Витязь специального назначения, стр. 42

— Рождество?! — присвистнул Витязь, — Ничего себе!

— Прости, брат Андрей, — за всех повинился тёзка, — мы в дороге так давно, что даже дни уже считать перестали.

— Акела, — наклонился к его уху Берендей, — я всё знаю про этого Христа, но не могу понять, — за что его люди так почитают?

— Ты о Творце, создавшем этот мир, знаешь?

— Знаю, конечно.

— Христос — его сын.

Царь Берендей задумался, потом решительно мотнул головой: «Что-то у тебя не сходится. Творец же не человеческую сущность имеет».

— Ну, конечно. Вдобавок, создав человека, он увидел, что это не лучшее его творение.

— Да уж, — хмыкнул собеседник, — у нас бытует такое поверье, что он создание человека поручил любимому ученику, а тот, ну… в общем, не справился.

— Такое поверье и у нас есть. Вот и получился человек существом противоречивым, — душа тянет вверх, а бренная плоть — вниз. Ученика-то потом Творец низвергнул в ад за гордыню его непомерную. Но ты же знаешь законы магии? Творение настроено на создателя.

— Ты не объяснил, почему Христос, будучи человеком, стал вдруг сыном Творца.

— Всё просто. Творец часть своего «Я» поместил, как зародыш, в лоно выбранной им женщины. Был запущен обычный женский механизм и через девять месяцев родился мальчик, которого назвали Иисусом. Дальше ты знаешь.

— Ну, так, в общих чертах. Не пойму только, как при всём его могуществе люди смогли его казнить?

— Да он сам пошёл на это. Смертью он перед Творцом выкупил все грехи, которые человечество успело наколбасить с момента сотворения первого человека.

— Творец это всё человечеству простил?

— Старые грехи — да. А вот саму казнь и то, что после, — уж извините.

— Всё равно не понимаю — в чём высший смысл?

— Смысл в том, что человек — самое несовершенное, но самое любимое творение Господа. Он всё равно надеется. что мы станем достойны своего Творца. Но пока — увы.

— Творец непогрешим, это даже нечисть знает, но когда мы смотрим на людей… Решительно непонятно — для чего он вас создал? Не прими в обиду мои слова.

— Не приму. Я в своей жизни сотни раз видел такое, что сам решительно отказывался понимать — в чём была задача Творца. С другой стороны — кто мы такие, чтобы его обсуждать? Наш мозг против него пылинка.

— Пожалуй. Хотя и среди эльфов существует мнение, что будущее за людьми. Иногда и мне кажется, что в вас есть что-то, возвышающее вас над нами всеми. Но что?

— Это «что-то» и есть душа, та самая частичка «Я» Творца, которую он в нас вложил ещё при сотворении. Из всех обитателей Вселенной такая душа есть только у человека.

От долгой умной беседы у Акелы пересохло в горле. Взяв со стола чашку с холодной медовухой, он выпил её залпом и только тут заметил, что все внимательно смотрят на них с Берендеем. Похоже, их разговор, по крайней мере значительная его часть, стал общим достоянием.

— Да, Борисыч, — протянул Барс, — если такой умный, чего строем не ходишь?

— Видать, не настолько умный.

— Велика премудрость твоя, брат Георгий, — уважительно сказал хозяин, — не скрою от вас, братья, что вся наша весь, — христиане. Но иногда, когда кого-нибудь начинают одолевать сомнения бесовские, я не знаю, что сказать в ответ. Ладно, что уважают меня люди. Верят мне на слово. Но слаб человек, особенно молодой. То и дело — отчего да почему?

— Прости, брат, — мягко ответил Акела, — то, что человек хочет умом Бога понять — это не от беса, а от Бога.

— Это как же? — вскинулся Андрей — хозяин дома, — сказано же в писании — не мудрствовать лукаво!

— Так то ж — лукаво,  — иезуитски улыбнулся Акела, — они ж Бога понять хотят, а не осрамить. Ну, вот, для примера. Я в вере твёрд? На твой взгляд.

— Твёрд, я думаю.

— Ну, вот и сравни. Возьмётся Враг рода человеческого хитрыми вопросами искушать меня и любого отрока из твоей веси, который с твоих слов все десять заповедей наизусть знает. Кого лукавый быстрее запутает и сомнение в душе посеет?

Хозяин поскрёб затылок.

— Так ведь не все же столь мудры, сколь ты, брат Георгий.

— Да я же и не спорю. Каждому даётся по его вере и разумению. А дураку и грамота вредна, это все знают. Я просто к тому сказал, что если человек от чистого сердца Бога понять хочет — это одно. А вот когда он мудрствует лукаво, чтобы в других сомнения посеять — совсем другое. Тут его так надобно срезать, чтобы все поняли — кто он на самом деле есть.

— Где же мне такую премудрость-то взять?

— Дастся тебе, брат, по вере твоей, сам же знаешь.

— Андрей, — мягко вмешалась Мария, — гости-то уже груши вешают, ты же их заговорил насмерть.

— Да, — спохватился хозяин, — пойдёмте, я вам постели покажу. Ничего, что я всем вместе постелил?

— Нормально, — отозвался Васька, — у нас содомский грех не в ходу.

Вытянувшись с наслаждением на тюфяке, набитом свежим сеном, Акела медленно проваливался в сон среди домашних запахов сушёного клевера и овчины.

— Борисыч…

— Кому не спится?

— Борисыч, — повторил Барс, — когда здесь книгу Гиннеса заведут, мы тебя первого в неё занесём.

— Это пуркуа?

— Как первого в истории теолога, чуть не уболтавшего эльфа и гнома принять христианство.

Из темноты хрюкнул, зажимая рот, чтобы не заржать, Дорин. В углу захихикали Берендей с Васькой.

— Дозвездишься, сын мой, боженька язык-то отхерачит, — с достоинством отозвался, едва сдерживая смех, Акела, проваливаясь в мягкую паутину сна под аккомпанемент тихого смеха друзей.

Глава 7

Цена жизни

…Лучик восходящего Солнца заплясал на ресницах, затопил сознание тёплым оранжевым светом, заскакал золотыми зайчиками по всей комнате. Тело, привычно разминаясь, скрутилось жгутом, вытягиваясь, как струна, хрустя позвонками. Акела резко сел и встал на ноги. Ещё раз скрутился вправо-влево, прогоняя остатки дрёмы, раскинул руки в стороны. Сон слетел, как сухая шкурка.

Выйдя во двор, он стянул рубаху и кинул на длинную поленницу колотых рачительным хозяином дров, растёр тело собранной с края крыши пригоршней снега. Нет, мокрый снег так не освежает. То ли дело сухой, жёсткий, колючий зимний снег, от которого кожа горит и краснеет. Ну, нет так нет. Холодный, и на том спасибо.

Войдя в дом, он увидел сидящих за столом хозяйку и Барса.

— Доброе утро, Борисыч.

— Доброе, — отозвался Акела, вытер лицо подолом рубахи и одел её на мокрое тело, — доброе утро, Мария.

— И тебе того же, брат Георгий, — с ясной улыбкой отозвалась хозяйка, — прошу к столу.

— Не откажусь, — он присел и взял протянутую хозяйкой чашку с янтарным чаем, — спасибо. А где Андрей и все остальные?

— В лес пошли. Дозорные утром следы какие-то видели. Нужно посмотреть, мало ли что. Муж мой в нашей вёске — первый следопыт, — добавила она с гордостью.

— Понял. Как вам тут вообще живётся? Я и не знал, что у нас на Руси христиане есть.

— Мало нас, — с сожалением отозвалась Мария, — вот и ушли в глушь от гонений. Кнез-то наш к христианам терпимо относится, но не те мы, вишь, христиане.

— Как не те?

— При нём неотлучно священники христианские находятся. Но благоволит кнез всего более к священнику из Ордена Тернового Венца. А мы, убогие, только под ногами путаемся, мешаем просвещённым благодатную веру в народ нести. Не ко двору мы им пришлись.

— Что так? — спросил Барс.

— Не воевать за веру хотим, а добро людям нести. Хорошо, что верный человек предупредил, едва успели уйти.

— Давно вы здесь обосновались? — Акела слушал, подперев щёку ладонью. И здесь то же самое. Христианин, ну, казалось бы, по определению — добро и долготерпение. Щ-щаз-з! Со сколькими людьми, называющими себя христианами, переговорил он в своё время. Стоит только речи зайти о других конфессиях, других течениях, да просто о другом понимании тех же евангельских строк, сколько ненависти сразу в них просыпалось. Последователь Христа и ненависть! Нонсенс.