Вне игры, стр. 24
Он слишком долго «думал». И вот расплата… Самое тяжкое ждет его там, вне стен камеры, когда придется держать ответ перед людьми, перед Ириной.
Клюев поверил в искренность юноши. Его отпустили домой. На улице Сергей увидел поджидавшего его Синицына. Крымов не выдержал и расплакался…
Два дня Сергей не показывался никому на глаза. Никого не хотел видеть, кроме Ирины. А с ней встречаться страшно. Поймет ли?
…Они встретились на Фрунзенской набережной. Объяснение было трудным. Собственно, это была горькая исповедь человека, который, прожив более двадцати лет, так и не понял, что счастье жизни заключается совсем не в том, чтобы пройти по ней бездумным гулякой. Он говорил тихо и горестно качал головой. А она молчала. И это было невыносимо. Лучше бы она накричала на него, обругала, оскорбила. Тогда ему было бы легче. А она молчит. Молчит и думает. О чем? Не о том ли вечере, когда Сергей рискнул пригласить ее в ресторан, где его ждали Саша, Надя, Давид, Ксана, Дюк и Владик? За весь вечер Ирина не проронила ни слова и лишь испуганно впивалась глазами то в Ксану, то в Дюка, то в Сергея. И резко обозначились складки у губ. Только у самого дома Ирина сказала: «Мне хочется скорее принять душ… Смыть все это… А тебе?» Сергей тогда ничего не ответил, он понял, что хочет смыть Ирина. Ее вдруг прорвало: «Я за самую богатую палитру чувств, за все, что творит настоящая любовь. Но я презираю все те чувства, что разбужены жаждой денег. Это гадкие чувства. Я думала об этом, когда мы сидели в ресторане… Они страшнее болота… Засасывают… И я боюсь за тебя, Сергей».
Он попытался тогда отшутиться. Но из этого ничего не вышло. Ирина ушла грустная и обескураженная. У него не хватило силы воли порвать с дружками — через неделю снова состоялось шумное застолье с его участием. Но без Ирины. Так он жил двойной жизнью. Ирина — это светлый мир прекрасных чувств и мыслей. А вся эта братия… Нет, он так и не смог от нее оторваться, хотя разум его протестовал.
Теперь Сергей понимал — то был своеобразный наркотик. Здесь, на набережной, он честно сказал об этом Ирине. Минуты две они стояли, не глядя друг на друга, словно боясь прочесть в глазах что-то еще недосказанное и куда более страшное, чем то, что уже было сказано.
— А теперь ты все понял?.. Надолго ли? — И, не дожидаясь ответа, Ирина продолжала: — Я биолог и хочу тебе напомнить, что жизнь наша ошеломляюще быстротечна. Надо многое успеть сделать. Пока ты еще ничего не успел. Смотри, не опоздай…
— Ириночка, не казни. Я…
Сергей протянул к ней руки, но она отпрянула. Резко повернулась и, не попрощавшись, застучала каблучками по асфальту. Сергей долго смотрел ей вслед.
А «казнь» была еще впереди. Курсовое собрание студентов. Гневные слова однокурсников хлестали наотмашь, больно, без оглядки, без снисхождения. Ни одного слова в защиту, в оправдание. «Ты живой труп, Сергей». Говорили о нем и о его так называемых друзьях: «Объединение дурных людей — это не товарищество, это объединение сообщников по дурным делам». Осуждая Сергея, осуждали себя: «Одни из нас были равнодушными, другие не решались сказать правду».
Сергей, мертвенно бледный, стоял в углу большого зала и слушал. Слушал и думал: все ли он сказал в те двадцать трудных минут, когда держал ответ перед товарищами? Он говорил без запинки, но речь его оборвалась неожиданно. Сергей хотел что-то обдумать и снова продолжить. Но в это мгновение председательствующий спросил: «Это все?» И Крымов машинально ответил: «Да, мне больше нечего сказать». Сердце глухо стучало. Ему хотелось крикнуть: «Перестаньте! Довольно! Нельзя же бить лежачего». Но он понимал, что не имеет права даже на такое снисхождение. Сергей боялся оглянуться, боялся поднять глаза: вдруг и Ирина среди судей — она могла прийти. И еще с одним парнем он не хотел бы встретиться взглядом, с Борисом. Где он, комсорг их группы? Почему молчит, почему не рассказывает про тот их разговор, когда он призывал его «сжечь корабли». Крымов со страхом ждал, когда же наконец попросит слова Борис. Но Борис не выступил. Только бросил реплику распалившемуся в гневной речи комсоргу курса: «Теперь мы все умными стали…»
В один и тот же день Сергея исключили из комсомола и из института. Вечером ему позвонил Владик:
— Старик, не вешай нос на квинту. Ты попал в вагон для некурящих. Это бывает. А Дюк твой изрядный прохиндей. И дурак. Древние говорили — не следует заводить глупого друга. Но я помогу. Давай завтра встретимся…
Сергей ответил коротко:
— Не хочу. Не надо…
И повесил трубку. Он ждал звонка Ирины. Она уже все знала. Но телефон молчал. Тогда Сергей позволил сам.
— Алло!
— Здравствуй, Ириночка…
И все. Больше он ничего не мог произнести. Он не нашел тех слов, которые хотел, которые нужно было сказать ей. Молча, с телефонной трубкой, прижатой к уху, Сергей простоял несколько минут, пока не послышались частые гудки. Все! Теперь он остался один. Даже дяди нет дома — в длительной командировке. Вот разве только Владик… О нем у Сергея сложилось туманное и несколько противоречивое представление. В общем-то он ведь не виноват, что Дюк оказался подонком… И что вся эта шушера налетела в хлебосольный дом его дядюшки, как комары в летний вечер налетают на свет электролампы. И что сам он оказался падким на «легкую» и «сладкую» жизнь. Тем не менее сейчас Сергей не желал видеть Владика!
Дядя неожиданно для племянника приехал на третий день после исключения Крымова из комсомола. Приехал значительно раньше срока, известного Сергею.
— А я тебя ждал только через месяц…
— И что же… Огорчен? Недоволен?
Сергей ничего не ответил, молча обнял дядю, похлопал его по широкой спине и убежал в другую комнату. К горлу подкатил непрошеный комок…
Через месяц Сергей сдал экзамены и стал шофером-профессионалом — ему, автолюбителю со школьной скамьи, это было нетрудно. И сразу был принят на работу в таксомоторный парк.
С первой получки Сергей принес дяде подарок — кожаные перчатки: Вячеслав Владимирович был дома. С тех пор как он досрочно вернулся из командировки, Синицын больше никуда не уезжал. И в тот вечер они вдвоем, за отлично сервированным столом — тут уж дядя постарался! — отметили начало трудовой жизни Сергея Крымова. В разгар пиршества раздался телефонный звонок. Звонил Клюев. Поздравлял Сергея с первой получкой.
— Хотел нагрянуть к вам в гости. Да вот какая-то хворь одолела… Успеха тебе, Сережа… Ты позванивай. Может, днями и увидимся.
Сергей был растроган, благодарил и сказал, что непременно будет звонить Клюеву. Он и не подозревал тогда, сколь причастен был этот человек и к тому, что дядя досрочно вернулся из командировки и вот уже сколько времени, против обыкновения, никуда не уезжает; и к тому, что так быстро, сразу же после курсов, на которые он и поступил-то по совету Клюева, определился в таксомоторный парк. И уж, конечно, неведомо было ему тогда — Сергей узнал об этом позже, — что Клюев имел долгий разговор с секретарем парторганизации факультета, и что был вызван к секретарю Борис, и что получил он, комсорг группы, ответственное поручение — установить и поддерживать контакт с Сергеем: «Ты в ответе за этого парня». Придет время, Сергей узнает и о встрече Клюева с Ириной. Поначалу чекиста огорчила эта девушка, очень даже огорчила. В сердцах он честил ее, называл «бессердечной вертушкой», а потом, как человек рассудительный, понял: «Чего, собственно, требовать от нее?» Она ему, Клюеву, честно сказала: «Не могу прийти в себя. Сергей мне дорог. Но я не хочу его сейчас видеть. Не надо насильно… Пусть пройдет время».
Но судьбе не угодно было отпустить этой девушке времени, достаточного для проверки чувств.
КЛУБОК
Это произошло поздним августовским вечером на загородном шоссе. Сергей возвращался в Москву. Невесело таксисту отвезти пассажира за город и обратно гнать машину порожняком. А что делать? Сергей, в отличие от некоторых своих коллег, никогда не позволял себе отказать пассажиру, желающему ехать за город, никогда не придумывал легенд о «лысой» резине или о необходимости вернуться в парк. Не мог такого позволить себе редактор стенгазеты таксомоторного парка, запевала рейдов «Комсомольского прожектора».