Клятва разведчика, стр. 50

— Только патрон, гранат побольше, — так же спокойно сказал Сашка, — и взрывчатку возьмём. И девчонки пусть останутся.

— Да, это точно, — поддержал я.

Командир почти неверяще смотрел, переводил взгляд с меня на Сашку и обратно. Потом лицо его задрожало, стало совсем старым, и он встал перед нами на колени:

— Это… ребятки… детки… Христа ради — простите… нас всех простите… весь это — мир, что он такой это… простите, Христа ради…

— Встаньте, пожалуйста, — попросил я. А Сашка молча поднял командира с колен, и Мефодий Алексеевич обнял нас и прижал к себе… или прижался к нам, потому что Сашка был выше его, а я — выше Сашки.

34

Дождь шёл третьи сутки.

Он был совершенно осенний — холодный и нудный, не очень сильный, но вездесущий, словно не середина июля на дворе, а середина октября, и небо полностью затягивали серые низкие тучи. Но нам это было на руку — в дождь не работают собаки, дождь замывает следы, дождь глушит звуки.

Три дня назад — обстрел гарнизона в посёлке Бокино и взрыв железнодорожной стрелки у того же посёлка.

Позавчера — нападение на полицаев в селе Хвощёвка, убито трое плюс староста. Взяты продукты.

Вчера — пущен под откос эшелон с боеприпасами.

Сегодня — на лесной дороге обстрелян конвой из пяти машин в охранении броневика.

Убитых и раненых нет. Есть дождь и постоянное преследование. Позавчера мы даже слышали, как лают собаки, но успели уйти через болото. Я всегда любил собак и никогда не думал даже, что их лай может быть таким страшным — монотонно-металлический, прыгающий по лесу, как шарик между стальных пластин.

Рэм, Олег, Гришка и я шли через луг. Над мокрой травой висела серая штриховка. Остальные наши оставались пока в лесу за нашими спинами, прикрывая наше передвижение — впереди тоже был лес, прежде, чем войти в него, надо было убедиться, что там нет врага. Шарахнет пулемёт или нет? Я плохо чувствовал ноги, было холодно. К холоду привыкнуть невозможно, врут те, кто так говорит; за то, чтобы стало тепло, я бы отдал всё на свете… кроме своего ЭмПи. А изо рта почти что пар идёт. Костёр бы развести, согреться бы, высушиться, горячего чего-нибудь поесть, хотя бы кипятку выпить… Если откроют огонь сейчас — прыгну вон туда, если сейчас — вон туда…

Дождь рывком усилился, потом так же резко ослабел, но не прекратился. Мне вообще не верилось, что он может прекратиться…

…Мне на какое-то время показалось, что Сашка сошёл с ума.

Мы сидели в мокрой яме под валежником, оплетённым вьюнком. Сверху капало. Внизу было мокро. Сухари раскисли. Отвратительно воняло — то ли плесенью, то ли псиной, то ли моим настроением. Я нацелился как раз закрыть глаза и надвинуть капюшон куртки, когда он вдруг сказал, расправляя на колене, обтянутом мокрыми галифе, Кимкин галстук:

— Ребята, примите меня в пионеры…

Хорошо, что я от обалдения не сразу нашёлся, какую ядовитость сказать, потому что все остальные запереглядывались, и Зинка вдруг строго спросила:

— Почему раньше не был принят?

— За поведение, — Сашка продолжал разглаживать галстук и пошмыгивать носом.

— Хулиганил?

— Да нет… так… Но с милицией дел не имел, честно слово.

— Вообще-то мы не имеем такого права, — подал голос Максим Самохин, с гримасой разминая кисть руки (рана у него то и дело кровоточила). — Мы же не отряд.

— Ерунда, — сердито сказала Юлька.

— Не ерунда, а правила… Но вообще-то на войне ими можно пренебречь.

— Тем более, что у нас есть комсомолка, — напомнил немного лукаво Гришка, глядя на сестру.

— Хорошо, — со строгой торжественностью сказала Зинка, оглядывая нас. — Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать о Саше Казьмине? Может быть, у кого-то есть возражения против его приёма в пионеры?

— Я хочу сказать, — подал голос Женька. — Если не принимать таких, как Сашка, то кого тогда и принимать, — и он пожал плечами. — А что он там хулиганил и всё такое… — он снова дёрнул плечами.

— Верно, — кивнул я. — Я хочу сказать… Сашка — в общем, он меня из могилы вырыл. Он настоящий человек… — мне стало немного неудобно за то, что я обманываю всех, но я продолжал: — У меня стаж хороший, можете поверить. Я за Сашку.

— Да никого против нету, — сказал Рэм. — Женька правильно сказал — если не Сашку, то кого…

— Ясно, — Зинка кивнула. — Обещание знаешь?

— Знаю, — Сашка побледнел, я раньше и не думал, что у него есть веснушки, а сейчас они выступили чёрными точками, штук по пять с каждой стороны носа.

— Так. Дай сюда галстук… — Зинка приняла красный треугольник и разостлала его на ладонях. Сашка сглотнул и тихо, но отчётливо начал говорить:

— Я, Казьмин Александр Михайлович, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять Законы пионеров Советского Союза…

Зинка молча повязала галстук на шею Сашки, под воротник гимнастёрки. Он отдал пионерский салют — и выдохнул.

— Поздравляю, — кивнула Зинка и улыбнулась…

…Суше не стало. Мы устроились в кучку полусидя под тем местом, где меньше всего капало и постарались минимизировать соприкосновение кожи с воздухом. Юлька привалилась к моей спине, Женька устроился головой на плече, а сам я улёгся на плечо Сашки.

«Я, Шалыгин Борис, вступая в ряды скаутской дружины имени Лёни Голикова, клянусь выполнять все законы и обычаи русских скаутов, быть верным Родине, знамени дружины и своим товарищам в её рядах, памяти тех, кто был отважен и будущему тех, кто придёт за мной. Совесть, храбрость и честь. Да поможет мне Бог.»

Я повторил это про себя и пальцами ощупал галстук под курткой. А потом вслух сказал негромко:

— Да поможет нам Бог…

…Утром дождь всё ещё шёл. Просветов не наблюдалось. С неба сыпалась мразь, при виде которой больше всего хотелось залезть в кровать, под одеяло, и не высовывать оттуда носа. Мы залезли в какую-то низину и шагали по ней — при каждом шаге вода с чёрными пузырьками поднималась до щиколотки. Когда я уже начал думать, что эта дрянь не кончится никогда, низинка вдруг превратилась в заливчик лесного озера с чёрной водой, подёрнутой у берегов ряской. На другом конце озера, километрах в полутора, стояли дома деревни.

В принципе, если кто не знает, в немецких тылах на нашей территории были деревни, где за всю войну ни разу не появлялись фрицы. Серьёзно, вообще ни разу. Но эта деревня была не из таких.

— Большие Угоры, — сказал Сашка — мы держались в кустах, потому что по воде болтались две лодки, а на длинном причале маячил немецкий солдат — отсюда было видно, как блестит его плащ. — До войны тут сельсовет был, а сейчас — кто его знает. Но немцы тут есть.

— Атакуем? — предложил Рэм. Сашка хмыкнул:

— А если их тут батальон?

— А нам не один пень? Постреляем и в лес уйдём.

Вообще-то это было резонно. Но Сашка, подумав, покачал головой:

— Нет уж. Давайте подождём и подумаем.

Долго ждать и думать не пришлось. Мы не успели найти на берегу более-менее нормальное место для отдыха (ха!), как возле кустов объявился рыбак — дедок в дерюжном плаще с долблёной лодки что-то удил, у его ног в лаптях лежала пойманная рыба. Нас он сначала в упор не замечал, да и когда увидел — особо не взволновался.

— Бог помощь, дедуля, — сказал Сашка дружелюбно. Дед кивнул. — Как ловится?

— А чтоб ему, — охотно ответил дед. — Не себе ловлю. Из деревни выходить запретили, да их благородие, чтобы ему повылазило, господин капитан Саари рыбу любит.

— Так у вас эстонцы стоят? — уточнил Сашка.

— И эстонцы, и наши полицаи, — продолжал дед хладнокровно. — Эстонцев по крайним домам двадцать человек — это по тем крайним, с бугра, и господин капитан в самом крайнем ночует. А полицаев пятеро, они в управе, в бывшем правлении, пьянствуют…