Бессмертные, стр. 37

— Вижу, вы без труда нашли меня, — произнес я как можно более невозмутимо, хотя внутри у меня все сжалось. Я ожидал, что он позвонит мне и мы условимся о встрече.

— Нет ничего проще! Думаешь, если твоего телефона нет в справочнике, твой дом невозможно отыскать? Не смеши меня. — Он показал рукой на соседний особняк. — У тебя хорошие соседи. Вон в том доме живет Бебе. Я не раз бывал там, встречался с Никсоном.

Я поднял брови. Меня не удивило, что Никсон имел неофициальные связи с профсоюзом водителей (позднее это назовут “тайным каналом связи”), но я надеялся, что Дорфман не станет упоминать имя Кеннеди в разговоре с первым встречным.

— Ты неплохо здесь устроился, Дэйвид. — Он окинул оценивающим взглядом стол и одобрительно кивнул. — Красиво живешь.

— Стараюсь, Ред, стараюсь. — Я налил ему кофе и положил себе на тарелку несколько кусочков папайи.

— Если хочешь и дальше так жить, будем надеяться, что ты привез для меня хорошие новости.

Я спокойно доел папайю, вытер рот и посмотрел ему в глаза.

— Я всего лишь связной, Ред. Если ты будешь угрожать мне, ты не получишь никаких сообщений, ясно? — По своему опыту я знал, что таким людям, как Дорфман, ни на минуту нельзя показывать свой страх, иначе они не будут вас уважать.

Он недовольно посмотрел на меня.

— Ну ладно, ладно, — пробормотал он. — Что я такого сказал? Шуток не понимаешь?

— Так это была шутка? Что-то я не слышал, чтобы ты или твой дружок с кобурой под мышкой смеялись. Возможно, я не понял юмора.

— Хватит умничать, Дэйвид.

— Ред, давай договоримся раз и навсегда: я не умничаю. Я достаточно умен. Надеюсь, тебе нравится в Майами?

Он пожал плечами.

— Да ничего. Хожу на скачки, на состязания борзых, играю в “хай-алай”. Я остановился в “Довиле”, там ко мне неплохо относятся.

“Еще бы”, — заметил я про себя. Все гангстеры, приезжая в Майами, останавливались в гостинице “Довиль”. Идя на пляж или в бар, вы сразу попадаете в преступную среду.

Дорфман взял кусочек папайи.

— Так что сказал твой подопечный?

— В принципе, мой подопечный не возражает.

— Что значит “в принципе”?

— Это значит, что твой подопечный должен приехать в Вашингтон, как мы уже говорили, и ответить на кое-какие вопросы. — Я перехватил его взгляд. — Не волнуйся, — успокоил я. — С вопросами мы ознакомим его заранее. У него будет достаточно времени, чтобы состряпать нужные ответы.

— То есть это будет сплошная показуха, я правильно понял?

— Правильно. Хорошо сказано. Конечно, он, твой подопечный, должен добросовестно исполнить свою роль.

На лице Дорфмана не отразилось никаких эмоций. Я вдруг подумал, что, вопреки заверениям Моу, власти Дорфмана было недостаточно, чтобы заставить “его подопечного” вести себя подобающим образом. Вспыльчивость Хоффы, так же как и его белые спортивные носки, сразу бросалась в глаза, хотя единственный раз, когда мне пришлось иметь с ним дело, он вел себя пристойно, и мы тогда вполне смогли договориться.

Перед войной Джо Кеннеди, чтобы обеспечить будущее своих детей, приобрел в частную собственность чикагскую товарную биржу. В то время это было самое крупное торговое помещение в мире — насколько я знаю, оно остается таковым и по сей день, — и Джо Кеннеди постоянно заботился о повышении рентабельности биржи. Он очень встревожился, когда в начале пятидесятых годов профсоюз водителей попытался создать на бирже профсоюзную организацию. Зная о моих связях в профсоюзном движении, Джо попросил меня съездить в Детройт, откуда Хоффа управлял своей разрастающейся империей на Среднем Западе.

Как ни странно, Хоффа в то время считался представителем левого крыла в профсоюзном движении. Мне довелось узнать, что в начале своей деятельности он находился под влиянием Юджина Дебса, и многие ошибочно считали, что Хоффа — это американский вариант Троцкого. Уже через пять минут общения с ним в его конторе я понял, что это отнюдь не так. Из идеалиста Хоффа превратился в фанатика. В его штаб-квартире царила атмосфера коррупции и насилия, и там расхаживали головорезы — прямо как в штабе нацистского гауляйтера. Во время этого краткого визита я никак не мог избавиться от чувства, что многим из этих людей не хватает только коричневой формы со свастикой на рукаве.

Но сам Хоффа неожиданно оказался довольно-таки благоразумным человеком и даже по-своему обаятельным. Мне без труда удалось договориться с ним. Он тут же согласился с моим предложением и в свою очередь пообещал, что забастовок на Чикагской бирже не будет. Во всем остальном отношения между Хоффой и семьей Кеннеди складывались отнюдь не так гладко.

— А что значит “вести себя подобающим образом”? — спросил Дорфман, как будто впервые услышал о таком понятии.

— Пусть представит себе, что отвечает на вопросы комиссии по условному освобождению, — предложил я.

Дорфман запрокинул голову и расхохотался, да так громко, что его телохранитель вздрогнул от неожиданности.

— Так и передам, — сказал он. — Ему не приходилось сидеть в тюрьме, но он сообразит, как нужно себя вести. — Он поднялся, и мы пожали друг другу руки. — Я свяжусь с тобой, — объявил он.

— Возможно, Джек захочет, чтобы дальше этим делом занимался кто-то другой, — предупредил я. Я решил сделать все возможное, чтобы выпутаться из этого дела.

Он не выпустил моей руки. Вместо этого сжал ее крепче и покачал головой, все еще улыбаясь, но глаза смотрели холодно и серьезно.

— Ну нет, Дэйвид, — произнес он. — Ты для нас свой. Моу поручился за тебя передо мной. Я поручился за тебя перед Хоффой и моими друзьями в Чикаго, перед моими боссами.

— Меня это не вполне устраивает, Ред.

Он выпустил мою руку и по-медвежьи обнял меня.

— А ты парень с юмором, — сказал он. — Мне нравятся ребята, у которых есть чувство юмора. Я всегда читаю эту рубрику в “Ридерз дайджест”, она называется “Смех — лучшее лекарство”. — Он расхохотался, словно подтверждая, что умеет смеяться. — Ты повязан, малыш , вот и все. Ты же не хочешь, чтобы твое тело нашли в каком-нибудь бассейне, как тело того парня в начале бульвара Сансет, правда?

Я закрыл глаза, представив, как тело Уильяма Холдена покачивается на воде в бассейне Глории Свенсон.

— Ну что ж, как скажешь, Ред, — ответил я.

“Во что я втянул Джека Кеннеди?” — подумал я. Затем стал рассуждать более практично: — “И во что влип сам?”

— Не волнуйся. Все будет в порядке, — успокоил Дорфман. — Вот увидишь.

— Надеюсь, — ответил я, подавляя в себе дрожь.

— Вот-вот, надейся! — Он помедлил, поигрывая плечами, как боксер, — ведь он когда-то был боксером.

Я посмотрел ему в лицо. “Терять мне нечего”, — решил я.

— Ты рискуешь своей задницей так же, как и я, — ровно выговорил я.

Он окинул меня высокомерным взглядом, как бы говоря, что он не любит, когда его шантажируют, но в глазах его промелькнула неуверенность.

Я решил продолжить свой завтрак и, не глядя на него, стал намазывать маслом кусочек хлеба. Пока я украшал свой бутерброд джемом, Дорфман и его спутник исчезли; только слабый аромат едкого одеколона, словно запах серы, сопровождающий дьявола, напоминал об их недавнем присутствии.

Я налил себе еще кофе и взял в руки газету. На первой странице была помещена фотография Мэрилин в момент ее прибытия в Лондон. Она улыбалась, но каждый, кто знал ее, непременно заметил бы в ее глазах ужас. Рядом с ней, явно чувствуя себя не в своей тарелке, стоял Артур Миллер. Он поддерживал Мэрилин под локоть, будто боялся, что она вот-вот оступится и упадет.

Они совсем не были похожи на счастливых молодоженов.

Эми Грин опять постучала в дверь туалета.

— Мэрилин, милочка, — прошептала она, — ты хорошо себя чувствуешь? Все ждут тебя.

Она чувствовала себя ужасно. Запершись в туалете салона первого класса в самолете авиакомпании “Пан Америкэн”, выполняющем ночной рейс в Лондон, она пыталась уверить себя, что все это происходит не с ней: это не ее должны встречать супруги Оливье (теперь ей предстояло встретиться с ними в их собственной стране); это не она согласилась сниматься в фильме, где должна сыграть роль той самой белокурой глупышки, которой она быть не желала; что в этот день (везет так везет!) не она заливается месячными, не ее тело раздуто и охвачено тисками ноющей боли.