Секретные поручения, стр. 85
Денис подавил накатывающую волну гнева.
— Простите, как вас зовут?
— Меня? А при чем… Лариса Ивановна…
— Очень приятно. Лариса Ивановна, сейчас я позвоню мэру и попробую отыскать Дмитрия Павловича. На всякий случай запишите мой телефон, если я его не найду — пусть мне позвонит. А посредники для связи мне не нужны. Не может же прокурор города отыскивать всех свидетелей, которые проходят по уголовным делам! Да и закон этого не предусматривает. Надеюсь, вы точно передадите мои слова?
Лариса Ивановна потеряла дар речи. Очевидно, никто так не уничижал ее шефа.
Позвонив в приемную городской администрации, Денис узнал, что Байдак к мэру не приходил и прийти не должен. Так он и думал.
Затем Денис набрал номер «Визиря», без труда соединился с демократичным Хоем и вызвал его на допрос на завтра, на десять утра. Даже по телефону чувствовалось, что Хой растерялся.
— Но зачем? Мы же обо всем поговорили!
— Появилось много вопросов, Юрий Петрович. Очень серьезных вопросов. До завтра.
Денис откинулся на спинку стула. Он понимал, что разворошил муравейник и теперь надо ждать ответной реакции. Она могла быть любой. Например, кто-нибудь зайдет в кабинет и застрелит его из пистолета с глушителем. Или даже без глушителя. Кого им бояться? На всю прокуратуру оружие есть только у самого Степанцова да у Курбатова. Но вряд ли они способны вступить в перестрелку. Тем более, защищая возмутителя спокойствия, предателя интересов «команды»… Рассчитывать следует только на себя.
Он вставил в машинку листок и напечатал рапорт на имя Победенного: «В связи с характером следственной работы и поступающими по телефону угрозами прошу выдать мне табельное оружие».
Резко зазуммерил внутренний телефон.
— Зайдите ко мне, — не здороваясь, приказал Степанцов.
— Я как раз собирался, — спокойно ответил Денис. Из ящика стола он достал маленький, со спичечную коробку, диктофон, полученный от Агеева. Специальный прибор обеспечивал высокое качество записи и не издавал никаких щелчков.
Когда он вошел в кабинет шефа, тот настороженно уставился на зажатый в руке листок.
— Что это? Что вы принесли? — в голосе явно чувствовалась нервозность.
Денис положил на стол рапорт.
— Прошу завизировать.
— Что это?!
Схватив документ, Степанцов бегло прочел его и перевел дух.
— Что за глупости? Зачем тебе оружие?
— Там написано зачем. Не согласны — так и напишите.
— Ты мне не указывай! — скомкав рапорт, прокурор бросил его в корзину. Он потерял обычную невозмутимость.
— В чем дело? Почему вы беспокоите уважаемых людей? Вызываете Байдака, звоните в приемную мэра, дергаете Хоя, хамите майору Суровцу?
На Суровца прокурору было глубоко плевать, его он приплел для компании. Значит, чувствует, что правда не на его стороне.
Денис пожал плечами.
— Обычные вызовы на допрос. У меня есть показания на этих людей. Очень серьезные показания. «Визирь» — это официальное прикрытие преступной организации.
— Что?! — прокурор подскочил в кресле.
— Торговля наркотиками, убийства конкурентов… Когда Байдаку надо отселить упрямых жильцов из дома в центре или избавиться от политического противника, он обращается к Хою. А боевики Хоя выполняют эту грязную работу.
Степанцов посерел и потерял дар речи.
— Байдак вдобавок нарушает закон о государственной службе. Он владелец частной фирмы «Елочка», соучредитель концерна «Застройка». А его сын непосредственно отдает команды на убийства.
Лицо прокурора покрылось красными пятнами.
— Да как вы смеете! — фальцетом закричал он и закашлялся. — Я лично знаю Дмитрия Павловича Байдака и его семью…
— В таком случае вы не можете осуществлять надзор по этому делу! — сказал Денис.
— Я напишу рапорт Победенному, чтобы контролировал следствие лично он!
Прокурор закашлялся, на глазах выступили слезы, зато вернулся нормальный голос.
— Не надо ничего писать. Давай все решать здесь и мирно. Тем более что ты ничего не докажешь. Нас же здесь двое, и мы говорим по-человечески… Но если ты начнешь кляузничать — я от всего откажусь.
Денис едва заметно улыбнулся, и это была ошибка — контрразведчик должен уметь скрывать свои чувства.
— Давайте решать мирно, — согласился он. — Мне все равно, кто подпишет санкцию на арест Байдака и Хоя — вы или прокурор области.
Степанцов уже взял себя в руки.
— Для ареста надо иметь веские и неопровержимые доказательства. Соберите их — и я, конечно же, дам санкцию.
Губы Дениса опять дрогнули. Он уже успел понять, что неопровержимых доказательств не бывает. Особенно когда их оценивает тот, кто заинтересован как раз в опровержении.
Глава третья
СОВЕСТЬ УБИЙЦЫ
…Пошел утром в туалет, а там дерьма на полу по самые щиколотки. Лопнул канализационный стояк (дом, что ли, оседает?), оттуда прет, а я не могу ничего сделать, даже сантехника вызвать. Конспирация. Каждый раз, когда слышу, что соседи сливают воду, бегу подставлять таз. Потом отыскал банку полузасохшего столярного клея и ацетон, раскопал среди тряпок рваные капроновые чулки. Развел клей, замотал дыру чулками и обмазал. Ночью снова рвануло. Снова разводил, мотал и мазал. Лег в шесть утра, убирать дерьмо уже не стал.
…Квартира провонялась, сил нет больше торчать здесь. Не ел со вчерашнего утра.
В конце концов плюнул на все, оделся и вышел на улицу. День холодный и ясный, листья скребут по асфальту, восточный ветер несет их в сторону реки. Выяснил свое местонахождение. Улица Р. Люксембург, дом N 14. Рядом стоят три корпуса «хрущевок» и желтый кирпичный дом со скульптурами вокруг окон. Там лифт с сеткой, где двери нужно самому закрывать, — наверное, еще в пятидесятых годах строили. Подъезд просторный, чистый, ничем не воняет.
Поднялся на верхний этаж, вышел на чердак, огромный такой чердачище, метров под сто — удивительно, как еще под офис не загребли. Маленькие окошки-форточки с решеткой под потолком, ни одного стекла не осталось. Холодно. Зато воздух свежий и чисто. Какие-то матрацы, ящики, картонные коробки из-под телевизоров, стопки газет.
Мне здесь понравилось, я присел на матрац, перекусил прихваченными сырком и консервой. Смотрел через зарешеченное окошко на улицу, видел окна квартиры, где торчал последние десять дней. Обычные окна, такие же, как и все остальные. Стол на кухне, буфет, сушилка для посуды, рядом висит на гвоздике сковородник с яркой расписной ручкой. Через гардины можно разобрать рисунок обоев в зале: белые нарциссы на зеленом поле. Никогда и не подумаешь, что это «лэст стейшн» для мокрушников. Что там здорово воняет.
Уходя, столкнулся в вестибюле с красивой девчонкой. Чем-то похожа на длинноволосых «жакетниц»; тонкая такая, глаза светло-серые, скорее даже серебристые, огромные. Хорошие глаза. И лицо хорошее.
В этот день дошел до набережной. Обратно ехал автобусом — совсем страх потерял.
Зато почувствовал себя человеком. А ведь совсем недавно, когда порошки закончились, на стены бросался, было очень трудно.
Дрын постепенно уплощается в памяти, становится двухмерным, картонным. Про бритву даже вспоминать не хочется, паскудно и страшно — ведь на самом краешке стоял.
Позвонил родителям. Матери дома не было, отец сказал: «Она теперь целые дни с подружками гуляет. Как будто мы с ней местами поменялись». Про меня особенно не расспрашивал, у него свои проблемы. Светка, стерва, натравила на отца Чумаченко, тот приходил с какими-то бритыми подонками, предложил отцу выкупить всю фирму за пятнадцать, тысяч долларов. Отец даже врезать никому не успел — его самого уложили на пол и ноги вытерли об пиджак. Я сказал, чтобы срочно нашел покупателя из друзей, надо продавать контору за любую цену. Отец не слушает, хорохорится.