Сладость на корочке пирога, стр. 12

С тех пор по причине заброшенности и воздействия непогоды это место превратилось в нечто, напоминающее лесную хижину отшельника.

Я повернула ключ, и дверь распахнулась с ржавым скрипом. Я вступила в полумрак, остерегаясь выступающих частей механизмов из смотровой ямы, которая хотя и была прикрыта тяжелыми досками, все же занимала много места.

В помещении висел острый мускусный запах с оттенком аммиака, словно под досками пола жили маленькие зверьки.

Половину ближайшей к Коровьему переулку стены занимала раздвижная дверь, сейчас запертая, а раньше она откатывалась в сторону, чтобы автомобиль мог въехать и расположиться над смотровой ямой. Стекла в четырех окнах по непостижимым причинам были окрашены в жуткий красный цвет, и солнечные лучи, просачиваясь внутрь, придавали помещению неуютный кровавый оттенок.

Вдоль остальных трех стен возвышались, словно каркасы двухъярусных кроватей, деревянные полки, на каждой были сложены высокие стопки пожелтевших газет — «Хроники Хинли», «Объявления западных графств», «Утренний почтовой», все разобранные по годам и снабженные бирками, подписанными выцветшими чернилами.

Я с легкостью нашла тысяча девятьсот двадцатый год. Сняла с полки кипу газет, чихая от поднявшегося облака пыли, полетевшей мне в лицо, словно мука при взрыве на мельнице, — крошечные кусочки газетной бумаги снегом посыпались на пол.

Ванная и губка сегодня вечером, подумала я, нравится мне это или нет.

Маленький деревянный столик стоял у запачканного сажей окна — света и места едва хватало, чтобы развернуть и прочитать одну газету.

Мое внимание привлек «Утренний почтовой» — газетенка, на первой странице которой по примеру лондонской «Таймс» теснились рекламные анонсы, выдержки из новостей и объявления о смерти:

Или такое:

И тут я неожиданно вспомнила! Отец учился в Грейминстере… А разве Грейминстер не возле Хинли? Я бросила «Утреннего почтового» на место и стащила с полок первую из четырех стопок «Хроник Хинли».

Эта газета выходила еженедельно, по пятницам. Первой пятницей того года был Новый год, поэтому первый выпуск датировался 8 января 1920 года.

Страница за страницей праздничные новости — рождественские гости с континента, отложенное собрание дамского общества, «упитанный поросенок» на продажу, день рождественских подарков пройдет в ассоциации фермеров, от подводы пивовара отвалилось колесо.

Судебные разбирательства в марте оказались мрачным перечнем грабежей, браконьерства и нападений.

Я продолжала читать, мои руки почернели от краски, высохшей за двадцать лет до моего рождения. Лето принесло еще больше приезжих с континента, ярмарки, требуются рабочие, лагеря бойскаутов, два праздника и дорожные работы.

После часа поисков я уже начинала отчаиваться. Читавшие это люди, должно быть, имели нечеловеческое зрение, шрифт был до ужаса мелкий. Еще немного, и я заработаю пульсирующую головную боль.

И тут я нашла:

Vale? Мое сердце екнуло. Это же самое слово выдохнул мне в лицо умирающий. «Прощайте». [19]Это не могло быть совпадением, не так ли? Очень странно. Здесь должна бытькакая-то связь — но какая?

Черт! Мой мозг работал как сумасшедший, но безрезультатно. Ремонтный гараж вряд ли был подходящим местом для размышлений, я подумаю об этом позже.

Я продолжила читать:

Газета датировалась 24 сентября 1920 года.

Я вернула газеты на полку, вышла наружу и заперла за собой дверь. Мисс Маунтджой праздно сидела за столом, когда я вернула ей ключи.

— Ты нашла, что искала, дорогушенька? — спросила она.

— Да, — ответила я, делая целое представление из отряхивания рук от пыли.

— Могу я задать тебе еще пару вопросов? — жеманно продолжила она. — Может быть, я смогу направить тебя к нужным материалам.

Перевод: она погибала от любопытства.

— Нет, спасибо, мисс Маунтджой, — поблагодарила я.

Неожиданно я почувствовала, будто мое сердце вырвали из груди и заменили подделкой из свинца.

— Ты в порядке, дорогушенька? — спросила мисс Маунтджой. — Ты выглядишь измученной.

Может быть, виновата была нервозность или это была бессознательная попытка сдержать тошноту, но, к своему ужасу, я обнаружила, что выпаливаю:

— Вы когда-нибудь слышали о мистере Твайнинге из школы Грейминстер?

Она задохнулась. Лицо покраснело, потом посерело, как огонь вспыхивает и затем угасает в пепел. Она извлекла кружевной носовой платочек из рукава, смяла его и засунула в рот, и несколько секунд сидела, раскачиваясь, в кресле, сжимая кружево зубами, словно матрос в восемнадцатом веке, которому должны ампутировать ногу.

Наконец она взглянула на меня полными слез глазами и дрожащим голосом произнесла:

— Мистер Твайнинг был братом моей матери.

6

Мы пили чай. Мисс Маунтджой откуда-то достала помятый оловянный чайник, покопавшись в сумочке, добыла грязный пакетик чая «Пик Фринс».

Я сидела на маленькой библиотечной стремянке и угощалась печеньем.

— Такая трагедия, — рассказывала она. — Мой дядя был заведующим пансионом Энсон-Хаус целую вечность — или так казалось. Он очень гордился своей школой и своими мальчиками. Он не жалел усилий, чтобы побудить их всегда хорошо учиться, подготовиться к жизни.

Он часто шутил, что говорит по-латыни лучше, чем сам Юлий Цезарь, и его учебник по латинской грамматике, — Lingua Latina Твайнинга, — опубликованный, когда ему было лишь двадцать четыре года, кстати, был образцовым учебником в школах по всему миру. Я до сих пор храню экземпляр рядом с кроватью, и, хотя мало что могу прочитать, я иногда люблю брать его в руки, он дарит мне уют: qui, quae, quodи тому подобное. Эти слова звучат так успокаивающе.

Дядя Гренвиль все время что-то организовывал в школе: дискуссионный клуб, лыжный кружок, клуб велосипедистов, общество любителей роббера. [20]Сам он был страстным фокусником-любителем, хотя и не очень хорошим — вы всегда могли заметить его ухищрения. Он с энтузиазмом коллекционировал марки и научил мальчиков интересоваться историей стран, выпускающих марки. И это привело к его гибели.