Тени Марса, стр. 60
Теперь Леопольд Каталински твердо знал, что ему делать дальше. Ему казалось, что это знание, непроявленное, невостребованное до поры, всегда было с ним.
Он еще больше сдвинул крышку вдоль саркофага, так что она в конце концов накренилась и с тихим стуком уперлась в каменный пол. Он видел, что черные узоры пришли в движение, и все множились и множились, подчиняясь единому ритму, и в этот ритм каким-то невероятным образом вплелись шелест и шепот, неосязаемым мелким дождем проливающиеся из-под невидимого темного свода.
Леопольд Каталински без колебаний забрался в саркофаг, лег на его серебряное дно, скрестил руки на груди и медленно закрыл глаза, чувствуя, как освобождается от чего-то, до сих пор мешавшего ему по-настоящему жить. Он не думал ни о чем, и его двойник тоже не думал ни о чем. Невидимое толстое стекло исчезло, и на его месте возникла испещренная древними неземными символами сияющая серебряная стена.
Леопольд Каталински неподвижно лежал в серебряном саркофаге посреди пустынного зала, и лицо его было подобно маске. И тихо, очень тихо было вокруг.
...Когда солнце уже начало снижаться, приближаясь к горизонту, Леопольд Каталински открыл глаза и выбрался из серебряного саркофага. В зале по-прежнему стояла тишина, продолжал буравить темноту фонарь на полу, и створки ворот были закрыты. Теперь они были не серебряными, а прозрачными, как та единственная дверь, что вела в неведомую Башню...
Он приблизился к ним и остановился — взгляд его был спокоен.
«В глубине его голубых глаз притаились чуть заметные золотые искорки», — словно опять шепнул ему кто-то посторонний, и он с наслаждением вздохнул и улыбнулся.
Он видел перед собой вовсе не бурую, а синюю-синюю равнину — такими бывают лепестки инни после дождя. Равнина привольно раскинулась под прекрасным изумрудным — таким знакомым и родным! — небом, в котором переливалось разноцветье тысяч и тысяч далеких светил. В стороне от величественного иссиня-черного Купола — хранилища знаний — виднелась несуразная конструкция, своими примитивными, убогими формами нарушая красоту и величие окружающего пейзажа, что воплощал вечную мировую гармонию. И совершенно непонятно было, зачем идти к этой абсурдной конструкции, которой вовсе не место здесь, на синей равнине, где когда-то вели свои неторопливые беседы великие жрецы...
Горячий ветер повеял вдруг из глубины темного зала, где стоял вновь опустевший серебряный саркофаг, и он почувствовал, как размягчается, растворяется его тело. Он знал, что сейчас исчезнет, — но это его совсем не пугало. Он был готов к такому финалу, за которым непременно последует новое начало, и продолжал спокойно улыбаться...
10. Приказы не обсуждаются
Выцветшее чуть ли не до белизны небо нечетким отражением распростерлось над спокойным морем, и знойное солнце старалось сжечь своего двойника, плавящегося в водной глади. Пологий песчаный берег был пустынен, и возвышался на нем полузанесенный песком остов древнего судна. Понуро опущенные длинные весла, выходя из бортовых отверстий, исчезали под дюнами, и сломанные доски обшивки с торчащими тут и там медными гвоздями выпирали во все стороны, как кости скелета. С высокого бушприта слепыми глазами смотрела вдаль деревянная женская голова. Изваянная искусным резцом голова богини. Богини Афины-Паллады.
Он медленно обошел вокруг корабля и лег в его тени. Он знал, что скоро с моря примчится шквал, вздымая песчаные вихри, и древний остов затрещит и рухнет. И упадет тяжелый брус с вырезанной на нем головой богини. Обязательно, неотвратимо упадет — прямо ему на голову...
Трагедии еще не произошло, но он уже почувствовал резкую боль в висках — и изо всех сил рванулся в сторону, пытаясь обмануть судьбу...
Собственное резкое движение вернуло командира «Арго» к реальности. Вернее, как ему показалось, переместило из одной реальности в другую — потому что тот залитый солнцем берег, уже исчезнувший неведомо куда, был очень зримым, очень ярким, осязаемым, вещным, и Эдвард Маклайн до сих пор ощущал прикосновение мягкого мелкого песка к своей щеке.
Сделав над собой некоторое усилие, он мысленно решительно отстранился от только что пережитой картины, которая все-таки никак не могла быть реальностью, и сосредоточился на том, что действительно окружало его здесь и сейчас. Резкие удары в виски больше не повторялись, и головная боль, которая позволила ему ускользнуть от иллюзий, улетучилась так же быстро, как исчезает капля воды на горячей сковороде.
Оказалось, что он лежит на твердой ровной поверхности и по-прежнему держит в руке фонарь, который освещает каменную стену в трех шагах от него.
Эдвард Маклайн отлично помнил все предшествующие события — как он поднимался по карнизу, как переговаривался с Леопольдом Каталински, как его затянуло внутрь Марсианского Сфинкса. Помнил он и лиловый отблеск, похожий на тот лиловый луч, что пронзил «Арго» на орбите; помнил, как скользил вниз по наклонной поверхности, словно катился с ледяной горы, — и тут его память упиралась в стену, подобную той, которую освещал сейчас фонарь. Ни столкновения, ни звука, ни малейшего признака какого-то барьера, занавеса, двери или окна. Прямо с наклонной плоскости он въехал на берег моря, к полузасыпанному песком скелету корабля с деревянной головой богини на носу.
Но с чего он взял, что это голова богини? С чего он взял, что имя богини — Афина-Паллада?..
«Это сейчас не главное, — подумал он, поднимаясь на ноги. — Главное сейчас другое».
Медленно повернувшись на месте и в полной тишине описав круг лучом фонаря, он получил представление о том, куда его занесло — а точнее, всосало, — и попытался связаться с Леопольдом Каталински.
Со связью ничего не вышло — инженер молчал. Несколько раз безрезультатно повторив вызов, Эдвард Маклайн приступил к более тщательному изучению окружающей обстановки, благо, как оказалось, его фонарь не являлся здесь единственным источником освещения.
Стремительный спуск по наклонной плоскости со скоростью хороших бобслеистов привел его в круглый зал диаметром, пожалуй, раза в три больше цирковой арены. Судя по скорости и времени спуска, зал находился под поверхностью Марса. Все это просторное помещение представляло собой цилиндр высотой с пятиэтажный дом с плоским каменным потолком и каменными стенами. Никаких отверстий нигде не наблюдалось, но это не значило, что входов-выходов из зала действительно нет, — ведь он, Эдвард Маклайн, вряд ли попал сюда сквозь толщу камня. Потолок зала светился, этот свет был довольно слабым, но его вместе с лучом фонаря вполне хватало для того, чтобы рассмотреть не только верхнюю, но и нижнюю часть цилиндра. Почти все основание зала занимал круг какой-то темной неподвижной маслянистой субстанции, внешне напоминающей нефть или мазут. Он стен ее отделяла кольцеобразная каменная полоса шагов в семь шириной, на которой и стоял сейчас командир «Арго». Воздух был теплым, но не спертым, и от круглого озера не тянуло никаким запахом.
Проверив, на месте ли кобура с пистолетом, Эдвард Маклайн подошел к краю этого странного озерца и посветил туда фонарем, потом осмотрелся в поисках какого-нибудь камешка, но ничего не нашел. Тогда он отцепил от пояса шлем и, присев на корточки, прикоснулся им к темной поверхности. Слегка надавил... еще... Поверхность чуть прогибалась и пружинила, и теперь было ясно, что это не мазут и не нефть.
Давить сильнее Эдвард Маклайн не стал. Он выпрямился, повесил шлем обратно на пояс комбинезона и задал себе самый главный вопрос: что делать дальше?
Он не любил долгих рассуждений и колебаний. Он привык ставить перед собой четкие задачи и искать наилучшие и наикратчайшие пути их решения. Или решать задачи, поставленные другими. Командованием.
Формулирование первоочередной на данный момент задачи не составляло никакого труда: ему нужно было выбраться отсюда. А вот с путями все было как раз наоборот: не только наилучших и наикратчайших, но и вообще каких-либо путей он не видел...