Клятва разведчика, стр. 60

— Это, ребятки… — вдруг неожиданно ласково сказал он и обнял нас, скольких достал. — Это… надо, ребятки, понимаете? И не в том это дело, что там это — для прикрытия… Это — бог с ним. Тут дело так… Они это — с того аэродрома Ладогу это. Бомбят. Караваны это с едой для Ленинграда. Во как надо это, — и он провёл ладонью по горлу. — У вас это — головки светлые, молодые это. Вон сколько это — всего напридумали, слава-то это какая про вас идёт, громом это — гремит! Вы уж думайте. Люди-то это без продуктов — мрут. Детишки мрут. Младше вашего. Сами это знаете. Возьмут это фрицы город — считай сердце это. Вырвали, — просто, без патетики сказал командир.

Мы спрятали глаза. Я почувствовал, что их у меня защипало.

Умерли все.

Осталась одна Таня.

Я вспомнил листки из блокнота, лежащие под стеклом, которые видел в своём времени. Было лето, но мне Ленинград почему-то представлялся всё время зимним, промороженным насквозь, с хмурым сизым солнцем в вечернем небе, с трупами на салазках и молчаливыми очередями у прорубей во льду Невы. Я знал, что немцы его не возьмут. Не смогут уморить голодом. Не заставят сдаться. Но моё знание было мёртвым и пыльным по сравнению со вновь и вновь всплывающими перед глазами строчками — они поднимались, как мертвец из могилы…

Умерли все.

Осталась одна Таня.

И тогда я понял, что сейчас скажу. Это было страшно… но мне не было страшно, меня словно подняло и понесло на гребне сияющей, пронизанной золотом волны…

— Сделаем так, — сказал я спокойно и встал. — Нужен грузовик. Погрузим взрывчатку, прикроем её с боков тёсом, кабину закроем мешками с песком. Я сяду за руль. Протараню ворота и врежусь в склад с горючкой, там надписи должны быть. Получится, не может не получиться. Пока они очухаются… Пи…нёт так, что с неба ангелы посыплются.

Стало тихо. На меня смотрели все. Юлька, отчётливо белея, спросила:

— А… ты?..

— Ну… я, — я неловко пожал плечами.

— Боря, сынок, — сказал командир, — это же смерть. Это. Верная.

— Да знаю я, — я почесал бровь. — Ну… что ж. Я солдат. Я клятву давал. А те, в Ленинграде — они беззащитные…

— Камикадзе… — негромко сказал Хокканен, я увидел на бесстрастном лице финна признаки эмоций и возразил:

— Нет, Илмари Ахтович. Камикадзе тут ни при чём. Я не фанатик и не сумасшедший.

— Будем жребий тянуть, — сказал Сашка. Я засмеялся:

— Ты умеешь водить машину?

Сашка матерно выругался. В зубах Женьки треснул карандаш, и он сказал:

— Никому никуда не надо взрываться… Мне нужны много керосина, двенадцать трёхметровых обрезков рельсов, длинная стальная труба и те шесть четвертьтонных авиабомб, которые лежат в лесу, — видя всеобщее замешательство, Женька обвёл нас взглядом и спросил: — Вы знаете, что такое ГИРД? [51]

…Бомбы эти лежали в лесу возле болота с незапамятных времён как утверждение абсурдности войны. Никто не знал толком, как они туда попали и к ним уже относились, как к части пейзажа. Я понял, что собирается делать Женька, но не слишком поверил в успех его затеи, хотя умение людей этого времени руками сделать из дерьма вкусную конфетку в красивом фантике для меня уже стало чем-то привычным. Из-за незнакомой никому конструкции на бомбы не покушались даже во времена тягчайшей нехватки взрывчатки, особенно после того, как при попытке «обезжирить» седьмую в марте разорвало в клочья отрядного минёра. Поэтому, когда бомбы привезли в лагерь, замаскировав сеном, лагерь впал в глубокую задумчивость, а после того, как Женька начал что-то химичить с ними и синтетическим немецким топливом (керосина не достали) в отдельном шалаше, соседние шалаши стремительно опустели.

После двадцати часов непрерывной работы, во время которой в шалаше ухало, трещало, дымило и слышались какие-то сложные заклинания, Женька с двумя подручными допустил до осмотра командование и нас.

Не знаю, как остальные, а я обалдел, потому что в шалаше нашим взорам предстали шесть… ракет. Да-да, грубо сделанных, но настоящих ракет с двигателями. Очевидно, остальные тоже в некотором роде были удивлены, потому что посреди всеобщего почтительного молчания Мефодий Алексеевич робко спросил:

— Жень… это… а это чего?..

42

Честное слово, не знаю, почему егеря проворонили наш парадный выезд. Очевидно, они привыкли, что телеги мелькают туда-сюда то с сеном то без, а то и вообще отлучились на отдых. И на старуху бывает проруха. Вместе с ракетами везли направляющие, сделанные из украденных у немцев же рельсов. Женька ехал на первой телеге с видом Гагарина — словно он сам собирался десантироваться с этой ракеты на немецкий аэродром. Вообще-то его можно было понять.

Недалеко от цели нашего рейда, когда за опушкой леса уже виднелись здания расселенного немцами посёлка, где они устроили аэродром, нам повстречались две женщины, собиравшие грибы. Одна просто безразлично прошла мимо, вторая переговорила с командиром и Хокканеном и тоже растаяла в зарослях. А наши руководители подошли к нам.

— Дело такое, — Илмари Ахтович разложил на одной из телег блокнот и начал чертить схему. — На аэродроме сейчас Клаус Шпарнберг… — Сашка завозился, я побарабанил по передку. — Вот дома охраны… Вот штаб, а вот — вроде гостиницы для приезжающих… Если бы его…

Оснащённые реактивными двигателями бомбы срывались с направляющих как-то валко и медленно — даже не срывались, а скорее раздумчиво сходили — и, так же неспешно набирая скорость, уходили вверх по дуге. Задрав головы, все наблюдали за этим полётом — и так заворожило нас это зрелище, что, когда грохнул первый взрыв, все вздрогнули и дико заозирались.

— Первая, — сказал Женька и начал кусать губы.

Ещё взрыв. Ещё. Вой сирены. Ещё… Ещ…

В этот момент ахнуло так, что мы попадали наземь. В небо поднялся чудовищный султан мрачного багряного пламени, свернулся в чёрный клубок и погас, но над деревьями заиграло оранжевое зарево пожара. Лежавший лицом к лицу со мной командир спросил меня почти испуганно:

— Бориска, это — куда ж мы это… попали-то?!.

Мне было не до этого, я толком и не слышал вопроса. Я мчался в сторону пожара так, словно там меня ждали все мои сбывшиеся мечты…

…На окраине мы сразу потеряли друг друга. Воздух был полон гулом и треском, трудно стало дышать, плыли слои едкого дыма, надрывались сирены и человеческие голоса тонули во всей этой какофонии. В тот момент я думал только об одном — чтобы меня никто не опередил.

Дверь в гостиницу была загромождена крылом самолёта — дымящимся, невесть как сюда заброшенным. Звенели разбиваемые стёкла — наружу прыгали люди, ничего не понимающие и толком не соображающие, кто-то наткнулся на меня, оттолкнул и помчался дальше. Я подлез под крыло, навалился на дверь и оказался в коридоре. Прямо передо мной молодой парень в солдатской форме кричал в трубку телефона, стоя возле небольшого столика:

— Хало! Хало!.. О, майн готт, кайнэр мэльдт зихь… хало! Битте, хало! [52]

Я налетел на него всем телом, придавил к стенке и выкрикнул в лицо, ударив стволом ЭмПи «под ложечку»:

— Шпарнберг! Во ист! Шнель! [53]

— Эс тут вэ-э!.. [54]вскрикнул он. Я ударил его ещё раз и крикнул:

— Шпарнберг!

— Э-эльфтер нумер… Нихт шиссен, битте… [55]

Видя, что я не понимаю, он с жалкой улыбкой два раза взмахнул дрожащей пятернёй и показал ещё палец. Одиннадцатый номер!

Оттолкнув немца, я бросился по коридору…

…Когда я ворвался в помещение, Клаус Шпарнберг как раз поворачивался ко входу лицом — и я, сразу поняв, что последует за этим, тут же прыгнул и покатился в сторону, от живота дав очередь. Я видел, как он кувыркнулся за сейф, и мои пули с отвратительным громом и визгом полетели рикошетами в разные стороны, а через долю секунды из-за сейфа грянули выстрелы — раз, два, три! Эсэсовец стрелял наугад, но я почувствовал, как по волосам словно провели пальцем. Ответного выстрела не последовало — ЭмПи был пуст, и перезаряжать его стало некогда. Чутьём ощутив, что у меня заминка, Клаус выскочил из-за сейфа, стреляя буквально в упор. Я, рывками перекатываясь по полу туда-сюда, выхватил «парабеллум» и ответил огнём. Он снова повалился — теперь уже за стол — и продолжал палить то справа, то слева от стола. Я в осатанении бил в него, но никак не мог угадать, где он вынырнет в следующий раз — и тоже мазал. В какой-то момент мой пистолет замолк — и тут же Клаус выскочил из-за стола, рванувшись к сейфу, возле которого висел на стене пистолет-пулемёт.