Король зимы, стр. 103

Храм когда-то был посвящен некоему римскому богу, но теперь здесь обитали боги бриттов, во имя которых и были сложены у стен горы черепов. Темные провалы мертвых глазниц слепо глядели на два костра, освещавших высокий узкий зал, посреди которого Танабурс сотворил защитный круг из желтых костей. Теперь он стоял в этом кругу, распевая заклинания. Позади него, на фоне дальней стены, в глубине низкого, закапанного почерневшей кровью алтаря стоял с обнаженным мечом Гундлеус.

Танабурс в вышитом одеянии, заляпанном грязью и кровью, выпрямился во весь рост и, потрясая посохом, швырял мне в лицо проклятия. Он проклинал меня водой и огнем, землей и воздухом, камнем и плотью, росой и лунным светом, жизнью и смертью, но ни одно из заклятий не могло преградить мне путь. Я медленно приближался к нему, сопровождаемый Нимуэ, облаченной в когда-то белое, а теперь посеревшее от пыли платье. Танабурс выплюнул последнее проклятие и остервенело сунул посох мне прямо в лицо.

— Твоя мать жива, сакс! — завопил он. — Твоя мать жива, и ее жизнь принадлежит мне. Ты слышишь меня, сакс? — Древнее его лицо, освещенное языками пламени от двух костров, было искривлено зловещей улыбкой, а глаза, в которых играли огненные блики, казались красными и дикими. — Ты слышишь меня? — опять крикнул он. — Душа твоей матери принадлежит мне! Я спаривался с ней, чтобы завладеть ее душой! Мы становились двуспинным зверем, и я пускал ей кровь, чтобы присвоить ее душу. Дотронься до меня, сакс, и душа твоей матери отправится к огнедышащим драконам. Ее раздавит земля, она сгорит в воздухе, захлебнется водой и навсегда будет проклята болью. И не только ее душа, сакс, но и душа каждого живого существа, исторгнутого чреслами этой женщины! Я вылил ее кровь на землю, сакс, и вложил свою силу ей в живот. — Он жутко захохотал и поднял посох к почерневшим балкам потолка. — Дотронься до меня, сакс, и проклятие отнимет у нее жизнь, а вместе с ее жизнью и твою. — Он опустил посох и вновь устремил его острие в меня. — Но стоит тебе отпустить меня, ты и она будете жить.

Я остановился. Черепа не сливались в единый круг заклятия, и все равно от них исходила неведомая пугающая сила. Я ощущал эту отторгающую меня силу, будто чьи-то невидимые крылья взмахами отгоняли меня прочь. Никак не решался я переступить линию круга черепов, ступить во владения богов, разрушить то, чего не в силах был вообразить и понять. Танабурс почувствовал мою неуверенность и торжествующе улыбнулся.

— Твоя мать принадлежит мне, сакс, — уже успокоенно промурлыкал он. — Ее душа, кровь и тело — мои, и это делает и тебя моим, потому что ты был рожден из крови и боли моего тела. — Он взмахнул посохом и рогом полумесяца коснулся моей груди. — Отвести тебя к ней, сакс? Она знает, что ты жив, и лишь два дня пути разделяют вас. — Он зло усмехнулся. — Ты принадлежишь мне, — снова завопил он, — весь мой! Я твоя мать и твой отец, твоя душа и твоя жизнь. Я стянул заклятием чрево твоей матери, и теперь ты мой сын! Спроси ее! — Он махнул посохом в сторону Нимуэ. — Она знает это заклинание.

Нимуэ не вымолвила ни слова. В то время, когда я замер, вперившись в пылающие глаза друида, она не отрывала мрачного взгляда от Гундлеуса. Я не мог заставить себя перешагнуть линию круга, завороженный потоком проклятий, угроз и заклинаний, но вдруг меня захлестнула волна болезненных воспоминаний о той давней и страшной ночи, будто все это произошло только вчера. Я вспомнил крики матери, во мне зазвучали слова ее обращенной к солдатам мольбы пощадить малолетнего сына. Я вспомнил, как смеялись копьеносцы, жестоко избивая ее древками копий, и передо мной возникла фигура хихикающего друида с зайцами и полумесяцем на платье, и в ушах моих загремели косточки, вплетенные в его волосы. Я вспомнил, как он поднял меня и приласкал, сказав, что этот младенец станет прекрасным подарком богам. Снова я переживал то, что чувствовал и видел тогда. Я звал свою мать, которая ничем не могла мне помочь, а меня несли сквозь две линии костров, где приплясывали воины и стонали женщины. Как бы со стороны я видел сейчас Танабурса, державшего меня высоко над головой и медленным шагом приближавшегося к краю ямы — черной пропасти, окруженной кострами, пламя которых высвечивало вымазанное кровью острие палки, торчавшей из тьмы ямы. Воспоминания змеями вползали в душу, и вновь и вновь вставали перед моим взором клочья плоти и кожи, свисавшие с палки, корчившиеся в мучительной агонии тела жертв, брошенных в эту яму смерти. И я вспомнил, как в отчаянии взывал к матери, когда Танабурс поднял мое слабое тельце к звездам и приготовился отдать в жертву своим богам.

— К Гофаннону! — прокричал он.

И завопила моя насилуемая солдатами мать, и в смертельном ужасе завизжал я.

— К Ллеуллау! — кричал Танабурс. — К Цернунну, к Таранису, к Суцеллосу, к Белу!

И, произнеся это последнее великое имя, он швырнул меня вниз, на острие роковой палки.

И промахнулся.

Моя мать пронзительно кричала, и я из глубины ямы слышал ее вопли, извиваясь, карабкаясь, перекатываясь через гору черепов Танабурса... и вдруг предсмертные крики матери превратились в заячий визг друида, услышавшего мой суровый возглас:

— К Белу!

Просвистел клинок Хьюэлбейна. Я не промахнулся. Хьюэлбейн рассек Танабурса наискось от плеча до пояса. И так была ожесточена моя душа, что Хьюэлбейн прошел дальше через его тощий живот, вывалив наружу смердящие кишки, и тело друида распалось надвое, как трухлявый пень, и все это время из меня вырывался какой-то невероятный пронзительный детский визг, протяжный вопль ребенка, падающего в яму смерти.

Круг из черепов наполнился кровью, а мои глаза были полны слез, когда я вперил ненавидящий взгляд в короля, который убил ребенка Раллы и мать Мордреда, короля, изнасиловавшего Нимуэ и забравшего у нее глаз. Вспомнив и эту боль, я сжал рукоять Хьюэлбейна обеими руками, стряхнул с клинка ошметки зловонных кишок и перешагнул через тело друида, неся смерть Гундлеусу.

— Он мой! — крикнула мне Нимуэ. Она сорвала повязку с глаза, пустая глазница злобно алела в свете языков пламени. Улыбаясь, она прошла мимо меня. — Ты мой, — почти ласково мяукнула она, — весь мой.

И Гундлеус истошно завопил.

Наверное, в Ином мире услышала этот вопль Норвенна. Теперь она знала, что ее сын, ее малютка, рожденный суровой зимой, все еще остается королем.

Послесловие

Неудивительно, что артуровский период в британской истории считается Темными веками, ибо мы ничего не знаем о тех событиях и живших в те годы людях. Мы даже не можем быть уверены в самом существовании Артура, хотя ради справедливости надо заметить, что некий великий герой Британии, которого звали Артур (или Артуриус), действительно сдерживал натиск саксов в начале шестого века нашей эры. Подобная история была описана в вышедшем около 540 года труде Гилдаса «De Excidio et Conquesti Britanniae» — «О погибели Британии», и мы могли бы признать, что подобная работа — вполне авторитетный источник, но, увы, Гилдас даже не упоминает Артура, и этот факт радует тех, кто оспаривает само существование легендарного короля.

И все же есть несколько ранних свидетельств реальности существования Артура. Где-то в середине шестого века, как раз в то время, когда Гилдас писал свою историю, согласно сохранившимся записям, появилось удивительно много мужчин по имени Артур. Это позволяет предположить, что возникла повальная мода называть сыновей в честь известного и могущественного человека. Такое свидетельство не менее интересно, чем самое раннее упоминание об Артуре в литературных источниках, как, например, несколько строк в великой эпической поэме «Y Gododdin» — «Гододдин», созданной около 600 года нашей эры в ознаменование битвы между северными бриттами («вспоенной хмельным медом орде») и саксами. Впрочем, многие ученые считают, что упоминание об Артуре — гораздо более поздняя вставка.

После этого сомнительного упоминание «Y Gododdin» нам пришлось ждать еще две сотни лет, пока не появилось новое историческое свидетельство в пользу версии о существовании Артура. Правда, брешь в два столетия слегка ослабила эффект достоверности. И тем не менее следует упомянуть Ненния, который написал историю бриттов конца восьмого века, уделив при этом значительное место Артуру. Знаменательно, что Ненний ни разу не назвал его королем, а скорее описывает Артура как Dux Bellorum, то есть Вождя Битв, — титул, который проще перевести словом «военачальник». Ненний безусловно использовал древние народные сказания, которые служили богатым источником для всех историй об Артуре. Эти сказания достигли своего апогея в двенадцатом веке, когда два писателя в разных странах одновременно сотворили из Артура героя всех времен. В Британии Гальфрид Монмутский написал восхитительную и таинственную «Historia Regum Britanniae» — «Историю британских королей», а во Франции поэт Кретьен де Труа воспел Ланселота и Камелот. Камелот может быть и чистым вымыслом (или же искаженным римским названием Колчестера — Камулодиум), но при этом Кретьен де Труа явно пересказывает мифы бриттов, которые, как и уэльские народные сказки, напитавшие историю Гальфрида, могли сохранить подлинные воспоминания о древнем герое. Затем, уже в пятнадцатом веке, сэр Томас Мэлори написал «Смерть Артура», эта книга и стала основой яркой легенды об Артуре со Священным Граалем, круглым столом, проворными служанками, могущественными колдунами и волшебными мечами.