Погребённые заживо, стр. 46

Его пальцы ощупали каждую трещинку, каждую выемку в шершавых стенах, он стер пальцы о камень и гвозди, занозы впивались ему в ладони, когда он проводил ими по паутине и потолку. Он ощупал полки, покрытые песком и пылью, корзины, липкие банки и рамы для картин. Он добавлял к общей картинке, что сложилась в его голове, деталь за деталью. Он знал, где что располагалось, и мог быстро пройти из одного угла помещения в другой, ни секунды не помогая себе руками.

Он решил: это хороший знак, что с лица убрали скотч и развязали руки. Значит, этому человеку он начал нравиться. Если его похититель и дальше будет продолжать вести себя в том же духе и перестанет рассказывать всякие ужасы, возможно, он мог бы попросить его отправить одно послание. Может быть, его тюремщик, в отличие от Конрада и Аманды, позволит ему сказать то, что он хочет.

Да, похитили его именно они. Но они не мололи разную отвратительную чушь. Большую часть времени они хорошо к нему относились, пока не умерли.

Он изо всех сил старался не думать о Конраде и Аманде, потому что всякий раз, когда задумывался, видел их лежащими в спальне в луже крови, похожей на алую подкладку пиджака. Потом он перепугался еще сильнее, потому что их убил его тюремщик, и Люку стало казаться, что этот человек и ему тоже причинит вред. И не имеет значения, каким добрым он притворяется.

Он перепугался. Как там сказал этот идиот тренер по регби: он должен был разорвать блокировку. И как заметил его отец: он не должен был оправдываться, когда тренер задавал ему жару. И как сказала Джульетта: он не должен был пререкаться с отцом… Это чересчур!

Мужчина все еще находился в доме.

Что-то ронял…

Он слышал, как что-то падало на пол где-то над его головой. Он заплакал. И не мог сдержаться. Он старался быть рассудительным, убеждал себя, что этот человек просто передвигал вещи, но он слышал грохот, когда вещи ударялись о дощатый пол. Он заплакал, когда представил, что его лопатой забрасывают грязью. Он рывком поднялся с пола и начал быстро прохаживаться из одного конца подвала в другой. Прибавляя шаг, натыкаясь на стены и жалобно скуля.

С грохотом передвигаясь в темноте.

Как новорожденный младенец в большом взрослом гробу.

Глава четырнадцатая

Это было противоборство, и никуда от этого не уйдешь. Двое на противоположных краях стола — это всегда будет конфронтация, и не имеет значения, насколько ты стараешься разжалобить оппонента. Не имеет значения, сколько семестров ты отсидел на семинарах.

С одной стороны расположились Торн и Портер. С другой стороны Донован, готовый ввязаться в драку, и Грант Фристоун — единственный человек в комнате, который, казалось, не очень-то понимал, зачем они все здесь собрались.

Он как будто все еще не осознал, что произошло.

Торн объявил время, когда возобновился допрос, место допроса и фамилии всех присутствующих в комнате. Он спросил Фристоуна, не голоден ли тот, как он себя чувствует и в состоянии ли отвечать на вопросы. Потом Том какое-то время помолчал.

— Значит, вы можете отвечать на вопросы, — подвел он наконец итог.

Это скорее было продиктовано практицизмом и осторожностью, чем заботой о задержанном. Меньше всего он хотел, чтобы Донован позже заявил, что его клиент себя плохо чувствовал или не отдавал себе отчета в происходящем. Что его показания не заслуживают доверия из-за того, что ему не дали аспирин, или он был без сил, так как его лишили бутерброда с колбасой.

— Вы хорошо себя чувствуете, Грант?

Донован улыбнулся. Он прекрасно знал, что Торну на это наплевать.

Торн улыбнулся в ответ.

— Специально для диктофона — мистер Фристоун кивает.

Он едва заметно кивнул головой — все его жесты были хорошо рассчитанными. Фристоун был коренастым здоровяком, но в то же время с изящными манерами, с правильными чертами лица. Ему давно уже перевалило за сорок — очень бледная кожа, темные длинные волосы до плеч собраны сзади в хвост, аккуратно подстриженная бородка. Позже Торн признался, что Фристоун очень похож на телеобозревателя, который обсуждает «экспериментальный» театр на четвертом канале, в то время как Портер сказала, что он ей живо напомнил одного бывшего бойфренда.

Они перешли непосредственно к аресту, к протоколу взятия под стражу, к смерти Сары Джанни Хенли, чье тело было обнаружено ее двумя детьми и соседкой 7 апреля 2001 года.

— Вы были знакомы с Сарой Хенли?

— Вы навещали Сару Хенли 7 апреля 2001 года?

— Когда вы в последний раз видели Сару Хенли живой?

Четверть часа Торн и Портер задавали вопросы, и все пятнадцать минут Грант Фристоун внимательно изучал стол, как будто рубцы и царапины на его металлической поверхности были линиями на некой карте сокровищ. Повисла долгая тишина, прерываемая лишь редкими тяжелыми вздохами или покашливанием Донована.

Обвинительный подход к допросу не принес иного результата, кроме гробового молчания, не стал отвечать Фристоун и на вопросы об алиби.

— Ваша сестра утверждает, что, когда убили Сару Хенли, вы гуляли в парке с ней и ее детьми. По иронии судьбы, совсем как сегодня.

— Это правда, Грант?

— В каком парке вы гуляли?

— Бросьте, Грант. Если вы там гуляли, почему вас никто не видел?

Донован, выпрямив спину, сидел на стуле и говорил так, как будто только проснулся. Торн не мог быть полностью уверен, что это не так.

— Какая прелесть — сидеть и слушать вас обоих, но мне это уже стало надоедать. — Он постучал по циферблату своих часов. — Создается такое впечатление, что время тут остановилось, но ваши часики тикают…

Торн бросил взгляд на электронные часы над дверью. Фристоуна задержали около половины одиннадцатого утра. Три часа из отпущенных суток уже истекли.

— Спасибо за то, что напомнили, мистер Донован, — поблагодарила Портер.

— Всегда пожалуйста.

Губы Портер сжались в саркастической улыбке.

— Говорят же: если хочешь узнать, который час, — спроси у полицейского.

— Грант, почему вы мне не отвечаете? — пытался достучаться до него Торн.

Торн вежливо слушал, пока Донован растолковывал ему, что он просто теряет время. Фристоун посмотрел на него таким взглядом, в котором читалось то же самое. Торн наклонился ближе.

— Почему вы мне ничего не говорите о похищении Люка Маллена?

Ни Торн, ни Портер так и не упомянули имя Маллена во время первого, прерванного допроса. Однако сейчас, когда имя прозвучало, реакция была очевидной. Плечи Фристоуна на мгновение обвисли, черты лица заострились и стали еще более непроницаемыми. Но в глазах что-то ожило. Хотя он всего лишь открывал и закрывал рот, Торну показалось, что человек, сидящий напротив него, произнес про себя первую часть фамилии, прежде чем уразумел, что ему сказали.

— Это имя явно вам знакомо.

Фристоун посмотрел на Донована, тот медленно покачал головой. Фристоун отвернулся. По всему, он впервые был по-настоящему сбит с толку.

— А как насчет Конрада Аллена? — продолжила Портер.

Фристоун замер.

— Аманда Тиккел? — Торн уперся взглядом во Фристоуна и смотрел, не отрываясь, даже когда он опустил взгляд на крышку стола. — Не думаю, что вы забыли в спешке это имя. По правде говоря, она не из тех женщин, которых можно быстро забыть. Голубоглазая блондинка. Сексуальная, если хотите.

— И разумеется, мертвая, — напомнила ему Портер. — Давайте об этом не забывать.

Фристоун медленно откинулся назад, балансируя на двух ножках стула и схватившись за край стола. Он переводил взгляд с Торна на Портер, потом отвел взгляд, выпалив:

— Без комментариев.

— И так понятно!

Торн взглянул на Донована:

— Уже какой-то прогресс.

Донован засмеялся, положил руку на рукав Фристоуну и строго взглянул на своего клиента, как только завладел его вниманием.

— Уверен, ваш законный представитель дал вам прекрасные советы, — заметил Торн. — Уверен, вы в чрезвычайно надежных руках. Опытных, я бы сказал. Но самое подходящее время напомнить вам, что держать язык за зубами уже не так безопасно, как раньше. Если вы предстанете перед судом, судья может рекомендовать присяжным истолковать ваше молчание в пользу обвинения, узрев в вашем молчании то, чего там, может, и отродясь не было. Вы сильно рискуете, ведя себя, как мистер Бин. Это ваш шанс, Грант, — изложить свою версию. Прямо здесь. С самого начала.