Эрагон.Наследие, стр. 203

«Ты же прекрасно знаешь, что мы не можем исполь­зовать магию по желанию, даже своему собственному», — с упреком сказала Сапфира.

«И даже если б нам удалось оживить Брома, — сказал Умаротх, — то, скорее всего, мы не смогли бы восстановить его разум. Разум и душа — слишком сложные вещи; если мы это сделаем, он вполне может оказаться умственно не­полноценным или же совершенно перемениться как лич­ность. И что тогда? Ты бы хотел, чтобы он жил таким? А он бы этого хотел? Нет, Эрагон, лучше оставить все как есть. Ты будешь чтить его в своих мыслях и поступках, как делал это до сих пор. Я понимаю, ты хотел бы, чтобы все было иначе. Как и все мы, потерявшие того, кого любили более всего на свете. Однако таков порядок вещей. Бром живет в твоих воспоминаниях. И тебе следует с этим смириться».

«Но я…»

Договорить ему не дал самый старший из Элдунари, Валдр. Он удивил Эрагона тем, что заговорил с ним не с помощью образов и чувств, а с помощью слов древнего языка, хоть и выговаривал их с огромным трудом и на­пряжением, словно чужие. Он сказал:

«Оставь мертвых земле. Они существуют не для нас». И больше он ничего не прибавил, но Эрагон почувство­вал исходящие от него сочувствие и огромную печаль.

Тяжело вздохнув, Эрагон на мгновение закрыл глаза. А затем позволил своему сердцу отпустить на волю эту за­блудшую надежду и вновь принять тот факт, что Брома больше нет.

«Ах, — сказал он Сапфире, — я и не думал, что это будет так трудно».

«Было бы странно, если бы это было легко».

Почувствовав ее теплое дыхание у себя на макушке, он слабо улыбнулся и, собрав все свое мужество, снова посмо­трел на Брома.

— Отец, — сказал он ему. И это слово имело у него во рту какой-то странный вкус, у него никогда еще не было повода назвать так кого-то другого. Затем Эрагон перевел взгляд на те руны, которые высек на шпиле гробницы. Там было написано:

ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ БРОМ.
Он был Всадником.
А мне он был как отец.
Пусть вечно славится его имя.

Он горько улыбнулся, понимая, как близко от истины тогда оказался. А затем заговорил на древнем языке, и ал­мазная поверхность затрепетала, задрожала, как вода, и на ней стали появляться новые руны. Когда же Эрагон умолк, на гробнице возникла новая надпись:

ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ БРОМ.
Он был Всадником, нерушимо связанным с драконом Сапфирой.
Он был сыном Холкомба и Нельды и возлюбленным Селены.
Он был отцом Эрагона Губителя Шейдов и основателем ордена варденов.
И он был вечным врагом Проклятых.
Пусть же вечно славится его имя.
Стидья унин мор'ранр (что означает: «Покойся с миром»).

Эта эпитафия носила не столь личный характер, од­нако Эрагону она казалась более подходящей. Затем он произнес несколько заклинаний, чтобы уберечь алмазную гробницу от воров и вандалов.

Эрагон все продолжал стоять у могилы, не в силах по­вернуться и уйти. Он чувствовал, что должно произойти что-то еще—событие, чувство, понимание чего-то, — какой-то знак, позволяющий ему сказать своему отцу «прощай» и уйти.

Наконец он коснулся ладонью холодной поверхно­сти гробницы, страстно мечтая о том, чтобы проникнуть внутрь и в последний раз коснуться самого Брома, и сказал:

— Спасибо тебе за все, чему ты меня научил.

Сапфира взволнованно фыркнула и склонила голову, коснувшись гробницы мордой.

Затем Эрагон повернулся и с ощущением некой завер­шенности, конца определенного периода жизни взобрался Сапфире на спину.

Он был чрезвычайно мрачен и молчал все то время, пока Сапфира набирала высоту и брала курс на северо-восток, к Урубаену. И лишь когда гряда песчаниковых хол­мов превратилась в неясное пятно на горизонте, Эрагон тяжело вздохнул, посмотрел на лазурное небо, и губы его тронула улыбка.

«Что тебя так порадовало?» — спросила Сапфира, пома­хивая хвостом.

«У тебя на морде чешуя отрастает», — сообщил он, страшно обрадовав ее этим известием. Пофыркав немно­го, Сапфира заявила:

«Я всегда знала, что так и будет. Да и почему бы ей не отрасти?»

Однако Эрагон чувствовал, как у него под ногами ви­брируют ее бока, как сильно она замурлыкала от удоволь­ствия. И он, погладив ее по шее, прижался к ней грудью, чувствуя, что его тело наполняется ее теплом.

73. Разрозненные сведения

Когда они с Сапфирой прибыли в Урубаен, Эрагон был удивлен тем, что Насуада уже успела сменить название города на старинное — Илирия — из уважения к его исто­рии и наследию.

Также, к своему большому огорчению, он узнал, что Арья уже отбыла в Эллесмеру вместе с Датхедром и други­ми знатными эльфийскими лордами, забрав с собой зеле­ное драконье яйцо, которое нашла в цитадели.

Впрочем, Арья оставила ему у Насуады письмо, в кото­ром объясняла, почему уехала так поспешно: она должна была сопровождать тело Имиладрис в Дю Вельденварден, чтобы достойным образом похоронить ее. Что же касается зеленого яйца, то она писала следующее:

И поскольку Сапфира выбрала тебя, человека, быть ее Всад­ником, то было бы справедливо, если бы следующим Всадником стал эльфу если, конечно, тот малыш, что живет в яйце, с этим согласится. Я бы хотела, чтобы это осуществилось без отлага­тельств. Дракон уже и так слишком задержался в своей скорлу­пе. Поскольку в другом месте есть еще немало яиц — место это я, разумеется, называть не стану, — ты, надеюсь, не сочтешь мой поступок проявлением излишней самоуверенности или предосу­дительного предпочтения по отношению к моей расе. Я посове­товалась по этому вопросу с Элдунари, и они с моим решением согласились.

Поскольку и Гальбаторикс, и моя мать теперь ушли в пу­стоту, я более не желаю оставаться послом у варденов. Я пред­почла бы возобновить свое прежнее занятие — перенос драконьих яиц с места на место, как это было, когда мы искали будущегоВсадника для Сапфиры. Разумеется, посол, осуществляющий связь между нашими народами, по-прежнему необходим. А пото­му мы с Датхедром решили назначить на эту должность одного молодого эльфа по имени Ванир, с которым ты познакомился, когда был в Эллесмере. Он выразил желание побольше узнать о людях ,и это представляется мне достойной причиной для того, чтобы он занял пост посла — если, конечно, он не проявит полной некомпетентности.

В письме было и еще несколько строк, но Арья так и не написала, когда сможет и сможет ли вообще вернуть­ся в западную часть Алагейзии. Эрагон очень обрадовал­ся ее письму и был благодарен ей за внимание, но все же страшно жалел, что она не дождалась его возвращения. После ее отъезда в его душе словно возникла брешь, и хотя он довольно много времени проводил с Рораном и Катриной, а также с Насуадой, эта болезненная пустота никак не заполнялась. И в совокупности с непреходящим ощущением того, что они с Сапфирой попросту тратят время зря, создавала у него ощущение собственной не­нужности. Эрагону часто казалось, что он воспринимает себя как бы со стороны, точно чужой человек. Он пони­мал причину возникновения подобных ощущений, но не мог придумать для себя никакого иного лекарства, кроме времени.

По дороге в Урубаен Эрагону пришло в голову, что он мог бы, воспользовавшись древним языком, а точнее, именем всех имен, попытаться удалить из души Эльвы последние следы своего неудачного «благословения», которое в итоге оказалось для нее проклятием. Эльва теперь постоянно жила во дворце Насуады, в собственных покоях. Эрагон пришел к ней, изложил свою идею и спросил, чего бы хотела она сама.

Как ни странно, Эльва не проявила особой радости. Она нахмурилась и молча уставилась в пол. И в такой позе, бледная, мрачная и безмолвная, просидела, наверное, с час. А Эрагон покорно сидел рядом с нею и ждал.