Тигриные глаза, стр. 22

Плам отказалась от предложения Лео проводить ее, потому что хотела спокойно обдумать наконец ту проблему, от которой уходила долгие годы. Ею владело ощущение внутреннего одиночества, которому она не могла найти объяснения, имея мужа, детей и множество друзей. Все это заставляло ее отмахиваться от этого нелепого чувства, но теперь оно становилось все сильнее и, как во сне, превращалось в тоску, причины которой она не вполне могла припомнить. Она словно бы лишилась части себя, и теперь эта затерявшаяся где-то частичка все настойчивее призывала ее на поиски, предупреждая, что без этого она так и останется неудовлетворенной и вечно мятущейся личностью.

Пробиваясь сквозь ветер на Уолл-стрит в не по сезону легких замшевых сапогах, хлюпавших по раскисшему снегу, она чувствовала, что направляется навстречу беде. А полная неспособность разобраться в мучившей ее проблеме только усиливала чувство опасности.

На пересечении Западного Бродвея с Чамберс она повернула налево. Ветер сразу же ослабел, хотя все еще продолжал налетать порывами. Она заспешила мимо витрин маленьких магазинчиков, специализирующихся на продаже орехов, кофе в зернах, сливочной помадки и накладных ногтей. Изломанными неоновыми линиями пламенела реклама: «Бесплатная доставка светлого пива „МиЧелоб“, „Смокинги напрокат“, „Немедленный психологический прогноз“.

Плам нырнула в корейский магазин на Чамберс и быстро прошла вглубь. Скрывшись за холодильным шкафом с банками пива, она сняла с пальца кольцо с бриллиантом и сунула его в глубокий карман пальто. Теперь она не станет добычей грабителей. Может, ей следовало положить кольцо в кошелек? Нет, это как раз то, что грабители хватают в первую очередь. Только идиоты носят ценные вещи в кошельке. Но беспокойство не проходило, и Плам вдруг поняла, что причиной его является беззащитность. Но почему она должна чувствовать себя беззащитной?

На перекрестке Плам повернула направо. На Бродвее в лицо опять стеганул ветер — такой резкий, что перехватило дыхание. Она открыла рот, чтобы схватить воздуха, и ветер ледяным клубком закатился в горло, обжег холодом легкие и застыл внутри. Плам стиснула зубы и обхватила себя руками. Так холодно ей никогда не было.

В бледно-голубом небе высился готический шпиль небоскреба «Вулворт». Автомобили проезжали изредка. На противоположной стороне несколько уличных торговок с обескураженным видом жались к вентиляционным решеткам метро. На скамейках небольшого парка мэрии с несчастным видом ютились бездомные бродяги. Некоторые уже были слишком пьяны, чтобы ощущать холод. Вокруг валялись пустые бутылки.

Плам вдруг стало стыдно за свое чувство неудовлетворенности. «Бедная маленькая богачка», — насмешливо подумала она. Но чувство неудовлетворенности не проходило оттого, что она говорила себе, что счастлива, что у нее есть все и даже больше. И к тому, чтобы стать художником, она шла не так, как многие другие, которые хоть и не по своей вине, но жили гораздо ниже уровня своих способностей. Некоторым женщинам вообще не удается узнать меру своего таланта. Но с какого момента художник начинает нуждаться в спортивных автомобилях и в другой роскоши? Ее претенциозная светская жизнь — это лишь иной, более дорогостоящий, способ не отстать от Джоунсов, как раз то, что ей так не нравилось в матери, когда она видела, как ощущение беззащитности заставляет ее тянуться за соседями, становясь агрессивной и безжалостной.

В конце узких улочек Южного порта показались мачты пришвартованных яхт постройки прошлого века. Древние строения из мелкого кирпича, теснившиеся вокруг рыбного базара на Фултон-стрит и когда-то служившие складами и постоялыми дворами, теперь были превращены в шикарные кафе и магазины деликатесов. Купив в салоне Лауры Эшли бордовые перчатки и такой же шарф, Плам прошла в примерочную и быстро надела на палец кольцо с бриллиантом. Она будет рада, когда покинет этот район и не будет чувствовать необходимости прятать кольцо.

У Забара, соблазненная запахом свежеиспеченного хлеба, Плам накупила всевозможных булочек для ребят и тут же вспомнила, что пухленький Макс сидит на диете, а помешанный на здоровье Тоби вообще не прикасается к тому, что содержит сахар. Они для нее все еще были малыми детьми, и это все больше раздражало их. Но Плам не могла считать их взрослыми только потому, что они вдруг заговорили ломким баском.

Неожиданно ей пришло в голову: ее беда в том, что она не чувствует себя полноценной личностью. Да, она художник, она мать, но вот ощущения того, что она женщина, не было.

Когда она, впервые оказавшись в Лондоне, только начинала свою самостоятельную жизнь, дела шли туго, но у нее были ее сыновья, ее картины, ее друзья и больше времени для веселья и других простых вещей, которые женщину делают женщиной. Неужели за признание и успех надо расплачиваться самым дорогим?

Глава 7

Плам вышла из лифта в офисе Виктора и оказалась лицом к лицу с одной из своих картин. Полотно, полыхающее ярко-желтыми, шафрановыми и лимонными оттенками, напомнило ей, какой она была счастливой, работая над ним, и у нее сразу улучшилось настроение. Это было как раз перед тем, как Тоби беззаботно покинул дом, чтобы поселиться с друзьями в общежитии, и она почувствовала себя так, словно ее обокрали. После этого темные и мрачные тона долгие месяцы не сходили с ее палитры, как и с рабочего стола, на котором она смешивала краски.

Дженни пыталась успокоить ее.

— Большинство женщин, посвятивших жизнь своим детям, остаются ни с чем, когда те уходят из дома. А у тебя остается твоя живопись, Плам.

И это подействовало.

В своих картинах Плам рассказывала о себе, эмоционально обнаженной и беззащитной. Но если картину можно было описать словами, значит, она не выразила в ней то, что хотела. Значит, зритель не сможет понять и разделить ее чувства. Цвет передавал ее мысли и ощущения, как звук в музыке. И теперь в офисе Виктора она задумалась о том, как выльются на холст вновь охватившие ее чувства.

Она уставилась на огромное полотно и — так было всегда — тут же почувствовала желание что-то изменить в нем. Освещение, в какое попадали выставленные картины, никогда не было таким же ясным и прозрачным, как в ее лондонской мастерской. В этом мягком январском свете, отраженном от поверхности вод Нью-йоркской гавани, некоторые мазки кадмия казались слишком резкими, тогда как вкраплениям жженой охры недоставало насыщенности. Эти два тона не выдерживали соседства друг с другом.

Вскоре Плам пригласили к Виктору, и ей показалось, что она попала в музей современного искусства, но никак не в кабинет голливудского магната. Одна стена была сплошь стеклянной и выходила на лужайку, спускавшуюся к гавани, другую закрывали стеклянные же полки с коллекцией масок из Новой Гвинеи. На третьей висела еще одна картина Плам — из серии ее мрачных черно-лиловых творений. Из мебели в кабинете было всего лишь три диванчика, покрытых серой фланелью. Они расположились вокруг огромной плиты сланца, на которой лежала тонкая оранжевая папка с документами и стояла стеклянная подставка с визитными карточками Виктора, где были указаны шестнадцать номеров его личных телефонов, включая автомобильный.

Плам посмотрела сквозь стену на огромную серую гладь Ист-Ривер — молчаливую, зловещую и безнадежно холодную. Дальний берег казался темной полоской угля с неровными краями, лилово-серые здания напоминали пейзажи Моне.

Дверь отворилась, и вся комната сразу заполнилась присутствием Виктора и тех миллионов долларов, которые он олицетворял.

— Не костюм, а сплошная ностальгия по шестидесятым. — Пожимая ее руку, он оглядел Плам с ног до головы. — А что это с сапогами? Тебе их лучше снять, они совсем промокли… Я отправлю тебя на «Роллсе». Мисс Орбах, через полчаса мне будет нужна машина! — Он поднял ее руку с кольцом. — Оно тебе нравится, да?

Плам пошевелила пальцами, наблюдая, как бриллиант ловит свет и вновь отбрасывает его уже в виде ослепительных лучей — синих, зеленых и желтых.