Эрагон.Наследие, стр. 129

Сапфира еще несколько секунд балансировала на вер­шине воздушного столба, как бы повиснув между звезд­ным небом и землей. Эрагону казалось, что они плывут в этих безмолвных сумерках, точно вольные духи, нахо­дясь как бы нигде.Что они — просто пылинка, пролетаю­щая по границе, разделяющей два необозримо огромных пространства…

Затем Сапфира, резко нырнув вперед, стала спускаться к земле, держа курс точно на север. Воздух на такой высоте был настолько разреженным, что даже ее мощные крылья не в силах были должным образом поддерживать ее вес, как только она вышла из восходящего потока.

Теперь она осторожно, хотя и несколько неровными рывками, спускалась все ниже и ниже, и Эрагон со вздохом заметил:

«Если бы у нас было много драгоценных камней, можно было бы собрать в них большой запас энергии и попытать­ся взлететь еще выше. Как ты думаешь, Глаэдр, мы могли бы долететь до луны?»

«Кто знает, что еще возможно на этом свете?» — сказал Глаэдр.

В детстве Эрагону казалось, что Карвахолл и долина Паланкар — это и есть весь мир, во всяком случае тот мир, что ему понятен и известен. Он, конечно, слышал об Импе­рии, но она не казалась ему реально существующей, пока он не начал странствовать. Потом его представления о мире значительно расширились, включив всю Алагейзию, а так­же, пусть и не слишком отчетливо, иные земли, о которых он успел прочесть в книгах. Но только теперь он понял: то, что казалось ему чем-то невероятно большим, бескрай­ним, на самом деле является лишь малой частью неизме­римо большей Вселенной, словно само его мировоззрение в течение нескольких мгновений изменилось от мировоз­зрения муравья до мировоззрения орла. Ибо небо оказа­лось пустым, бескрайним и бездонным, а земля — круглой.

Это заставляло Эрагона переоценивать все и для всего определять в жизни новое место. Война между варденами и Империей уже не казалась ему такой уж значительной по сравнению с истинными размерами мира. А какими не­значительными и мелкими могли бы показаться людям те беды и заботы, которые порой сводят их с ума, если бы они посмотрели на все это с такой высоты!

И он сказал Сапфире:

«Если бы каждый смог увидеть то, что видели мы! Возможно, тогда в мире было бы куда меньше войн и сражений».

«Вряд ли можно ожидать, что волки станут овцами».

Нет, не станут. Но даже волки могут быть не столь жестокими по отношению к овцам».

…Вскоре Сапфира вновь нырнула в черные тучи, успешно избежав при этом как восходящих, так и нисходя­щих потоков воздуха. Она стрелой промчалась с десяток миль, лишь изредка задевая верхушки воздушных пото­ков, прятавшихся в недрах бури, и отчасти используя их как трамплины, которые давали ей возможность поберечь собственные силы.

Через час или два туман вокруг них почти рассеялся. Сапфира вылетела из густых облаков, собравшихся вбли­зи центра бури, опустилась на невесомые «предгорья» той гигантской облачной горы, которую ветры постепенно превращали в нечто, более похожее на рваное одеяло, не затрагивая при этом лишь ту страшную черную «наковаль­ню», что осталась позади.

К тому времени, как солнце наконец появилось над го­ризонтом, ни у Эрагона, ни у Сапфиры не осталось сил, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг. Да, собственно, в монотонной поверхности моря внизу и не было ничего такого, что могло бы привлечь их внимание.

Глаэдр первым заметил остров и сказал:

«Сапфира, вон туда, правее. Ты его видишь?»

Эрагон моментально встрепенулся, поднял голову, ле­жавшую на скрещенных руках, и, прищурившись на ярком свету, посмотрел на север. В нескольких милях от них из облаков поднималось кольцо горных вершин, покрытых снегом и льдом. Все вместе это было похоже на старинную зубчатую корону, покоившуюся на мощных слоях тумана. Склоны гор, обращенные на восток, ярко сверкали в лучах утреннего солнца, а западные их склоны были еще окута­ны темно-синим плащом сумерек. Горные отроги темными кинжалами с извилистым лезвием пересекали заснежен­ные долины.

Эрагон выпрямился в седле, едва осмеливаясь пове­рить, что их путешествие подходит к концу.

«Осторожней, — сказал Глаэдр, — берегитесь Арас Тхел­дуин, тех огненных гор, что стерегут сердце Врёнгарда. Быстрее, Сапфира, нам осталось совсем немного».

48. Хищные личинки

Ее поймали на пересечении двух совершенно одинако­вых коридоров — с одинаковыми колоннами, одинако­выми канделябрами и алыми знаменами на стенах. На знаменах были изображены пересекающиеся языки золо­того пламени — эмблема Гальбаторикса.

Насуада, в общем-то, и не надеялась, что ей действи­тельно удастся от них сбежать, и все же испытывала глубо­кое разочарование, когда ее побег не удался. Уж во всяком случае, она рассчитывала убежать гораздо дальше, прежде чем ее схватят.

И пока солдаты тащили ее обратно в зал Ясновидящей, ставшей ее тюрьмой, она упорно им сопротивлялась. Сол­дата были в доспехах и латных перчатках, однако она все же ухитрилась здорово исцарапать им физиономии, а кое-кому и искусать руки.

Войдя в зал, солдаты в ужасе закричали, ибо увидели, что Насуада сотворила со своим тюремщиком. Очень ста­раясь не ступать в огромную лужу крови, они подтащили ее к серой каменной плите, привязали и поспешно ушли, оставив наедине с трупом.

Она кричала, глядя в потолок, рвалась в своих путах и сама на себя злилась, ибо из ее побега все-таки ничего не вышло. Потом она глянула на тело тюремщика и тут же отве­ла глаза. После смерти лицо его приобрело какое-то обвиняю­щее выражение, и смотреть на него было просто невыносимо.

После того как Насуаде удалось украсть ту ложку, она потратила немало времени, затачивая конец черенка о ка­менную плиту. Ложка была из мягкого металла, и придать черенку соответствующую форму оказалось нетрудно.

Она полагала, что теперь к ней заявятся Гальбаторикс и Муртаг, но вместо них пришел все тот же человек в се­ром и принес ей нечто вроде позднего обеда. Он начал рас­стегивать ее кандалы, готовясь сопроводить ее в уборную, но в ту же минуту, как ее левая рука оказалась на свободе, она ударила его под подбородок заостренным концом сво­его оружия и до упора погрузила черенок ложки в мягкую плоть. Тюремщик завизжал — жутко, пронзительно, как поросенок, когда его режут, — три раза крутанулся вокруг собственной оси, взмахнул руками и упал на пол, дергаясь, суча ногами и отбивая пятками барабанную дробь.

Все это продолжалось как-то невероятно долго и здо­рово выбило Насуаду из колеи. Ей этот человек в сером вовсе не казался таким уж плохим или злым — она вообще представления не имела, какой он на самом деле, — и было в нем еще некое простодушие, заставлявшее ее думать, что она, по сути дела, воспользовалась им по праву более сильной. И все же она сделала то, что сделать было необ­ходимо, и хотя теперь ей даже думать об этом не хотелось, она по-прежнему была убеждена, что действовала вполне оправданно.

Пока тюремщик дергался в предсмертных конвульсиях, Насуада расстегнула свои путы и спрыгнула с плиты. За­тем, взяв себя в руки, выдернула острый черенок ложки из шеи убитого — точно затычку из бутылки вытащила: кровь хлынула фонтаном, забрызгав ей ноги и заставив отскочить назад. Насуада шепотом выругалась и двинулась к двери.

С двумя стражниками, стоявшими снаружи, она рас­правилась довольно легко. Того, что стоял справа, ей уда­лось застигнуть врасплох и прикончить тем же способом, что и человека в сером. Затем она выхватила у него из-за пояса кинжал и бросилась на второго стражника, пока тот возился с копьем, тщетно пытаясь ее проткнуть. Однако Насуада находилась от него так близко, что орудовать ко­пьем было куда труднее, чем кинжалом, и она заставила его замолчать, прежде чем он успел убежать или поднять тревогу.

После этого ей удалось пробежать довольно далеко. Но то ли благодаря магии Гальбаторикса, то ли из-за простого невезения в одном из коридоров она налетела на пятерых солдат, которые довольно быстро, хотя и не без ущерба для себя, скрутили ее.