Русские понты: бесхитростные и бессовестные, стр. 13

Совсем недавно: хаос 1990-х, хвастовство и почему лохи спасут мир

Пора перенести примеры из далекого прошлого в настоящее, хотя бы в 1990-е, когда все рухнуло. Или наоборот? Земля же была создана из хаоса: может быть, мыслили люди, готов материал для очередного подобного проекта! Народ тогда начал хвастаться по полной: все были полны неоправданных надежд по поводу собственного потенциала в новом, незнакомом мире. Недавний сериал на НТВ «Лихие 90-е» метко сформулировал общественную репутацию десятилетия, которое так часто обвиняют в зарождении сегодняшнего понта:

90-е годы — время больших надежд и горьких разочарований, бурных перемен и бандитского беспредела. Время, позволявшее за несколько месяцев сколотить огромное состояние и так же легко, за один день, все потерять. Время «братков», финансовых пирамид, сект, сексуального рабства и беспредела в шоу-бизнесе.

Игры на выживание объявили открытыми, они сопровождались отчаянными стараниями каждого вчерашнего лузера и завтрашнего бандита стать «богом, царем и военачальником». Любопытно тут обратиться к церкви: как она определяла «хвастовство», тщеславие или неумеренное восхваление людьми своих — часто мнимых — достоинств. Для православия 1990-е годы останутся в памяти как пора редкостного церковного подъема, небывалого интереса к духовной жизни человека. Церковь вдруг стала моральным компасом для растерявшихся граждан, не умеющих доверять своему внутреннему компасу.

Церковь весьма недвусмысленно отождествляла страсть к преувеличению с безбожной неправдой. «Слово “хвастовство” происходит от древнеславянского “хвастати”—лгать, прибавлять в разговоре лишнее. Следовательно, хвастающийся человек согрешает ложью и тщеславием». Однако, как ни странно, ложь не всегда ассоциировалась с гордыней, а порой, наоборот, основной минус бахвальства виделся в том, что оно обнаруживает ненависть к себе. «Прости зависть, тщеславие, превозношение, самолюбие, самооправдание, самохваление и прочие дела гордости. Не считаю себя луже других. Прости, милостивый Господи».

Патологическое хвастовство и фантазерство в это время ассоциировались с Мюнхгаузеном или с его синдромом. Именно эти качества заставляли молодого Мюнхгаузена пребывать в постоянном поиске слов или историй, соответствующих «реальности». В результате, однако, он столкнулся с той полной и страшной действительностью, от которой хотел спрятаться. В силу этого парадокса в каждой неправде всегда есть доля истины.

Неудачные измышления любого лгуна обнаруживают философское поражение, очень похожее на древнее «апофатическое» богословие в православии. Апофатическая теология утверждает сущность Бога языковыми отрицаниями всех мыслимых его определений как несоизмеримых с Ним: безгрешный, бесконечный, бессмертный и т. д. При каждом таком отрицании или ложном определении уходим в ничто. В непередаваемое. За пределами языка или, точнее, в промежутках между словами есть потенциальное знание Бога («Всего») в том, чем Он не является. Просвещенное невежество: знаешь, что не знаешь. Хвастовство — теоретический путь к совершенному апофатическому понятию Бога. Или в современном, менее религиозном понятии — «ко всему».

Лишь парадоксальным отрицанием всех выражаемых логичных и материальных возможностей открывается наиболее полная картина. Каждая неудача и новая попытка увеличивают шанс реализовать полный (порой страшный) потенциал истины, приближаясь к ней через грех и личное поражение. Об этом писал английский поэт Д.Г. Лоуренс в стихотворении «Судьба и молодое поколение», высмеивая экстремальную эстетику Достоевского и тенденцию его героев «вдруг» и неожиданно находить истину только в состоянии полной растерянности (когда «ничего» у них не остается): «Дай мне найти Бога грешным путем!»

Истина в таких случаях разом найдена и потеряна: ее открытие совпадает с пониманием ее недостижимости. Мы замолкаем в мгновенном озарении. Всего на секунду нами овладевает чувство безмерности или вечности, что для Фрейда означало «ощущение неразрывной связи, единства с внешним миром в целом». Будто мы оказываемся в бездонной воде или тьме, и как только появляется первый ориентир — первый знакомый предмет в темноте (который можно узнать, назвать, и удержать) — эффект исчезает. При первом логичном представлении о том, куда я плыву, теряется то, что Фрейд назвал океаническим чувством: «А! Вот это “х”! Я его узнаю, так как он отделен от “всего”. Я его отличаю». Тогда я уже не неразделим во всем: я смотрю на знакомый предмет, значит, я тоже отделяюсь от «всего». Полнота раз- и отделения не знает.

Каждая беспардонная попытка солгать отгораживает нас от языка: мы находимся в сфере аффекта и других факторов влияния, где просто ощущаем реальность. По словам святого Игнатия, «ищущий похвалы вступает в область страстей». Если мы хотим еще лучше понять потенциальное сходство между многословной похвальбой и древними традициями апофатического богословия, то Интернет нам представляет редкостное пространство для экспериментирования. Общение в Сети, начавшееся в 1990-х, лишено доказуемого присутствия собеседника: отсюда вся паника вокруг онлайновых банковских операций, порнографии, хакеров, неуловимых аудиовидеопиратов и т. д. Ориентиров нет.

В полной виртуальности нам не на что полагаться. Все словно анонимно; общение без подписи — как молитва, когда ответ не предусмотрен, — а вдруг очаровательная девушка в чате окажется накачанным дядькой в 200 кг. Тут хвастунишкам хана: виртуальность или сфера океанического чувства превращают стремление собеседника дурачить крутыми рассказами о своем потенциале во встречу с полным, бесконечным потенциалом. Виртуальность включает в себя и затем обгоняет ложь, моментально смиряя любой понт. Потемкин тут бы сразу скончался!

Нескромный понтярщик поэтому долго не выдержит в сфере абсолютности. Тут возникают вопросы. Как часто вечный потенциал какого-либо революционного акта (даже негативного) оказывается под угрозой из-за безотчетного желания грабителя или похитителя рассказать кому-то о совершившемся? Сколько «империй зла», созданных отрицательными героями сегодняшней научной фантастики, развалились из-за глупейшей потребности пойти к Бэтмену, Супермену и похвастаться: «Вот это я всё сделал! Представь — я!.. Да, знаю, что ору! Даже себя не слышу!.. Это шум все с улицы. Хм, глянь в окно: что это за сирена внизу?»

Истина для таких хвастунов имеет и определенный центр («я»), и константное название («мои свершения»). Это полное отсутствие скромности не только перед безвестными силами окружающего мира, но и перед «Богом» или подобными понятиями. В обеих ситуациях безапелляционная уверенность, что истину можно назвать или обсуждать вслух, улетучивается. Яркий пример можно видеть в недавних репортажах о хулиганах, снявшихся анонимно для сайта YouTube… а потом вернувшихся домой, чтобы похвастаться перед всеми дружками!

Мода на съемку сцен насилия, по мнению некоторых, началась, когда российское ТВ в 1990-е взялось за борьбу с экстремизмом. Чтобы публика осознала, что это за ужасающий феномен, журналисты включили в передачи кадры скинхедских мордобоев: «Так эта мода докатилась и до провинции. Тем более, что техника сейчас это позволяет. Показ таких роликов по телевидению правозащитники называют рекламой скинхедского движения. При таком высоком уровне ксенофобии в России и при привлекательности эстетики неонацистского движения, каким бы хорошим ни был комментарий к таким роликам, все равно получается реклама». [63]