Бессмертные, стр. 96

— Вряд ли, — отозвался он и наклонился к ней. — Знаешь что? Перед тем как я подписал контракт на этот фильм, я показался врачу. У меня были приступы головокружения, я плохо видел, иногда терял память… Оказывается, у меня катаракта и нарушение функции щитовидной железы. Как у старика, дорогая, а мне ведь только тридцать девять! Мне совершенно нельзя пить, но, разумеется, я не могу отказать себе в этом.

Монти замолчал, как будто, рассказывая ей о своем здоровье, начисто выбился из сил. Она вдруг испугалась, хотя разумом осознавала, что ее страхи бессмысленны. Она боялась, что болезни Монти могут передаться и ей, что из-за его состояния может не получиться фильм и, что самое ужасное, это может погубить ее.

— Только, ради Бога, киска, не рассказывай об этом никому, — прошептал он. — Этот выродок-садист Хьюстон не знает, в каком я состоянии, иначе администрация киностудии ни за что не позволила бы ему пригласить меня сниматься в этом фильме.

— Обещаю.

На самом деле, как сообщил ей Артур, Хьюстон знал о состоянии Монти, но скрыл это от администрации киностудии, чтобы Клифта назначили на роль Пирса Хауленда. Хьюстон также скрыл, что у Гейбла больное сердце, и заставил всех поверить, что и у самой Мэрилин все в полном порядке.

Хьюстон любил рисковать; у него пропадал всякий интерес к делу, если обстоятельства не складывались против него. Он любил ходить по краю пропасти, и фильм “Неприкаянные” был самым рискованным предприятием в его жизни. Однако Мэрилин не собиралась лишать Монти иллюзий по поводу того, что ему удалось одурачить Хьюстона.

— Ты принимаешь какие-нибудь таблетки? — спросила она.

Он засмеялся хриплым, квакающим смехом.

— Как обычно, киска. Нембутал. Дориден. Люминал. Секонал. Фенобарбитал. Витамины Кальций. И алкогольные напитки.

— Ничего себе!

— Не строй из себя невинную девочку. Я знаю, какие таблетки принимаешь ты. — Монти посмотрел на нее хитрым взглядом, в котором было столько выстраданной боли и сочувствия к ней самой, что она придвинула к нему свое лицо и нежно поцеловала в щеку, ощущая под своими губами безжизненную, покрытую шрамами кожу — Тебя мучит бессонница? — спросил он.

— Как и тебя, наверное.

— Ну разве это жизнь?

— Ты, наверное, много таблеток привез с собой? — спросила она как бы между прочим.

— Если я правильно понял, твои запасы истощились?

Она кивнула.

— Мой врач в Нью-Йорке такой зануда, невозможно выпросить у него рецепт, понимаешь? Я пошла к другому врачу, а он выписывает рецепт только на один раз. Поэтому мне приходится бегать к нему каждый раз, как у меня кончаются…

— Прекрати, Мэрилин, пожалуйста! Мне известна эта песенка, известно каждое чертово слово. Что ты принимаешь? Мне просто любопытно.

— Полагаю, то же, что и ты, кроме алкоголя. Днем пью возбуждающие препараты, на ночь глотаю снотворное. В основном бензедрин и нембутал.

— Ну и что, помогает?

— Да не очень, но без них я просто не могу представить, что будет.

— Что ты пьешь на ночь? — спросил Монти, словно интересовался у коллеги-повара, как тот готовит то или иное блюдо.

— Четыре-пять капсул нембутала. Я разламываю их и слизываю порошок прямо с ладони. Так быстрее действует.

Он удивленно вскинул одну обезображенную шрамами бровь.

— И что, помогает?

— Иногда. Массаж тоже хорошо действует. — Конечно, это была ложь. Бывало, что ее массажист не отходил от нее с двенадцати до двух ночи, но даже после массажа она, онемевшая от таблеток, не могла уснуть до самого рассвета, а иногда и вообще не спала всю ночь. Бессонница ее не мучила только в объятиях Ива (когда их роман только начинался) и еще в те редкие ночи, которые она проводила с Джеком. Тогда она спала, как ребенок, и раза два ей удалось заснуть даже без помощи снотворного. — А вообще-то толку мало, — спокойно выговорила она.

— Аминь. Я сам обычно звоню кому-нибудь по ночам. Черт, если я не могу спать, то и друзья мои пусть бодрствуют, верно? У тебя сейчас есть нембутал?

— На какое-то время хватит. Его хорошо принимать с хлоралгидратом, но я не смогла выпросить у своих врачей в Нью-Йорке рецепт.

Монти угрюмо улыбнулся. Трясущимися пальцами он вытащил из кармана своего измятого, в грязных пятнах пиджака ручку и написал на бумажной салфетке чью-то фамилию и номер телефона.

— Это местный врач, — объяснил он, с трудом вкладывая ручку в карман. Он не убрал стержень, и на пиджаке осталось ярко-синее чернильное пятно. — Скажи ему, что ты от меня. Он просто млеет перед знаменитостями. Если найдешь к нему подход, он выпишет тебе все, что пожелаешь.

— Спасибо, — сказала она.

— Не благодари меня, дорогая. За это благодарить не стоит.

Монти вздохнул и, пошатываясь, встал из-за стола. Какой-то мужчина из его свиты, ожидавший на диване в полумраке тускло освещенного бара, откуда он не мог слышать, о чем она и Монти говорили, подошел к нему и взял под руку.

— Пора отдыхать, Монти, — сказал мужчина. — Тебе нужно немного вздремнуть.

Монти устало кивнул. В глазах его потух живой огонек, словно кто-то нажал на выключатель.

— Вот видишь, какая у меня жизнь, — произнес он.

Да, она видела.

Историки утверждают, будто выдвижение Джека кандидатом на пост президента от демократической партии было к этому моменту предопределено, однако сам Джек так не думал и был прав. Он победил на предварительных выборах, но при этом четко сознавал, как, впрочем, и все мы, что, если он не одержит убедительную победу в первом туре голосования, его популярность будет поставлена под сомнение, и тогда маятник может качнуться в сторону Саймингтона или Джонсона, а любой из них был более предпочтительной кандидатурой для старой гвардии демократической партии.

Собираясь в Лос-Анджелес, Джек выслал вперед небольшой семейный авангард. Его отец снял поместье Марион Дэйвис, с которой его связывала давняя дружба (она была любовницей Херста), Бобби вместе с командой Джека расположился в отеле “Билтмор”; к участию в кампании привлекли и брата Джека Тедди, поручив ему обеспечивать поддержку делегатов из западных штатов; сестры Джека тоже приехали и жили в разных районах города. Я вылетел в Лос-Анджелес еще раньше. Посол попросил меня помочь убедить губернатора Брауна не отказываться от данных ранее обязательств поддержать кандидатуру Джека. Только Джеки не приехала в Лос-Анджелес. Она плохо переносила беременность, и врачи посоветовали ей остаться в Хианнис-Порте — во всяком случае, так было объявлено.

За неделю до прибытия в Лос-Анджелес семейного авангарда Джек послал туда Дэйва Пауэрза, который должен был найти ему в городе “тайное убежище”. По моему совету Дэйв снял трехкомнатный пентхаус под самой крышей здания, принадлежащего комедийному актеру Джеку Хейли. Там имелся отдельный вход и лифт. Сам дом находился недалеко от здания спорткомплекса, в котором проводился съезд. Дэйву также удалось снять для Джека один из павильонов спорткомплекса, где экспонировался интерьер дома, чтобы разместить в нем “штаб” Кеннеди. Таким образом, в распоряжении Джека было отдельное, скрытое от посторонних глаз помещение с мебелью и в самом спорткомплексе.

Казалось бы, имея две такие квартиры и на время освободившись от жены, Джек должен был быть счастлив. Но он приехал в Лос-Анджелес в дурном расположении духа. Он был вспыльчив и раздражителен, ирландское обаяние исчезло за пеленой менее симпатичных качеств ирландской натуры.

В плохом настроении Джека был виноват Линдон Джонсон. Как выяснилось, Джонсон распространял слухи о том, что Джек страдает аддисоновой болезнью и вряд ли доживет до конца срока на посту президента, что он планирует назначить министром труда своего брата Бобби (такая информация наверняка вызвала бы панику среди лидеров профсоюзов) и — самый тревожный слух — что Джек скрывает какие-то тайны из своей личной жизни, боясь, что из-за них его не изберут президентом. Все это Джеку сообщили дружески настроенные к нему журналисты, а не его личные помощники, и поэтому он разозлился еще сильнее.