Колесо Сансары, стр. 36

Даже могущественные Голубые Маги-Хранители могут ошибаться. Ни Эн-Риэнанта, ни Селиана ещё не поняли, что Проникновение чёрных эсков на Третью уже состоялось.

Наступало страшное Время Чёрных [11], но на смену ему должно было придти…

ВРЕМЯ ОСОЗНАНИЯ НЕВЕДОМОГО

Серая лента шоссе монотонно струится под колёсами. Дороги во Франции, как и во всей Европе, прекрасные – на auto-route не встретишь ни ухаба, ни колдобинки, ни даже трещины в асфальтовом покрытии. Поэтому и скорость выжимать из машины не представляет никакой сложности. И мелькают по сторонам трассы аккуратные домики под черепичными крышами (Фландрия ли, Бельгия ли, – дома-коттеджи все на одно лицо) и буколические пейзажи с сочными лугами с пасущимися на них упитанными и дисциплинированными коровами: ни одной бурёнке и в голову не придёт взобраться по откосу к шоссе, перелезть через ограждение и задумчиво посмотреть в глаза водителю какого-нибудь «пежо» или «ситроена». На такой дороге главное – не заснуть за рулём от расслабляющего однообразия. Тем более что ещё очень рано, встречные машины почти не попадаются, так что концентрировать внимание не на чем. А если учесть, что ночь была бессонной, то становится понятным, почему зевота выворачивает скулы, да так, что хочется затормозить у ближайшего кармана, откинуть спинку мягкого кресла и подремать часок-другой.

Но надо спешить, «время – деньги» (чёрт бы побрал эту американскую пословицу!). Нет, правы антиглобалисты, всё зло – из-за океана! Поневоле вспоминаешь идиллические (или просто идеализируемые ныне?) времена Мопассана или Золя, когда для любого истинного француза главным было то, с какой женщиной он спит, а не то, насколько похудел или потолстел в данную минуту его банковский счёт.

Да, Аньез феноменальная женщина. Она способна умотать мужчину так, что вроде уже и думать об этом самом не хочется, но стоит только взглянуть на её ножки и всё аппетитное прочее, как… Если бы искусство любви приравнивалось к точным наукам, Аньез давно уже была бы профессором или даже академиком в области этой сладкой науки. Сплетница-консьержка, исправно вымогающая у Жерара деньги при каждом его визите в маленький городок на побережье Па-де-Кале, рассказывала трагическим полушёпотом (при этом оглядываясь, словно воображая себя секретным агентом), что оба бывших мужа знойной красотки оставили её (точнее, сбежали) именно из-за неуёмного темперамента Аньез. «Вы знаете, мсье Рану, – говорила консьержка, округляя при этом для многозначительности глаза, – я к вам очень хорошо отношусь (ещё бы, где ты найдёшь второго такого дурака, который терпеливо выслушивал бы твои идиотские истории, вызывающие приступы тошноты даже у завзятых любительниц мыльных опер), и поэтому хочу вас предостеречь. Эта Аньез ведьма! Мадам Марсо говорила мне, что…».

Конечно, Жерар не принимал всерьёз эти россказни. Он даже подумывал о том, не бросить ли ему семью и не перебраться ли к Аньез насовсем, однако по трезвом размышлении отбросил эту идею. Когда мужчине под пятьдесят, на многие вещи начинаешь смотреть по-другому. Этой пылкой полуиспанке нет ещё и тридцати, а сколько осталось ему, Жерару? Десять-пятнадцать лет, а там женские прелести перестанут его волновать, и наступит время лишь вспоминать былое. И что тогда? Наблюдать, как Аньез мучается под натиском своих неугомонных гормонов, и смиряться с тем, что у него, Жерара, неумолимо начнут отрастать ветвистые и раскидистые рога? К тому же по прошествии ряда лет, когда умнеешь и избавляешься от глупости юношеского возраста, понимаешь, что отношения между мужчиной и женщиной – это не только секс (хотя без него окраска этих отношений совсем не та: бледнее она, гораздо бледнее).

И всё-таки семья – это семья. Уютная Анн-Мари, умеющая окружить заботой и теплом, и при этом оставаться незаметной, не мешать, когда Жерара обуревает очередная идея, и он забывает обо всём на свете, отдаваясь работе с таким же жаром, как и любовным утехам. Конечно, его жена далеко уже не та девчонка, которая молча и упорно сопротивлялась, когда он в самый первый раз настойчиво стаскивал с неё трусики… Как давно это было, а яркость воспоминания совсем не поблекла, словно прошло не тридцать лет, а пара дней. Анн-Мари начала увядать (хотя в постели она, надо отдать ей должное, ещё очень даже ничего).

Но главное не в этом, а в том, что за прожитые вместе годы жена сделалась для него привычной, необходимой и естественной составляющей окружающего мира, без которой само существование немыслимо. Анн-Мари умела не обращать внимания на взбрыки Жерара, граничащие с капризами, и даже смотрела сквозь пальцы на его любовные интрижки. И при этом она оставалась человеком, вызывающим уважение – несмотря на свой совсем не престижный статус домохозяйки. Анн-Мари установила для мужа рамки, переступать которые не рекомендуется, и Жерар знал это. И поэтому он не уйдёт к Аньез, а будет лишь изредка навещать её – пока ей это не надоест, и она не подыщет себе другого мужчину.

И дети… Оболтусы, конечно, но что поделаешь! Элизабет в свои двадцать шесть так ещё и не состоялась. С детских лет увлекалась искусством, холила и лелеяла свой скрытый талант (Жерар не без основания подозревал, что таланта не имелось вовсе или скрыт он был слишком уж глубоко), даже училась в художественной школе. Теперь у неё в Лилле свой небольшой магазинчик-салон (хорошо, что любящий папа помог деньгами), в котором выставляют на продажу свои творения непризнанные гении – такие же, как сама Элизабет.

Эти гении у Жерара уже в печёнках сидят: он давно бросил бесполезное занятие запоминать имена очередных приятелей дочери – слишком часто она меняет своих коллег по искусству и по постели. И околобогемные тусовки, которые Лизетта обожает устраивать в их загородном доме, – после таких вечеринок презервативы приходится выметать из всех углов. Как-то на подобном сборище одна из подружек Элизабет откровенно и нагло домогалась Жерара чуть ли не в присутствии Анн-Мари. Пришлось уделить этой девице должное внимание в гараже (хитроумная бестия заманила туда хозяина под предлогом того, что «с её машиной что-то не так»). Вот на капоте этой самой машины он её и… Хорошо ещё, что жена ничего не заметила (или заметила, но не подала виду?).

Жан-Пьеру двадцать один, но и он пока никто, ничто и звать никак. Заочно учится в Парижском университете философии и праву, даже иногда ездит в столицу сдавать какие-то экзамены. Как-то после очередного заезда сына в Париж папе пришлось отсыпать кругленькую сумму на аборт его несовершеннолетней подружке. Девчонке не исполнилось ещё и пятнадцати, и шуму было бы!

После этой истории Жерар на полном серьёзе посоветовал Жан-Пьеру или предохраняться тщательнее, или переключиться на занятие онанизмом, поскольку папа далее не намерен расхлёбывать последствия его любовных похождений. Неизвестно, внял сынуля отцовским увещеваниям или нет, но проблем по этой части (тьфу-тьфу-тьфу!) вроде больше не возникало. Зато теперь Жан-Пьер мог сутками пропадать в Интернете, общаясь с такими же фанатиками виртуальной реальности и регулярно ошарашивая папочку астрономическими суммами счетов за телефон.

Ах, молодость, молодость! Всё впереди, время и здоровье не в счёт (и того, и другого – навалом!), и о будущем задумываться всерьёз пока не хочется (хотя пора бы, давно пора!). Ничего, перебесятся и станут солидными и степенными семейными людьми – все проходят через беспорядочность юности.

Нет, ему, Жерару Рану, нечего зря гневить Господа – у него всё более-менее нормально (по стандартам общества, в котором он живёт). Любящая и заботливая жена; взрослые дети, которые уже могут сами о себе позаботиться (просто они привыкли, чуть что, полагаться на отца, но это пройдёт); устойчивый доход, обеспечиваемый нравящейся Жерару и к тому же высокооплачиваемой работой; роскошная квартира в Лилле и загородный дом (chalet [12], как его с оттенком гордости называют домочадцы – дизайнер поработал на совесть); хорошая и не слишком обременительная для семейного мужчины любовница.