Бандитский Петербург, стр. 40

— У нас такого нет, — решительно заявляет смуглый, усатый пакистанец, арестованный за нанесение тяжких телесных повреждений. — Сажают убийцу, насильника. Остальные ждут решения суда. Только суд может решить: заключать человека под стражу или нет. В вашей стране царит… — пакистанец делает паузу и с удовольствием выговаривает выученные, вероятно, в «Крестах» слова:

— Правовой беспредел!

Ясно одно: в предъявленных обвинениях ни зарубежные гости, ни наши блюстители порядка сознаваться не намерены даже в сугубо частной беседе, хотя на первый взгляд относятся к своим бедам чересчур спокойно и рассудительно — такое впечатление, что все они чувствуют себя проигравшими в той игре, правила которой они знали заранее.

ОРБ — РУОП [85] здесь поминают с легким матерком. Оно и понятно: именно коллеги позаботились в свое время, чтобы наши собеседники оказались здесь. Нам показалось, что, если бы это сделала прокуратура, арестантам было бы чуточку легче.

— Вы тоже хороши, — угрюмо бросает оперативник из района. — Напишете что-нибудь про кого-нибудь, а нас потом вызывают на ковер: так, мол, и так, у нас тут творится такой беспредел, что в газетах уже пишут — прямо по именам называют главарей. Надо их, значит, упаковать. Вперед, за дело! Опер всегда крайний, всегда виноват.

Интересно, что, несмотря на стопроцентную «невиновность», все четверо свято убеждены: на одну честную милицейскую зарплату содержать семью по нынешним временам невозможно. Охранник вновь поминает систему и начальство недобрым словом.

— Ты сидишь сутками, как проклятый, не знаешь, уйдешь домой живым или нет с этого поста, а львиную долю процентов с оплаты получает РУВД. Разве это справедливо? Приходится крутиться.

Выясняется, что у одного — трое детей, у другого — двое… Практически оставлены без средств к существованию. Винить в этом можно кого и что угодно: ОРБ, прокуратуру, начальство, систему… Наконец, самих себя. Беседа заканчивается на характерной ноте.

— Вот погодите, — уверенно говорит охранник, — будет очередной переворот, и вы сядете сюда, к нам.

Что ж, от сумы да от тюрьмы, как говорится…

Час оборотня

Мы живем в такое время, когда, кажется, никого я ничем уже удивить нельзя. Устали люди удивляться, возмущаться. Скандалы происходят каждую неделю на самых высоких уровнях. Реакция общества на новые разоблачения и срывание масок сейчас напоминает реакцию на удары долго избиваемого человека — отупев от боли, он уже даже не вскрикивает и не пытается защищаться.

В 1993-м в Петербурге к уголовной ответственности было привлечено около 150 сотрудников правоохранительных органов. В любой нормальной стране это вызвало бы бурю. У нас все тихо.

Разные высокие начальники из правоохранительной системы открыто начинают муссировать вопрос о том, что мафия может на определенном этапе стать союзницей милиции в борьбе, например, с уличной преступностью.

Вновь обсуждается всерьез тезис о том, что, ввиду малоэффективности прямой борьбы с организованной преступностью, нужно «управлять» ею изнутри, регулировать направления ее деятельности и стравливать группировки между собой.

После убийства одного из крупнейших московских авторитетов Отари Квантришвили в апреле 1994 г., один из хорошо информированных столичных источников осторожно намекнул нам:

— Не удивлюсь, если Отари убрали люди при погонах. Удивлюсь, если выяснится, что это не так…

Голословные обвинения? Возможно. Но вот слова другого источника, питерского бандита, ездившего летом 1994 г. в Москву на какие-то разборки. За чашкой кофе в «Астории» он сказал:

— В Москве уже совсем все головой поехали. Там на разборки генерал-майоры стали ездить — прямо в форме. Решают вопросы. Ты веришь, нет — я в первый раз себя почувствовал таким маленьким и глупым…

Лихое наступило времечко — время оборотней. Причем оборотней двойных и тройных — давно ли на каждом бандитском сходняке орали, что плохой бандит, мол, все лучше, чем хороший мент? Тем более что хороший мент — это мертвый мент… А теперь уже никто из верхушки питерской бандитской братвы не остановится перед тем, чтобы тихо и чисто сдать этим самым ментам — неважно каким, плохим или хорошим — братишек из конкурирующей или оборзевшей дружественной группировки. А потом на сходняке поцокать сочувственно языком, повздыхать, поохать: «Эх, каких ребят не уберегли. Как же их так — с поличным-то. Да еще и с оружием…»

А кое-кто и вообще сам в тюрьму садится — пересидеть смутное время кровавого кошмара: вы, мол, там, на воле, воюйте, убивайте друг друга, а мы тут, за решеточкой, за дверями железными — тихо и богобоязненно. Тем более что из тюрьмы все вопросы решаются ничуть не менее оперативно, чем на воле.

Может быть, кто-то возразит, скажет, что нынешние бандиты просто вынуждены выкидывать такие финты, поскольку окружены со всех сторон врагами, а между своими они — честные… Кто-то скажет, что и те, кто ушел с высоких милицейских должностей в некие коммерческие структуры, — тоже совершили честный поступок и строят теперь новую Россию — капиталистическую, причем такими же чистыми руками, как до этого социалистическую. Может быть. Всякое бывало в России, и никто уже ничему не удивляется.

Но вот Вам, Уважаемые Читатели, еще одна история-загадка, разгадки на которую нет. Пока. А может быть, и никогда не будет. Да и не столь она важна — разгадка, потому что давным-давно восточные мудрецы тонко подметили, что вопрос иногда бывает гораздо важнее ответа.

Жил да был в Питере (да и сейчас живет, правда, в «Крестах») Нягин Сергей Николаевич, и занимал он некий пост в известном всем «синдикате» господина Малышева. В свое время господин Нягин делал дела еще с господином Владимировым, памятным широкой публике по печально известному делу фирмы «Планета».

Узнал однажды Сергей Николаевич, что в поселке Горелово, где он, кстати, был прописан, осетины открыли кафе. Рассердился Сергей Николаевич на них за то, что не платят они долю малую. И пришел он к осетинам, и разговаривал с ними, и сказал: «Господь велел делиться». Не сказать, чтобы осетины сильно обрадовались визиту господина Нягина, но не признать его правоту они не могли — действительно, говорил Спаситель такие мудрые слова.

И стали осетины платить господину Нягину дань. Собирать ее было удобно, потому что дом Сергея Николаевича стоял как раз рядом с кафе.

Просто сказка сказывается, да не просто «дела делаются» — перестали платить осетины. Не поверили в защиту нягинскую. И стали на них с удивительной периодичностью — через трое суток — наезжать какие-то молодцы, бить хозяев и выносить из кафе все, что понравится. А нравилась молодцам в основном выпивка. «Ну, ясное дело, — скажет читатель — Бойцы нягинские уму-разуму их учили». Скажет такое читатель и ошибется, потому что были это никакие не нягинские бойцы, а милиционеры из Пушкинского учебного центра, и периодичность их появления — через трое суток — объяснялась графиком дежурств и учебы. Уставшие от ментов и бандитов, осетины пошли в Управление по борьбе с организованной преступностью и просили избавить от супостатов. Добры молодцы из РУОПа замыслили колоссальную операцию по поимке коллег — с наружным наблюдением, с подставными и понятыми, с видеокамерой в нягинском, кстати, подъезде. Стали ждать злодеев. Точно по графику злодеи появились. «Сгорели менты», — скажет проницательный читатель, но опять ошибется. На этот раз вместо милиционеров заявились как раз нягинские, которые, как бы специально позируя перед видеокамерой, стали учинять в кафе погром и выносить оттуда ящики со спиртным, с шоколадом, а один тащил даже кассовый аппарат — ему сказали «взять кассу», ну, он и понял это буквально… Не знал парень, что касса — может означать выручку.

И вот что интересно — о том, что на осетинское кафе, с упорством параноиков, через три дня на четвертый по вечерам наезжают пушкинские милиционеры, знала в Горелове каждая собака. Это кафе — единственное заведение в селении, где подавали спиртное, — так сказать, центр жизни. Опять же все видели — то хозяева нормальными ходили, а то вдруг — с поломанными челюстями. Титаническая операция РУОПа по поимке «оборотней» секретной, честно говоря, не была — и не потому, что не хотели, а потому, что скрыть подготовку к захвату в Горелове просто невозможно — что скроешь в деревне? Тем более видеокамеру в нягинском подъезде.