Спасибо деду за Победу! Это и моя война, стр. 3

Все чувства просто вопят: Игорь! Ты под обстрелом! Укройся! Но сознание устало цепляется за «простое» объяснение невероятного: это всего лишь кино, кино… Кино? Да мне чуть ногу не оторвало! Ногу? В смысле – мою ногу? Потому как то, что я вижу, – это не моя нога! Фиг с ним, что пропали джинсы и летние туфли, замененные на какие-то полотняные брюки и ботинки со шнуровкой. Но ноги, растущие из моей жопы, – не мои! Они худые и длинные! Я быстро подношу к глазам руки. Ах, черт: и руки – не мои! Кисти тоньше, на правом предплечье нет привычного шрама – следа осколочного ранения. Быстро ощупываю себя: и тело – не мое! Худощавое тело подростка, а не грузное тело сорокапятилетнего мужчины!

Нет! Это все – глюки! На самом деле мне проломили башку гастарбайтеры, и я лежу в больнице под капельницей. С этой мыслью сознание милосердно покидает меня, окутав напоследок черным покрывалом.

Глава 2

Во второй раз я очнулся от того, что по лицу ползала муха. И не одна. Отогнав их взмахом «чужой» руки, приподнимаюсь на локте и осторожно оглядываюсь. Судя по положению солнца, прошло всего полчаса. Ну да, точно – вагоны все еще горят. А вокруг них бродят люди. А чего это они такие… сгорбленные? Так они же тела рассматривают! Ищут родных и знакомых. Или просто раненых. Телами усеяна вся насыпь. Доносятся стоны и детский плач. Как-то не очень похоже на перерыв после съемок, не правда ли?

С трудом поднявшись, поковылял к разгромленному поезду. По пути буквально пришлось перешагивать через трупы. Много трупов. Десятки, если не сотни. И они были самыми настоящими, а не бутафорскими. У многих оторваны конечности и головы, разорваны тела, вывернуты наружу кишки. Пахло гарью, кровью, вокруг вились мириады невесть откуда взявшихся мух.

Я уже понял, что нахожусь очень далеко от дачного поселка, но все-таки зачем-то продолжал искать всему происходящему рациональное объяснение. И не находил! Окончательно мои сомнения развеял взгляд женщины, сидевшей возле окровавленного трупика маленькой девочки. Такое горе не сыграешь.

Это не кино! Я непонятным образом очутился в месте, где самолеты, похожие на немецкие, убили несколько сотен человек. В основном – женщин и детей. Мужчины мне на глаза не попадались.

Поправка! Возле развороченного бомбой паровоза лежал человек в военной форме. Вернее, в чем-то, напоминающем военную форму. По цвету вроде хаки, но с непонятным песочным оттенком. И без погон. Обутый не в сапоги, а в ботинки. Поверх ботинок – до самого колена – ногу обвивали матерчатые ленты. Половина головы у солдата отсутствовала, но зато в метре от обрубка лежала… пилотка с красной звездочкой. Я наклонился и подобрал – точь-в-точь, как у наших бойцов… в фильмах про войну! И эти ленты на ногах… Обмотки! Точно, так они и назывались. Я оглянулся по сторонам, уже догадываясь, что увижу. Ага, вот и она! Неподалеку лежала трехлинейка. Доковыляв до оружия, я поднял винтовку и бегло осмотрел. В Югославии мне доводилось держать в руках множество самых разных стволов, вплоть до экзотических. Из многих удалось пострелять, а некоторые даже собрать-разобрать, удовлетворяя любопытство. Так что я прекрасно знал, как должна выглядеть обыкновенная русская винтовка. Это была самая настоящая мосинка. Практически новая – ни одной царапины на стволе и ложе. Машинально открываю затвор – магазин полон патронов, не похожих на холостые – видны остроносые головки пуль. Зачем-то досылаю, направляю ствол вниз, жму на спусковой крючок – грохает выстрел, на который испуганно оборачиваются бродящие вокруг люди. Патроны боевые – в земле образовалась аккуратная дырочка.

Значит, все вокруг действительно настоящее?!!

Что-то мне опять поплохело. Не выпуская винтовки из рук, присаживаюсь на обломок шпалы. Во рту пересохло, но где взять воды? Так вот же – на поясе солдата висит фляга. Отцепляю и, мимолетно подивившись дизайну (фляга оказалась не алюминиевой, а стеклянной!), делаю большой глоток. Твою мать! Это водка! Но это же к лучшему! Делаю еще один глоток. Ну вот – теперь можно трезво обдумать ситуацию.

А получается настоящая херня – я в чужом теле, а вокруг – война. И если второе могло получить хоть какое-то рациональное объяснение (увезли в другую страну на другом континенте), то первое обстоятельство вообще не поддавалось разумному осмыслению. Внимательно смотрю на свои (чужие!) руки. Так они еще и в кровище! Где это меня угораздило? Ах да! Это я глаза протирал – теперь понятно, что за липкая жижа мне смотреть мешала. А откуда кровь? Аккуратно ощупываю голову – чуть выше линии роста волос обнаруживается нечто, напоминающее засохшую рану. Довольно большую – в палец величиной. Похоже, что чиркнуло осколком, – рана хоть и глубокая, но узкая – края закрылись и запеклись. Повезло…

– Мальчик, это ты сейчас стрелял? – спрашивает тихонько подошедшая седая женщина.

Я мальчик? Опаньки! Эх, мне бы зеркальце – на рожу свою новую глянуть! На сколько лет я помолодел?

– Да, – вежливо отвечаю. – Видите ли, мне показалось, что оружие неисправно, вот и пришлось проверить.

– Хорошо! – Взгляд женщины становится равнодушным. – А мне подумалось – ты с ума сошел, раз в землю стреляешь… Ты ходить можешь? Если можешь – помоги собрать и перевязать раненых.

– Конечно! Только передохну немного – а то я хоть и хожу, но с трудом! Видимо, сотрясение мозга.

– Ты разбираешься в медицине? – в равнодушных глазах женщины вспыхивает надежда.

– Нет, к сожалению, с чего вы взяли?

– Ты употребил медицинский термин!

– Сотрясение мозга? Но чтобы понять это, необязательно быть врачом. Однако хоть я и не врач, но повязку наложить смогу.

– Хорошо! – повторяет женщина, и ее глаза вновь становятся равнодушными. Она медленно и тихо уходит, по пути разглядывая все лежавшие вокруг тела. Но живых поблизости нет.

Она уходит, а я продолжаю сидеть. Сделав еще глоток из фляжки, вдруг соображаю: мы разговаривали по-русски. Значит вокруг как минимум не Южная Америка. Но вроде бы ни в одной русскоговорящей стране сейчас не воюют? Так, может, это не война, а… нападение террористов? Угу, террористы на антикварных самолетах… А им противостоят реконструкторы с трехлинейками.

– Игорь? Глейман? Ты живой?

Это кто меня зовет? Ко мне быстро шагает высокий худощавый парень лет шестнадцати-семнадцати на вид. На нем просторные светлые штаны и рубашка с коротким рукавом. Когда-то белая… На лице – улыбка. Рад меня видеть?

– Откуда ты меня знаешь?

– Игорь, ты чего? – Парень, огорошенный вопросом, неуверенно останавливается в паре шагов. – Ой! Ты ранен? Я посмотрю!

И он бесцеремонно хватает меня за подбородок, задирает голову и начинает осматривать рану. Приходится освободиться от его рук. Возможно, я делаю это излишне резко. Парень снова ойкает и отскакивает.

– Ты чего? Что с тобой? Обиделся, что я в лес убежал, а тебя возле поезда бросил? Прости! Сам не знаю, что со мной случилось, – видел, что ты упал, а остановиться не смог!

И он вдруг зарыдал, закрыв лицо ладонями.

– Эй! – Я осторожно тронул его за локоть. – Я тебя прощаю! Убежал и убежал… Вот только скажи мне: откуда ты меня знаешь?

– Так ты… Так ты меня не помнишь? – всхлипывая, парень заглянул мне в глаза, чтобы убедиться, что я не шучу. – А-а-а, понял… Тебя ведь в голову ранило! И ты, наверное, память потерял, да? Совсем-совсем меня не помнишь? А мы ведь две недели в соседних квартирах прожили!

– Где это мы рядом с тобой жили? В Южном Бутово?

– Где? Нет, не там. В военном городке стрелковой дивизии. Я Миша. Миша Барский. Сын майора Сергея Ивановича Барского, начальника штаба полка.

– А я тогда, по-твоему, кто?

– Ты Игорь Глейман. Сын подполковника Петра Дмитриевича Глеймана, командира полка.

Ептыть! Это я, что, – в теле деда очутился? Осталось выяснить только одно…

– Какое сегодня число?

Миша от неожиданности икнул.

– Двадцать пятое. Двадцать пятое июня.

– На хер подробности! Год! Какой год?!! – рявкнул я.