КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио, стр. 83

У меня, конечно, ничего подобного не было. Я никогда не оставлял ничего компрометирующего именно на такой вот случай. Но на моем письменном столе, а также на полу, на диване и стульях лежали рукописи статей или заготовки для будущих книг. Текст которых, как и положено, подвергался моей собственной доработке и потому был испещрен чернильными поправками. Я живо представлял себе укоризненное замечание кого-нибудь из коллег: мол, мы, понимаешь, не желая сил, работаем на благо родины, а он изощряется в литературном творчестве, вместо того чтобы заниматься делом!

Начальство в Москве поступает в таких случаях очень сурово. Но это все ничего. А вот что меня беспокоило всерьез, так это новенькая тетрадь на столе, на первой странице которой я вчера написал такие слова: «Дай, Господи, благополучного начала книги сей!» — и нарисовал крест.

Это было посерьезнее вчерашнего моего захвата полицией. Историю с японской полицией, может, еще удается как-нибудь дезавуировать, а идеологическое преступление — никогда.

— И это пишет советский разведчик?! — слышались мне гневные голоса начальников.

Но, к счастью, не так давно в ТАСС приехал новый напарник-чекист, с которым мы подружились, что в разведке бывает очень редко. Его-то я и ждал с самого утра, с деланным спокойствием прохаживаясь по посольскому двору. Как обычно, его обитатели почтительно здоровались со мной, не желая портить отношения с сотрудником КГБ.

«Ничего! — думал я. — Посмотрим, как вы будете здороваться завтра, прочитав газеты! Небось станете шарахаться, как от прокаженного, чтобы вас тоже не приняли за шпионов».

Наконец в посольские ворота въехала машина моего друга, и я, с трудом удерживаясь от того, чтобы побежать, поспешил ему навстречу.

Увидев меня, молодой разведчик улыбнулся, удивившись тому, что я приехал в резидентуру так рано.

— Стой и не двигайся. Неизвестно, удастся ли нам еще раз поговорить без свидетелей!.. — быстро заговорил я.

Когда друг узнал, что случилось со мной прошлой ночью, кровь отхлынула у него от лица, он был потрясен. Признаюсь, я был глубоко тронут его искренней реакцией, и, к сожалению, он единственный отнесся ко мне сочувственно. Остальные либо сторонились меня, либо укоризненно качали головой, а то и откровенно злорадствовали.

Рассказал я ему и о злополучной тетрадке, которую нужно принести мне сюда, и о рукописи, которую надо сжечь Друг бросился к машине, чтобы успеть побывать в квартире до того, как туда нагрянут офицеры управления «К».

— Да, кстати, давай условимся еще об одном! — остановил я его. — Думаю, завтра меня вышлют в Москву, а в прессе начнется шумиха. Но ты же знаешь, что в Ясеневе никогда не показывают статей тем, что в них фигурируют. Управление «К» станет шантажировать меня, выискивая различия между моими донесениями и газетными публикациями. Жену, скорее всего, отправят через несколько дней. Пожалуйста, пришли мне с ней газетные вырезки, чтобы я смог ориентироваться в беседах!..

Через час тетрадка была у меня в руках. Я выдрал из нее опасную первую страницу и сжег. А книга, о которой я просил у Бога благословения, через три года вышла в Москве, Она была посвящена воспитанию детей в Японии и называлась «Как стать японцем». На прилавках она не залежалась. Тем более, что предисловие к ней не побоялся написать сам Владимир Цветов, ведущий наш журналист-японовед, к сожалению уже покойный. Когда я позвонил Цветову по этому поводу, я опасался, что он скажет: «О каком предисловии может идти речь? Ты же теперь неприкасаемый! А я каждые два-три месяца летаю в Японию! Вдруг японцы откажут мне в визе, узнав, что я написал предисловие к твоей книге? Значит, у нас с тобой есть контакт? Нет уж, лучше обратись с этой просьбой в какому-нибудь ветерану-чекисту!..»

Но ничего подобного Цветов не сказал. Его предисловие не только украсило мою книгу, но и стало актом человеческого мужества. Я до сих пор благодарен ему за это и чту его память…

III

Герой я или преступник?

В резидентуре уже было полно народу. Все возбужденно переговаривались.

— Полиция ищет тебя по всему Токио! — послышалось со всех сторон. — Постовой полицейский приходил в ТАСС, чтобы вручить тебе повестку, по ему сказали, что тебя нет, а где ты, неизвестно! В ТАСС звонили из Токийского полицейского управления и спрашивали, когда ты появишься! А главное — ТАСС осаждает толпа журналистов! Требуют, чтобы ты вышел к ним! Завхоз Мацумото отгоняет их палкой!..

Когда я лотом увидел эту сцену по телевидению в программе новостей, мне стало не по себе. Вокруг маленького двухэтажного тассовского особняка собралась уйма народу. Все кричали, жестикулировали. В окнах верхнего этажа порой мелькали испуганные лица корреспондентских жен и тотчас скрывались за занавесками. Сами журналисты сидели за столами в офисе как ни в чем не бывало, но ничего не писали… Потом, после ухода из КГБ, мне не раз приходилось встречаться с японскими журналистами, с улыбкой сообщавшими мне:

— И я тоже стоял в той толпе!..

Тем временем ко мне подошел шифровальшик с пачкой секретных телеграмм, прибывших из Москвы. С цинизмом, свойственным людям этой профессии из-за того, что они зашифровывают для передачи в Москву доносы на нас и знают многие наши интимные тайны, он громко сказал:

— Конечно, тебя уже здесь нет. Считай, что ты уже в Ясеневе! Но все равно — ознакомься с телеграммой и распишись, хотя никакого оперативного значения теперь это уже не имеет. Поставь вот здесь последний раз в жизни свой оперативный псевдоним!

Я так и сделал, а потом нехотя пробежал глазами телеграмму. Подписанная Крючковым, она была адресована всем советским разведчикам, работающим за рубежом под прикрытием журналистов. В ней приказывалось распространить по миру слух о том, что Елена Боннэр, жена опального академика Сахарова, ударила милиционера и за это ей грозит суд.

— Ничего себе! — горько усмехнулся я. — Завтра я предстану перед авторами этих телеграмм, и они будут определять, прав я или виноват!..

Тут в комнату вбежал заместитель резидента по научно-технической разведке.

— Товарищи Чебриков и Крючков… — переведя дух, начал он, и мое сердце в очередной раз болезненно сжалось. — Председатель КГБ и начальник разведки положительно оценили твои действия в полиции, — сказал он, — и прежде всего то, что ты сразу, не раздумывая, поехал в резидентуру, не в пример некоторым другим!

При этом заместитель резидента с многозначительным видом взглянул на притихших товарищей.

— Может быть, тебя даже ждет повышение, — заключил он. — Но завтра утром тебе предстоит лететь в Москву…

Эта новость ничуть Fie удивила меня, и я поплелся в свою прослушиваемую насквозь квартиру для почетных гостей собирать вещи. Хотя их было очень немного, потому что все они остались в тассовской квартире. Жене предстояло пробыть в Токио еще неделю, чтобы создать впечатление, будто я уехал в командировку и остался в Москве, а ее вызвали туда вслед за мною.

На следующий день утром, когда мы прощались с женой, у нас возникло ощущение, что все это с нами уже происходило прежде! А мне и впрямь уже дважды приходилось улетать в Москву при схожих обстоятельствах, не зная, что меня там ждет. Те два случая теперь облегчали нам тяжесть прощания.

Во дворе у подъезда меня ждали офицер безопасности и один из консулов. В отличие от других сотрудников консульской службы, он не был офицером КГБ, и в данной ситуации ему была поручена роль шофера — он должен был отвезти меня в аэропорт. Считалось, что он не привлечет чьего-либо внимания.

Лица обоих были мрачны.

— Тебя предстоит вывезти тайно, чтобы полиция не схватила! Поедем на машине с темными стеклами, которая куплена резидентурой специально для таких случаев! — сказал офицер безопасности.

«А вы думаете сейчас, пока мы стоим во дворе, за нами не наблюдают? Они все равно уже увидели нас троих!» — хотелось сказать мне, но я промолчал, потому что все это было уже ни к чему. Тем более, что теперь мне лучше было вообще помалкивать и следить за каждым своим словом, произнесенным в присутствии офицера безопасности, этого виртуоза клеветы и доноса. Иначе он возьмет да и напишет в телеграмме, которая улетит в Москву вслед за мной, по прилетит раньше: «По пути в аэропорт проявлял беспокойство» или: «Высказывал изменнические намерения».