Бессмертные, стр. 104

Настроение Мэрилин отнюдь не улучшалось от того, что в образе Рослин Артур явно отразил свое представление о ней самой — кокетливой, импульсивной, нервной женщине, склонной к саморазрушению, все существо которой наполнено какими-то смутными страхами и тревогами. Получилась и впрямь беспутная неврастеничка.

Артур хорошо изучил ее натуру, как только может изучить муж, и знал, как вонзить кинжал в самое сердце! Рослин была одной из тех красивых женщин, у которых нет других талантов, кроме способности привлекать к себе внимание мужчин, и которые настолько ничтожны и не уверены в себе, что ради выживания вынуждены снова и снова доказывать себе и всему миру неотразимость своих чар, даже если мужчины, которых они соблазняют, им совершенно не нравятся… Но самое отвратительное и ужасное было то, что Артур попал точно в цель: образ Рослин — это она сама. Ей незачем было мучительно вживаться в образ своей героини; достаточно было просто оставаться самой собой.

Для нее любая картина — это борьба не на жизнь, а на смерть, но никогда прежде ей не приходилось испытывать таких душераздирающих мук и отчаяния. Она злилась на Артура, с кем вынуждена была если не спать в одной постели, то все равно жить в одном номере. Она тряслась от страха перед Хьюстоном, который, будто злой чародей, способен был заглянуть в самые сокровенные уголки ее души, а потом начинал терзать ее из-за того, что он увидел там. Она как беспомощная школьница терялась в присутствии Гейбла, которого считала идеалом мужчины чуть ли не с детских лет, а при виде Монти у нее просто сжималось сердце — его несчастья напоминали ей о ее собственных страданиях, хотя, наверное, ему было гораздо тяжелее, чем ей.

Шли недели, и она все чаще замечала на лице у Монти отсутствующее выражение. Он смотрел на всех и вся остекленелым взглядом, из последних сил пытаясь сохранить остатки разума. А Хьюстон продолжал жестоко насмехаться над ним. Монти таял на глазах, одновременно как бы лишая душевных сил и ее. Она словно летела вниз в свободном падении…

Казалось, все вокруг, за исключением Гейбла, ненавидят ее: Эли Уоллах и Артур переписали сценарий, и теперь ее героиня стала проституткой, а главная роль оказалась не у Гейбла, а у Эли; Хьюстон, как и Оливье, попытался прогнать со съемочной площадки Полу Страсберг… В конце концов она не выдержала напряжения, напилась таблеток, так что даже не могла сфокусировать взгляд, а тем более правильно произносить свои реплики, и ее отправили в Лос-Анджелес, где оставили под надзором нового психотерапевта, доктора Ральфа Гринсона.

Она не стала возражать, выбора у нее все равно не было. Она должна была подчиниться, в противном случае киностудия закрыла бы картину, а для нее этот фильм имел огромное значение. Доктор Гринсон ей понравился сразу. Он положил ее в частную лечебницу, где постепенно ее организм приучили обходиться без больших доз нембутала. Врач убедил администрацию киностудии не закрывать фильм, а просто приостановить на некоторое время съемки.

В отличие от доктора Крис, Гринсон лечил людей, работающих в кинобизнесе, и был одним из тех “надежных” врачей, “врачей-реалистов”, к чьей помощи прибегают режиссеры, если у актера, исполняющего главную роль, возникают серьезные проблемы, из-за которых могут быть сорваны съемки. Работу Гринсона можно было сравнить с работой армейского хирурга, который, залатав раны солдат, при первой же возможности снова отправляет их в окопы. Через десять дней она уже вернулась в Рино, готовая продолжать съемки.

Психика Мэрилин все еще оставалась неустойчивой. Гринсон, доктор Крис — она была в Нью-Йорке, и Мэрилин ежедневно разговаривала с ней по телефону — и Пола поддерживали ее как могли. Она во что бы то ни стало решила довести съемки до конца. А по окончании съемок она разведется с Миллером, как все и предполагают.

В начале ноября на съемочной площадке компании “Парамаунт” она снималась в заключительной сцене вместе с Гейблом. Гейбл — вернее, его герой Гэй Лэнглэнд — сидел на переднем сиденье старого автомобиля. В искусственно созданном свете луны он приблизил к ней свое лицо и сказал:

— Держи путь на ту большую звезду впереди. Дорога проходит под ней. Она приведет нас прямо домой.

До последнего момента оставаясь профессионалом, Гейбл сыграл эту сцену с первого дубля. На следующий же день Артур переехал из их бунгало отеля “Беверли-Хиллз”, где еще совсем недавно она была счастлива с Ивом, и она в одиночестве смотрела по телевизору, как Джона Ф. Кеннеди избрали президентом Соединенных Штатов.

Часть третья «Улан»

32

Находясь в Хианнис-Порте, в кругу семьи, Джек слушал результаты подсчета голосов. Из всего семейства Кеннеди только он и Джеки казались спокойными. У его сестер и невестки Этель был такой вид, словно они много дней подряд трудились не покладая рук, готовясь к приему многочисленных гостей, а теперь, когда гости вот-вот заявятся, они нервничали, сомневаясь в успехе этого мероприятия. Посол, Бобби и Тедди весь вечер сидели на телефоне, ведя переговоры с наиболее влиятельными людьми, занимающимися подсчетом голосов, — с окружными шерифами, которые отвечали за сохранность избирательных урн и имели возможность сделать так, чтобы эти урны бесследно исчезли.

Меня тоже пригласили в Хианнис-Порт, на тот случай, если придется утрясать какую-нибудь серьезную проблему с прессой или телевидением, но, поскольку затруднений не возникло, я весь вечер отмечал результаты голосования в таблице, которую Этель начертила на куске упаковочного картона от рубашки. Мария же все это время, к явному неудовольствию Джеки, заигрывала с Джеком.

Джек весь вечер молчал, время от времени подсаживаясь к телевизору. Только когда показали Никсона с семьей, направлявшихся в гостиницу мимо толпы его сторонников, он произнес:

— Вид у него какой-то непредставительный. Может, это и к лучшему, что президентом будет не он, а я.

Незадолго до полуночи Бобби, который, казалось, несколько часов подряд вел напряженные переговоры с мэром Чикаго Дэйли по поводу избирательных урн в Кук-Каунти, подошел ко мне и мрачным взглядом уставился в мои записи.

— Преимущество не очень большое, — произнес он, — но, кажется, мы побеждаем. И почему этот сукин сын Никсон не уступит?

Джек, глядя на Бобби, покачал головой.

— С какой стати он должен уступить? — возразил он. — Я бы тоже не уступил. — Он допил бутылку пива и поднялся. — Я иду спать, — объявил он и вышел из комнаты. После он нам сказал, что спал, “как ребенок”. О том, что он стал президентом Соединенных Штатов, Джек узнал только утром, когда проснулся.

На следующий день возбуждение спало и в доме воцарилась непривычная тишина и покой. Только посол не скрывал своего ликования и уже составлял “список врагов”, куда записывал фамилии людей, которые не разделяли его взглядов и в течение многих лет были его противниками.

Джеки, хотя и не прыгала от радости, но была довольна, словно Джек наконец-то совершил нечто заслуживающее ее одобрения. Джек держался несколько отстраненно, да и вообще никак не выражал своих чувств. Мне кажется, до его сознания начало доходить, что он стал президентом, когда вокруг особняка Кеннеди заняли посты агенты службы безопасности (особняк и прилегающую территорию вскоре стали называть “усадьбой Кеннеди”). Возможно, он испытывал невольный страх перед тем, что произошло.

— Ну, какие наши следующие действия? — спросил он Бобби перед завтраком.

Впервые у Бобби не было готового ответа. Джек пошел прогуляться по пляжу, а когда вернулся в дом завтракать — утром он всегда съедал яичницу из двух яиц, три кусочка грудинки и подрумяненный на огне ломтик хлеба, — настроение у него несколько поднялось.

— Я никак не могу поверить, что все кончилось, — сказал он мне.

— Конечно, кончилось. Ты бы видел, сколько тебе прислали телеграмм. Их уже несколько сотен, господин президент. — Первый раз я назвал его так. Наверное, со временем я привыкну называть его “господин президент”.