Прощание с иллюзиями, стр. 120

Это верно не только для Советского Союза. Почти полвека мы все жили во враждующем биполярном мире. Отчасти это было делом рук Сталина, отчасти — той системы, которую он оставил нам в наследие, отчасти раздувал это пламя Запад. Теперь в Советском Союзе мы пытаемся перестроиться, избавляемся от проклятого наследия. Если мы отказываемся принимать участие в этом, то не может быть никакой «холодной войны». А раз так, значит, все начинается с нового листа.

Наступило время прорыва.

Перечитываю, и мне становится жалко самого себя: как же я хотел, чтобы все получилось! Как же я хотел верить в то, что не зря мой отец пожертвовал богатством и карьерой, не зря вырвал мою бедную маму из любимой ею страны, не зря я потратил лучшие годы своей жизни на пропаганду идеалов социализма! И все понапрасну. Никакого прорыва не случилось. Просто исчез Советский Союз, что, по мнению В.В. Путина, является величайшей геополитической катастрофой XX века. Я не очень-то понимаю, из чего он исходит, утверждая так. Разве миру стало хуже? Другое дело, что это одна из величайших трагедий в истории человечества. Достаточно подумать о том, сколько погибло людей, сколько уничтожено ценностей, сколько обманутых надежд, сколько загубленных судеб — пожалуй, подобного не найти во всей истории. А то, что возникло вместо СССР, — никакой не прорыв. В этом нет ничего нового, нет ни надежд, ни обещаний. Это все уже есть, этого полно, только лучшего качества. Но даже в своем лучшем выражении это общественное устройство не обещает никакого прорвыва. Как там пелось у группы «АВВА»?

Разве не так? Разве мир, в котором мы живем сегодня, — не мир для богатых? Разве не деньги решают все или почти все? Только не спешите называть меня коммунистом или даже социалистом. Я просто констатирую факт. Разве то общество, которое пришло на смену Советскому Союзу, сделало людей более счастливыми? Может быть, стало меньше бедных? Меньше несчастных? Меньше больных? Мне, конечно, стало лучше. Я могу ездить по всему свету. Я прилично зарабатываю и поэтому могу позволить себе все или почти все что хочу. Мне хорошо. Для меня нет вопроса, какое общество лучше — то, которое с громким чавканьем спустилось в унитаз истории, или то, которое имеет место быть сегодня. Сам распад того общества доказывает его нежизнеспособность. Но оно зарождалось с великими обещаниями, о которых я не забуду. То общественно-политическое устройство, которое сегодня охватило мир, не обещает ничего, не предлагает никаких идей, кроме одной: обогащайся и приобретай, стремись к богатству, потому что оно, богатство, и есть мерило успеха. Миллиардер пользуется не меньшим общественным восхищением, чем выдающийся ученый или артист, — и конечно, живет он вольготней. Сегодня в России школьники старших классов стремятся к так называемым «денежным» профессиям, у подростков на устах стоимость и, следовательно, престижность того или иного предмета. Маленькие дети разговаривают о деньгах. А как же бедные? Как же голодные дети? Как же нищие старики? Хотите знать ответ? А никак. Сами они виноваты. Нет-нет, вы не подумайте, будто это общественное устройство не гуманно: для сирых и несчастных есть разные «социальные сети безопасности», чтобы они, падая, не разбивались насмерть. Но признаемся: у общества не болит душа о них. И это касается не только России, это порядок общий. В России это более обнажено, потому что общество только вошло во вкус, русские жрут деньги и ртом и ж….й, но это пройдет. Лет этак через пятьдесят или сто в России заживут точно так же, как в Америке или в Швейцарии. Помните чудесную историю о петербуржской графине, которая, услышав крики толпы и звуки выстрелов, послала свою кухарку узнать, что происходит (было это в октябре 1917 года)? Через час раскрасневшаяся кухарка вернулась. — Ну что, Даша, что там происходит? — Барыня, там революция! — И чего же они хотят? — Барыня, они хотят, чтобы не было больше богатых! Графиня чуть печально улыбнулась, покачала головой и сказала: — Как странно. Мой прадед, декабрист, хотел, чтобы не было бедных. Еще чего! Интересно, какие взгляды имел на сей счет Христос? Разные люди, движения, ордена во времена Средних веков утверждали, что у Христа не было никакой собственности — ни личной, ни общественной. Они утверждали, что надо стремиться к бедности. Богатство, говорили они, развращает, ибо придумано сатаной. Папе это все как-то не понравилось, и он наслал на этих противников богатства инквизицию. И их сожгли — при громадном стечении народа, громко выражающего свой восторг. Как говорит одна любимая мной женщина: Life is tough [28].

Глава 8

ВОЗВРАЩЕНИЕ

14 мая 1986 года, после тридцативосьмилетнего отсутствия, я вернулся в Америку, в страну моего детства и отрочества. Поездка была организована несколькими местными телевизионными станциями городов Нью-Йорка, Чикаго, Бостона, Вашингтона, Сан-Франциско и Сиэтла.

Полет от Шереметьево-2 до аэропорта имени Джона Фицджеральда Кеннеди длился десять часов, считая один час стоянки в Гандере, где советские авиалайнеры садились для дозаправки (там, на Ньюфаундленде, это обходится дешевле). И в течение всего этого времени я не понимал, снится мне это или происходит на самом деле? Казалось, это все-таки сон. Ведь снился мне он много раз: вот я хожу по улицам моего любимого Нью-Йорка, звоню в дверь моего еще школьного товарища, он открывает дверь — и совершенно балдеет от удивления и радости. А «он» — это Стив МакГи, или Бобби Холландер, или Арти Мушенхайм, или Харри Монтагью… Потом я просыпался с лицом, мокрым от слез, потому что мой сон — это на самом деле кошмар: я никогда не смогу вернуться в Америку.

Как-то дома в Москве я слушал присланную мне в подарок долгоиграющую пластинку, выпущенную в честь американского народного певца Вуди Гатри. Я уже упоминал его имя на этих страницах — имя мало что значащее для русского читателя. Это был великий американец, автор более трех тысяч песен, многие из которых стали подлинно народными. На этой пластинке его песни пели такие знаменитые музыканты, как Пит Сигер, Арло Гатри, Боб Дилан, Джоун Баэз и другие. Я обожаю эти песни и этих исполнителей, я весь ушел в музыку (на самом деле это была запись живого концерта, состоявшегося в Калифорнии). И вот в самом конце зазвучал низкий прекрасный голос Одетты, исполнявшей, быть может, самую известную из всех песен Вуди Гатри: «Эта страна — моя страна, эта страна — твоя страна». И вдруг из моих глаз потекли слезы, я плакал без удержу, не контролируя себя, всхлипывая и захлебываясь как ребенок. На меня накатывали волны тоски, Америка завладела моим сердцем, моей душой. Я никак не мог остановиться, я даже не мог глотнуть воды из стакана, что принесла мне Катя. Я лишь прижался к ней и обхватил, словно она — мое последнее прибежище, последняя надежда.

Это произошло до того, как я стал «выездным».

Я писал о том, как меня «выпихнули» в Венгрию с телевизионной делегацией. Я тогда не имел никакого отношения ни к Венгрии, ни к телевидению, но необходимо было поехать хоть куда-нибудь, чтобы обозначить факт моей «выездабельности». Не могу не рассказать о том, что перед любой загран поездкой требовалось в сопровождении представителя отдела кадров пройти «экзамен» выездной комиссии райкома партии, состоявшей из старых партийцев (или, как мы называли их между собой, «старых б…»). Это были люди, главное удовольствие которых заключалось в том, чтобы не рекомендовать тебя к поездке из-за твоей недостаточной политической подкованности. Например, они могли спросить: «Сколько станций в Московском метрополитене?» И если ты не знал, тебе говорили, что ты вряд ли можешь достойно представлять Советский Союз за рубежом.