гитлер, сам Кейтель. Роммель приглашался к фюреру в том случае, если он чувствует себя невиновным в том, в чём уличает его Хофаккер. Между тем Хофаккер дал пространные показания, в которых утверждал, что Роммель обещал поддержать заговорщиков в случае, если покушение удастся.

Кейтель передал письмо и протоколы допросов Хофаккера, Шпейделя и Штюльпнагеля Бургдорфу, а на словах сказал, что в сложившейся ситуации «самоубийство предпочтительнее для фюрера» и холодно порекомендовал: для того, чтобы избежать лишнего шума в прямом и переносном смыслах этого слова, воспользоваться ядом.

В среду 13 октября Бургдорф и известный своей щепетильностью в вопросах чести генерал-лейтенант Эрнст Майзель выехали в Херлинген на маленьком «Опеле» из ворот рейхсканцелярии. Роммель, прогнав от себя тревожные предчувствия, составляет другой план — записывает, о чём необходимо непременно сказать Бургдорфу. И всё же во время прогулки он говорит сыну: «Сегодня всё решится — или ничего не случится, или мы уже не увидимся вечером».

Ровно в 12.00 у входной двери позвонили. Денщик Лойстль открыл. Вошли Бургдорф и Майзель, по-военному отдали честь. Фрау Роммель пригласила их пообедать. Они отказались, сославшись на важность поручения, с которым прибыли. Бургдорф спросил, может ли он поговорить с господином фельдмаршалом наедине. В штабной комнате-кабинете Бургдорф с порога заявил: «Вы обвиняетесь в пособничестве покушению на жизнь фюрера» и передал фельдмаршалу письмо Кейтеля, а также показания Хофаккера, Шпейделя и Штюльпнагеля.

Лицо Роммеля, и без того обезображенное раной, превратилось в одну сплошную маску боли. Мгновение он молчал. Потом сказал: «Так точно. Я должен был предвидеть последствия. Я забылся…» И ещё спросил: «Фюрер знает об этом?» Бургдорф кивнул. Глаза фельдмаршала наполнились слезами, и Бургдорф попросил Майзеля оставить их на несколько минут наедине. И тогда он сказал Роммелю то, чего не было в письме. Если фельдмаршал предпримет самоубийство, репрессии к его родным не будут применяться, ну, и конечно, похороны у него будут по высшему разряду, а также прекрасный памятник на могиле. «Могу ли я уехать на вашей машине и воспользоваться пистолетом?» — только и спросил Роммель. «Мы привезли вам то, что действует в течение трёх секунд», — ответил Бургдорф.

Роммель попросил разрешения попрощаться с женой, получил его и поднялся наверх, в спальню. «В течение ближайших пятнадцати минут я буду мёртв, — сразу же сказал он ей. — Фюрер поставил меня перед выбором — отравиться или предстать перед „народным судом“. Штюльпнагель, Шпейдель и Хофаккер дали компрометирующие меня показания. Кроме того, в списках Гёрделера я значился как кандидат в рейхспрезиденты».

Когда Роммель спустился вниз, он уже полностью владел собой. Бургдорф подал ему шинель, фуражку и маршальский жезл. В кармане шинели фельдмаршал нащупал ключи от дома. Вместе с бумажником он отдал их сыну. Они подошли к «Опелю». Он сел на заднее сиденье, рядом с Бургдорфом. Водитель, гауптшарфюрер СС по фамилии Доозе, повёл машину.

Доозе и описал впоследствии всё, что произошло через несколько минут: «Мне приказали покинуть машину. Майзель вышел вместе со мной. Через некоторое время — минут через пять — десять — Бургдорф позвал нас обратно. Я увидел Роммеля. Он был уже мёртв, его обмякшее тело сползало со спинки сиденья. Фуражка фельдмаршала валялась на полу. Я поднял её, отряхнул и одел ему на голову».

ВЕРОНСКАЯ ТРАГЕДИЯ XX ВЕКА

В огромном зале старинного веронского замка Кастельвеккьо было темно и холодно. Медленно, словно нехотя, занималась заря в этот день, 8 января 1944 года, и казалось, день не наступит никогда. Замок Кастельвеккьо был построен в XIV веке на берегу реки Адидже, и с кварталом Тренто его связывал изумительной красоты мост Скалигеров. Зал украшали картины художников XVI и XVII веков, скульптуры эпохи Возрождения. Посреди всего этого холодного великолепия в безмолвном ожидании сидели арестованные.

Их было шестеро, занявших места на стульях слева от трибунала. Шестеро бывших сподвижников Муссолини, шестеро высокопоставленных фашистских чинов, членов Большого совета. Они оказались здесь за то, что около полугода назад, 25 июля, посмели поднять голос против дуче. Обвинительное заключение отличалось точностью формулировок и исключало любую двусмысленность. По мнению судей, шестеро арестованных были повинны в «измене и пособничестве врагу, в предательстве и многократном покушении на независимость государства, в частности, во время голосования, проходившего на заседании Большого совета 25 июля, в Риме».

Они молча выслушали обвинение: 78-летний маршал Эмилио де Боно, 45-летний Туллио Чианетти, 45-летний Карлуччо Парески, 45-летний Лючано Готтарди, 65-летний Джованни Маринелли. Шестым был граф Галеаццо Чиано — граф Чиано, к 41 году успевший побывать членом Большого совета и министром иностранных дел Италии и продолжавший оставаться зятем Бенито Муссолини.

Итак, Муссолини отдал под суд собственного зятя за «измену идее». Отдал, хотя знал: наказание, в случае вынесения обвинительного приговора, может быть только одно: смертная казнь. Но он ведь был мужем его дочери Эдды, отцом его внуков! Однако соображения подобного рода могли остановить кого угодно, только не Бенито Муссолини. Недаром Андре Брисо, один из видных специалистов по современной истории, называл веронскую трагедию «шекспировской драмой XX века».

25 июля 1943 года. Рим, Венецианский дворец. В зале — члены Большого фашистского совета. Большой совет должен рассмотреть повестку дня, предложенную одним из них — Дино Гранди, человеком, которого знают как ближайшего сподвижника Муссолини и одного из основоположников идеологии фашизма. Между тем подготовленная им для нынешнего заседания повестка отражает явное недоверие к руководству. В действительности Дино Гранди первым осмелился выразить то, о чём думали почти все остальные: Муссолини толкает Италию к катастрофе. Для спасения Италии остаётся лишь один путь: вытянуть её из лагеря побеждённых, то есть порвать с гитлеровской коалицией. Если Муссолини не согласится пойти на это, необходимо добиться его отставки, а всю полноту власти возложить на короля Виктора Эммануила III.

Ровно в 17.00 членов Большого совета пригласили в зал заседаний, а сразу за ними появился и Муссолини. Секретарь партии Скорца громко произнёс: «Салют дуче!» — «За нас!» — отозвались 27 человек, вскидывая руку в фашистском приветствии.

Дуче вынимает из портфеля бумаги и раскладывает их на столе: «Я созвал Большой совет, согласуясь с выраженным вами желанием и в надежде услышать от каждого из вас его личную оценку сегодняшнего положения в стране». Снова и снова он повторяет, что любая война всегда непопулярна, что нужно, несмотря ни на что, проявлять твёрдость, что Англия остаётся врагом номер один, что в любом случае Италия связана союзными обязательствами. В заключение он говорит: «Большой совет должен дать ответ на более широкие вопросы: война или мир? Упорное сопротивление или безоговорочная капитуляция?»