Привести в исполнение, стр. 19
– Ах, сволочь! – Попов рванулся оттащить Удава, но руки соскальзывали со стриженой, мокрой от пота головы.
– Сейчас, Саша. – Викентьев вцепился в лицо смертника, сдавил. Челюсти медленно разжались.
Сергеев сунул руку под рубашку.
– До крови! Чуть кость не перегрыз. И как такого волка можно было помиловать! О чем они там думают!
Майор схватился за кобуру.
– К черту наручники! Что мы его, на руках нести будем? Если еще раз дернется, я его пристрелю, и плевать на все помилования! Мне за такого гада самое большее – выговор объявят!
Порыв второго номера был страшен, и усомниться в его искренности мог только тот, кто знал, что в кобуре «пээма» находится всего лишь безобидная деревяшка.
– И правильно. – Викентьев демонстративно отдал наручники пожилому прапорщику и так же демонстративно расстегнул кобуру. – При нападении на конвой имеем полное право! Встать!
– Кого помиловали? Меня? Вы, суки, меня помиловали? – щерился Удав, которому очень хотелось поверить в такое невероятное событие. – Да я от вас ничего хорошего в жизни не получал. Кровососы паскудные!
Он бормотал ругательства, но шел спокойно, заметно скособочившись и прихрамывая. Когда его вывели в отделанный кафелем «отстойник» к хлебному фургону с распахнутой дверцей, призрачная надежда окрепла.
– Забираете? Значит, не фуфло прогнали?
Удав суетливо забрался вовнутрь, протиснулся в крохотную камеру. Среди осужденных заблуждение о месте исполнения приговоров было стопроцентным. Побывавшие в Степнянской тюрьме клялись на этапах, пересылках, в колониях и потом на воле, что своими ушами слышали те выстрелы.
Щелкнул замок камеры, третий и четвертый номера заняли свои места, затем Викентьев захлопнул бронированную дверь спецавтозака.
– Теперь давай журнал, – чуть снисходительно сказал он Кленову и, наклонившись над маленьким столиком, произвел запись о получении осужденного. Взглянув на часы, проставил время: час сорок пять. – Видишь, сколько провозились, – тем же слегка снисходительным тоном продолжал он.
– На эстрадное представление ты опоздал. И я был бы хорош, если бы расписался в ноль тридцать за то, что Кадиев уже в машине.
– Можно подумать, это имеет значение, – вяло огрызнулся Кленов.
– Могло иметь, – обычным жестким голосом отрубил Викентьев. – Знаешь, в каком случае?
Начальник Учреждения КТ-15 молчал.
– Если бы в час двадцать мы застрелили его в коридоре особого корпуса!
– Будешь писать рапорт?
– Обязательно. И информацию в наш бюллетень. Твоя дежурная смена не готова к серьезной работе.
Викентьев захлопнул журнал.
– Ладно, будь. Мы и так задержались, – он шагнул к фургону.
– Через полгода мне получать полковника, – глядя в кафельную стену, нехотя сказал Кленов. – Соответственно продляется и срок службы. А если нет – уже следующей осенью я пенсионер.
Викентьев остановился.
– Когда я вылетел из начальников колонии, мне оставался месяц до полковника. И те, кто решал со мной вопрос, прекрасно об этом знали. А на теперешней должности «потолок» третьей звезды не позволяет. Выслуга есть, возраст вышел, перспектив на продвижение – ноль. Значит, что?
– Пенсион? – спросил Кленов у кафельной стены.
– Нет. Но только по одной причине. – Викентьев за плечо развернул начальника тюрьмы лицом к себе. – Мне нет замены. Ты сам знаешь, что в нашу группу трудно подобрать нового человека. Особенно на место руководителя. А раз я незаменим – отставка мне не грозит. Правда, здорово? Вот я и должен заниматься этим дерьмовым делом.
Викентьев сделал рукой жест, охватывающий белое пространство «отстойника» и угол хлебного фургона, где находилась камера с Удавом.
– Да еще втягивать молодых ребят, калечить им души! – На этот раз Викентьев указал на другую часть фургона. – И знаешь, что противно? Все думают, будто мне нравится исполнение! Будто у меня натура такая!
Викентьев снова шагнул к фургону, распахнул дверцу кабины, обернулся.
– А самое страшное – я действительно привык… – Он смотрел Кленову прямо в глаза. – И они привыкнут.
Второй номер ткнул пальцем за спину. Водитель истолковал его жест по-своему и включил двигатель.
Викентьев легко запрыгнул в кабину.
– Так что разжалобить меня трудно. – Он поманил Кленова, наклонился к нему. – Но рапорта я писать не люблю. И пока соберусь, представление на тебя наверняка успеют отправить. А ты надери задницы своим олухам. Сегодня мы делали их работу, а у нас еще и своя. Ребят жалко… Слышал, что у Фаридова психическое расстройство? Вот так и живем, добавлять нам не надо. Открывай ворота!
Викентьев выпрямился, бросил быстрый взгляд на Федю Сивцева: не расслышал ли за гулом того, что говорилось почти шепотом и для его ушей не предназначалось. Лицо пятого номера было безразличным.
– Трогай! – скомандовал руководитель группы.
Хлебный фургон задом выкатился из белого кафельного куба в черноту ночи.
Глава девятая
Снова поскрипывали рессоры на рытвинах и ухабах, фургон раскачивался, сержант Сивцев напряженно вглядывался в разбитую дорогу, которая под косыми желтоватыми лучами фар казалась еще менее проезжей, чем была на самом деле. Сняв передачу и притормозив, чтобы плавно перекатиться через плохо засыпанную канаву, он в очередной раз обнаружил, что ошибся и черная полоса поперек дороги – это всего-навсего тень от асфальтового наплыва.
– Твою мать! – вырвалось у водителя, и он тут же скосил глаза вправо: Викентьев не любил проявлений несдержанности. Но подполковник будто ничего не услышал, хотя по сторожкому повороту головы и внимательному прищуру можно было с уверенностью определить, что он четко фиксирует все происходящее вокруг.
Очевидно, сейчас второму номеру просто было не до сержанта – медленное движение по узкой ночной улице представляло реальную опасность.
К тому же Сивцев понял, что получение объекта прошло не гладко: слишком долго возились и появились запыхавшиеся, возбужденные, и этот, осужденный, помят здорово… А Кленов явно не в своей тарелке, да и разговор Викентьева с ним милиционер-шофер краем уха слышал, хотя и не подал вида.
Собственно, Феде Сивцеву было наплевать на то, как прошла передача объекта и о чем подполковник Викентьев говорил с начальником тюрьмы. Лично его это не затрагивало, а значит, никакого интереса не представляло. Сейчас пятого номера больше заботила та часть работы, которую вскоре придется выполнять ему самому. Даже при полном отсутствии впечатлительности – все равно неприятно. Особенно если первый напортачит… И с уборкой замучаешься, и перепачкаешься, чего доброго, как на мясокомбинате… Доплата этого не окупает. Интерес, какой-никакой, конечно, имеется: маскировка, ночные операции, да и причастность к делам, о которых мало кто что знает. Но что за прок с того интереса? Федя Сивцев – мужик с практическим складом ума, одной голой романтикой его не возьмешь. Но причастность-то эта самая и пользу приносит. Сколько сержантов в райотделах и строевых подразделениях? Почти все по углам мыкаются, комнаты снимают… А ему Викентьев уже давно малосемейку выбил! Или, скажем, сколько человек из младшего начсостава путевки на летний отдых получают? А сержант Сивцев и в Сочи отдыхал, и в Туапсе, и в Кисловодске, и в этой, как ее, Паланге… Да и работу в управлении с райотделом или полком ППС не сравнить. А там глядишь – и комендантом могут назначить… Так что ничего, нормально. Особенно если первый номер аккуратно сработает…
Сивцев вывел фургон на гладкое шоссе и с облегченным вздохом вдавил педаль газа, разгоняясь до положенных девяноста.
Подполковник Викентьев тоже расслабился, хотя внешне это никак не проявилось. Он служил в МВД достаточно долго, чтобы знать реалии, стоящие за расхожей обывательской фразой «все в мире продается, все в мире покупается». Передать «ксиву» на волю стоило двадцать пять рублей, свести на полчаса, будто случайно, подельников в одной камере или прогулочном дворике – пятьдесят, оставить в СИЗО на хозобслуге – триста, перевести на поселение – пятьсот. Это по рядовым, ординарным делам, обыденной хулиганке, краже, угону и прочей повседневной серости, не выделяющейся из потока уголовных дел и не привлекающей пристального внимания начальства, газетчиков, прокуроров, советско-партийных органов.