Кровь слепа, стр. 80

Он видел, что шофер в комнате один и что он ест, и не был готов к появлению Фалькона, кинувшегося на него с револьвером и схватившего его прямо за забинтованную руку. Выстрел, глухой удар и треск, когда пуля расщепила дерево стола, прежде чем пистолет с глушителем выпал из онемевшей руки Соколова. Фалькон тоже уронил револьвер, откатившийся в угол. Русский повернулся, изготовился, и Фалькон понял, что оказался в очень и очень невыигрышном положении — лицом к лицу с бывшим олимпийским чемпионом-тяжелоатлетом.

Соколов метнулся на него и, обхватив Фалькона за талию и поперек спины своей железной рукой, поднял в воздух, как куклу.

— Тресни его по голове, да посильнее! — крикнул Фалькон шоферу.

Подняв Фалькона на высоту плеча, Соколов бросил его на деревянный стол.

Шофер мэра, приподнявшись, пошарил рукой у себя за спиной и, схватив металлический стул, обрушил его на Соколова; так что угол сиденья пришелся тому как раз по затылку. Звук, который при этом раздался, был даже мелодичен — ужасный диссонансный аккорд пианиста. Соколов обернулся, и шофер успел подумать, что совершил ужасную ошибку, но в ту же секунду свет в глазах русского померк, и мужчина осел на кафельные плиты пола, Фалькон, тоже упавший на пол, глядел вытаращив глаза на потерявшего сознание русского и не мог перевести дух.

Дверь с глазком отворилась, вбежал plongeur ^[22] со сверкающим сталью топориком в одной руке и скалкой — в другой.

— Черт! — воскликнул он, словно сожалея, что упустил какой-то особо изысканный шедевр кулинарии.

Алехандро Спинола бежал по шоссе в сторону Севильи, и бархатная ночная прохлада освежала его мокрую кожу, в ноздри бил запах горячих сухих трав. Время от времени он оглядывался, но всякий раз убеждался, что бежит один и из темноты никто не вынырнул, догоняя его. Бежал он не быстро, потому что был не в форме. Сказывалось и количество наркотиков, которыми он злоупотребил за всю свою жизнь, и горестный крах, постигший его вечером.

Нет, предстать перед мэром он не мог. Не мог он и подойти к представителям «Ахесы» и муниципального градостроительного центра и пробормотать вспухшими губами через дырку от зуба, что ему необходимо спешно переговорить с боссом наедине. Сама мысль о том, как разочарован будет в нем мэр, казалась невыносимой. А был еще и отец. Предстояла встреча и с ним. И тогда всплывет наружу все это грязное дело, в том числе и то, как поступил он со своим кузеном Эстебаном Кальдероном. Нет, этого он не вынесет, и допустить это невозможно! Надо бежать, и он будет бежать, бежать без остановки до тех пор, пока…

За его спиной показались медленно приближающиеся фары. Замерли. Он смотрел, но различить что-нибудь за слепящим светом не мог, пока из-за фар не появился бегущий к нему человек. Какого дьявола! Он попытался рвануть от него бегом, но сил не осталось, и он перешел на трусцу. Машина опять двинулась вперед, поравнялась с ним, стекло опустилось.

— Алехандро, это полиция, — сказал водитель. — Хватит, остановись и полезай в машину. Бежать бессмысленно.

За спиной он услышал шаги нагонявшего его человека, и его охватила паника. Он заметил приближающиеся огни встречной машины, и горло перехватила волна острого возбуждения. Резко прекратив бег, он обернулся и, увернувшись от рук преследователя, вильнул в сторону, обогнул машину сзади и встал на дороге между надвигающимися фарами. Секунды три грузовик отчаянно гудел, разрывая тишину ночи, потом Спинолу с ног до головы залил сноп яркого света, и черная решетка радиатора с тридцатипятитонной махиной позади нее с ужасным хрустом поглотила его, вобрав в себя.

28

Лежа на спине и подперев шею подушкой на твердой роскошной кровати, Якоб Диури прижимал к уху телефонную трубку, говоря со своей шестнадцатилетней дочерью Лейлой. Они с ней всегда так хорошо понимали друг друга. Она любила его простым и ясным чувством, каким дочери любят заботливых и ласковых отцов. С матерью ее отношения были не столь безоблачны, чему причиной был, возможно, возраст Лейлы, отцу же она доставляла одну только радость, всегда умея его развеселить. И сейчас Якоб смеялся, хотя из уголков его глаз и сочились слезы. Слезы текли по щекам, попадали в уши.

Он уже побеседовал с находившимся в Лондоне Абдуллой, который говорил с ним нехотя и раздраженно: в кои-то веки его рвали на части девушки, а тут стой на холоде возле клуба и слушай рассуждения отца насчет дел, которые вполне можно обсудить и позже, в Рабате, но он подчинялся и разговора не прерывал.

Якоб испытал сожаление, и не потому, что хотел бы поговорить с сыном иначе, а потому, что понимал: Абдулле предстоит вечно помнить свое раздражение от этого разговора с отцом.

Лейла пожелала ему спокойной ночи и передала телефон матери.

— Что случилось? — спросила Юсра. — Ты же никогда не звонишь домой, когда уезжаешь по делам, к тому же в четверг ты возвращаешься!

— Я знаю. Просто соскучился по всем вам. Знаешь, как это бывает. Такая круговерть. Мадрид. Потом сразу же Лондон. Не успел опомниться — Марбелья. Захотелось услышать ваши голоса. Просто поболтать. Как там без меня?

— Тихо. Мустафа вчера вечером уехал. Возвратился в Фес. Ему удалось провезти партию ковров в обход таможни в Касабланке, и в конце недели он едет в Германию. Так что в доме только мы с Лейлой.

Они поговорили — обо всем и ни о чем. Он слышал, как она ходит по личной своей гостиной, обставленной по ее вкусу, комнате, где она обычно принимала своих подруг.

— А за окнами что? — спросил он.

— За окнами темно, Якоб. Ведь сейчас одиннадцать.

— Но как там? Тепло?

— Я думаю, примерно так же, как и в Марбелье.

— Выйди на минутку и скажи мне, как там.

— Ты сегодня какой-то странный, — сказала она, выходя через балконную дверь на террасу. — Тепло. Градусов двадцать шесть, наверное.

— А чем пахнет?

— Сад недавно полили. Пахнет землей и очень сильно — лавандой, которую ты посадил прошлым летом, — сказала она. — Якоб?

— Да?

— Ты правда в порядке? Как ты себя чувствуешь?

— Все хорошо, — отвечал он. — Все в полном порядке. Я рад, что поговорил с тобой. А теперь я лучше лягу. Завтра предстоит трудный день. Очень трудный. Вернее, не завтра — сегодня. У нас же на два часа больше, так что это уже сегодня. До свидания, Юсра. Поцелуй за меня Лейлу и… береги себя.

— Утром все у тебя наладится, — сказала она, но сказала в пустоту, так как он уже отсоединился. Она вернулась в дом и, прежде чем закрыть двери, в последний раз вдохнула напоенный лавандой ночной воздух.

Якоб спустил ноги с кровати и, сидя на краю, закрыл лицо руками. Слезы струились по его ладоням, и он вытирал их о голые колени. Потом сделал глубокий вдох, постаравшись вернуть себе самообладание. Надел черные джинсы-стретч, черную с длинными рукавами футболку, черные носки И черные кроссовки. Накинул на плечи черный свитер.

Он закурил и поглядел на часы: 1.12. Выключил лампу на тумбочке и посидел в темноте, чтобы привыкли глаза. Положив сигарету в пепельницу, подошел к окну, выбрался на балкон и поглядел оттуда вниз на улицу. Машина, стоявшая там уже несколько дней, была на месте, шофер не спал. Пожав плечами, Якоб вернулся в номер и пошарил в карманах. Ничего, кроме одной-единственной фотографии. Из бокового отделения чемодана он вытащил связку из четырех ключей. Огляделся, зная, что больше ему ничего не понадобится. В последний раз затянулся сигаретой и, раздавив ее, вышел из номера. Закрыв дверь, он почувствовал невероятное облегчение. Коридор был пуст. Он спустился по лестнице вниз на первый этаж. Пройдя по этажу, вышел и тут же вошел в дверь с табличкой «Для служебного пользования». Все было тихо. Он миновал прачечную и, спустившись еще по нескольким ступенькам, очутился в кухонном отсеке. Слышны были голоса. Служащие убирали все после ужина. Он выждал, прислушиваясь к голосам, затем шагнул в коридор и, пригнувшись, чтобы не быть видимым в дверные глазки, нырнул в темноту и вонь от мусорных баков. Вскарабкавшись на ближайший к стене бак, он заглянул за стену.