Древо Иуды, стр. 70

— Ну разве это не очевидно? Жена, которая нужна этому Дэвиду, — не милая нежная девушка вроде вас, а женщина, достаточно сильная, чтобы руководить им, та, которая заставит его подчиняться и всегда, всегда делать то, что нужно.

Глаза Кэти превратились в два больших черных омута на маленьком беленьком личике.

— Вы, — задохнувшись, произнесла она.

— Да. Сегодня в Базеле мы поженились.

Вновь наступила тишина. Брови Кэти, сдвинутые от боли, изменили ее лицо. Какие мысли проносились в ее измученном мозгу! Она опустила голову, не в силах бороться с ними, не в силах их удержать — встреча у могилы матери, обаятельная, серьезная улыбка, друг вашей семьи, день в Эдинбурге, такой веселый и щедрый, обход больных, какая чудесная медсестра, но очень усталая, чашка супа, моя дорогая, так нежно, а затем Вена, странный водоворот огней, звуков, музыки, Пинкертон, дорогой Дэвид, ты никогда не смог бы так поступить, затем Швейцария, снежный саван, да, я поеду с тобой, маленькая миссионерская церковь, на виду у небес, а потом, совсем как ее дорогая покойная мать… О боже, это невыносимо! Она вскочила, словно безумная, думая лишь о том, как бы убежать.

Но Фрида проворно поднялась и встала у дверей, закрыв проход.

— Погодите, Кэти, будьте рассудительны. Поверьте, я желаю вам добра. Мы многое можем для вас сделать.

— Дайте мне уйти. Я хочу только одного — уйти… вернуться домой.

— Кэти, машина отвезет вас в гостиницу.

— Нет-нет… Я поеду пароходом… Я хочу вернуться домой.

Путь по-прежнему был заблокирован. Кэти лихорадочно огляделась, подбежала к выходу на террасу, распахнула стеклянную дверь.

— Остановитесь, Кэти.

Но она уже пересекла террасу и лужайку, направляясь к узкой садовой тропе, ведущей в деревню. Она сбегала вниз по крутому спуску, в темноту, не обращая внимания на невидимые ступени, падая в отчаянной спешке, снова поднимаясь, продираясь сквозь зловещие тени, пытаясь лишь скрыться. Темные кусты хлестали по ее телу, как живые, кололи со всей человеческой злобой. Потрясенная, она перестала быть собой, она уже не жила, а только передвигалась в сумбурном и трагическом сне. В сумрачном мире, в котором она бежала, все ушло из души, кроме боли. С ней все было кончено.

Фрида не могла за ней последовать. Она стояла, расстроенная, в дверном проеме, откуда лился свет, и все смотрела, смотрела, пока бегущая и спотыкающаяся на каждом шагу фигурка не потерялась в жестокой ночи. Затем, не спеша повернувшись, она покачала головой, закрыла дверь и, пройдя в коридор, окликнула мужа. Он спускался по лестнице медленно, нервно, с побелевшим лицом и увлажненными глазами. Все это время он просидел на верхней площадке, пытаясь успокоиться одной из своих сигарет «Собрание» с монограммой.

— Все устроено, — спокойно сообщила Фрида. — Она ушла.

— Но куда… и как… — Голос его дрожал.

— Я предложила ей машину, но она предпочла вернуться тем же путем, каким прибыла, — пароходом. Она едет домой. Единственное ее желание — уехать домой.

— Но, Фрида… — Он запнулся. — Она оставила работу. Она не может вернуться к Уилли. Где теперь ее дом?

— Ты задал вопрос. Тебе самому на него и отвечать.

Пауза.

— Она… очень переживала?

— Да.

— Как… именно?

— А сам не догадываешься?

— Что ты ей сказала?

— Правду. Ради нее и ради нас нужно было отрезать одним махом. Так я и поступила.

— Ты все ей рассказала?

— Да.

— Но ты… объяснила, что я не хотел ничего плохого.

— Все было объяснено.

— И все же… она переживала… сильно?

— Да. — И более резко: — Я уже это говорила.

— Наверняка она понимала, что я не мог отправиться туда.

— Она приехала не для того, чтобы увезти тебя туда.

Он вскинул руки.

— Но откуда, ради всего святого, я мог знать, что «Миссия» будет сожжена.

— При нынешних обстоятельствах ничего удивительного в этом нет. Сейчас там горят все миссии.

— Бог мой, Фрида, я ужасно расстроен. Очень волнуюсь, как она вернется обратно. — Он бросил взгляд на часы. — Возможно, она опоздала на пароход, а это был последний до Мелсбурга. Мне следует пойти за ней… Если она все еще на причале.

— Тогда иди.

Она произнесла это резко. Под взглядом желтых глаз с узкими щелочками-зрачками он покраснел и сник.

— Нет, — сказал он. — Ты совершенно права. Это было бы неразумно.

Снова тишина. Фрида решительно опустила ладонь ему на плечо.

— Прошу тебя, возьми себя в руки, будь мужчиной. Она молода и, как ее мать, переживет. Ты можешь себе позволить назначить ей пособие, причем большое. Позже ты обязательно пошлешь ей бумаги, оформленные должным образом.

— Да. — Он слегка оживился. — Это я могу, слава богу, и сделаю. Она до конца жизни не будет знать нужды. Но, Фрида… — Он смешался и после длинной паузы умоляюще добавил: — Я не хочу сегодня ночью оставаться один.

Она изучала его с холодным любопытством, собираясь вроде бы отказать, но потом все-таки смягчилась.

— Что ж, ладно, хотя тебя следовало бы наказать, я останусь. Ступай наверх и прими ванну. Потом в постель, ты ведь устал. Я поговорю со слугами и распоряжусь, чтобы тебе принесли поднос. И приду.

Он смиренно взирал на нее.

— Да благословит тебя Господь, Фрида.

Она подождала, пока он поднимался по лестнице, а затем пересекла гостиную и вышла на террасу. Луна за рваными облаками светила слабо. Снег таял, превращаясь в грязную желтую массу, воздух был наполнен чувственным запахом сырых листьев. Она устремила взор на озеро. Да, по водной глади скользил пароход — маленькое пятнышко света, уютное и яркое, довольно далеко от берега держало курс на Мелсбург. До Фриды доносился слабый шум двигателей. Кэти, должно быть, едва успела подняться на борт. Повернувшись, она взглянула на маленький причал. Да, все тихо и безлюдно. Единственный желтый фонарь, горевший всю ночь, освещал одинокую деревянную скамью, на которой никто не сидел.

Глава XX

Болезненно вздрогнув, Мори очнулся от беспокойного короткого сна и смутно ощутил незнакомую темноту. Где он? И почему один? Сквозь тяжесть в голове пробился тусклый лучик сознания, принесший унизительный ответ.

Боже, какой это был кошмар, когда он оказался не способен найти утешение в объятиях Фриды! Она пыталась помочь: сначала с желанием, затем поощрительно и в итоге с усталым терпением. Все бесполезно — у него ничего не получалось. Потом ей надоела его тщетная возня, и она сказала, сумев скрыть презрение, но только не горечь и досаду:

— Нам обоим необходимо отдохнуть, если мы хотим уехать ранним утром. Не будет ли лучше, если ты перейдешь в другую комнату?

Вот так он оказался здесь, в гостевой, — сам чуть ли не гость в собственном доме. Почему, терзался он вопросом, его покинула мужская сила? Неужели внезапное потрясение от появления Кэти вызвало депрессивную импотенцию? Вполне возможно: грузная женщина на его антикварной кровати, мускулистая и благоухающая мускусом, вызвала в его воображении парализующий образ стройного молодого тела, которым он когда-то обладал, — Кэти. Все могло получиться очень просто, она стала бы его женой, а вместо этого он безнадежно ее потерял.

Кэти… Вытянувшись на спине, он застонал. Если бы только он ее не подвел, все вышло бы, как он планировал. О боже, какого дурака он свалял по своей слабости, из стремления к сочувствию женился на Фриде. Она поймала его: он заглотнул наживку, крючок, леску и грузило и теперь лежал, хватая ртом воздух, на берегу. И как мастерски она расставила на него сети: сначала сдержанная реакция на его отъезд, поздравления, любезное предложение помочь; затем постепенное внушение сомнения, доведение до апогея его страхов; и наконец, когда он был почти сломлен, это решительное заявление, почти приказ жениться на ней. Несчастный был вынужден признать ее силу. Отныне она будет обладать его душой и телом.

Боже, какая чудовищная ситуация! Его захлестнула слабая ярость, за которой последовал приступ презрения к самому себе. Слезы жгли глаза от одной мысли, как он предал Кэти. И все же это было не намеренное предательство, уверял он себя, просто краткое помрачение разума, промах, за который он уже наказан и который ему в конце концов придется компенсировать.