Дикие, стр. 110

— Но ведь ты же должен был быть далеко налево. Роб вздрогнул:

— Я начал скользить. Снег был покрыт льдом, и я не мог остановиться. Я не мог затормозить. Я все скользил, все ближе и ближе к ней. Мне казалось, что мне конец.

— Но этого не случилось!

— Я налетел на высокий сугроб и поэтому остановился. Можно здесь еще немного отдохнуть? Гарри покачал головой:

— Лучше спуститься вниз. Уже поздно. И погляди на небо! Мы пойдем медленно.

На бледном лице мальчика появилось паническое выражение.

— Мне кажется, я не смогу, Гарри!

— Ну-ка дай я тебя разотру. — Гарри снял щапку и надвинул ее на рыжие кудри. Он стал растирать Робу руки по направлению к сердцу, чтобы улучшить кровообращение.

Роб упал на лыжи:

— Я не могу больше идти.

— Брось, — сказал Гарри. — Я не смогу тебя нести, и в темноте в горах не стоит искать носилки, если можно без них обойтись.

Роб, дрожа, качал головой.

Гарри дал ему лыжную палку.

— Обопрись! — Он рывком поставил Роба на ноги и стряхнул с него снег. — А теперь будем потихоньку спускаться. Иди за мной. Старайся смотреть по сторонам, а не только вперед. Расслабься, и пусть лыжи понесут тебя вниз.

И они медленно пошли вниз.

Они ввалились в тяжелых ботинках в коттедж, в царство тепла и света. Они почувствовали запах пунша и услышали трансляцию рождественского гимна: «Бог милостив к вам, господа, и вам никто не страшен…»

— Горячий душ и горячие напитки, — сказал Гарри Робу, помогая смертельно уставшему мальчику разуться.

Подходя к своей комнате, они услышали шум. У двери стояла какая-то женщина и орала:

— Если не прекратится шум, я позову администратора.

Когда Гарри вошел в комнату, ему в лицо попала подушка. Ее бросил в двух сцепившихся между собой братьев Фред. Раздался треск, так как оба свалились на стул.

Гарри бросился вперед и стал разнимать двух здоровяков. Все втроем повалились на пол, образовав живую груду.

— 0-го-го! — заорал от окна Фред и швырнул в дерущихся недопитую банку с пивом. Она ударила Роба по уху, а пиво забулькало по полу.

Роб захлопнул дверь и стал к ней спиной, крича:

— Фред, скотина, ты опять напился!

— А мне осто…дело подавать вам хороший пример! — закричал Фред. — На… нужно нам это Рождество! Что нам праздновать?! — Фред выглядел точно как Дюк на фотографиях в молодости.

Роб потер ухо и крикнул:

— Не приставай ко мне! — Но он не то чтобы разозлился по-настоящему. Он был поражен.

Бедняга Фред переживал больше других братьев. Как старший, он имел дело с юристами и со всем этим дерьмом, и его степень математика не приносила пользы семейным финансам. По каким-то причинам ему не разрешали пользоваться банковским счетом родителей, а как иначе платить прислуге и садовнику?

Билла и Дэйва раздражали неожиданная сверхопека и тревожность Фреда, а Роб хотел, чтобы он перестал пить.

Фред бросил еще одну подушку в дерущихся. Подушка разорвалась, перья разлетелись, как бутафорский снегопад. Роб почувствовал, что сейчас заплачет. Он бросился в ванную и запер дверь. Он убеждал себя, что плачут только маленькие.

Только он один из братьев не хотел верить в гибель родителей. Страшно было представить, что их нет, что они его покинули. Он больше не мог это выносить. Ему было так же плохо, как бывало, когда он был маленький, а мама, заговорившись с кем-нибудь из остальных, уходила вперед. Тогда он кричал: «Подожди меня!» Он помнил болезненное чувство маленького ребенка, которого взрослый оставил без защиты. Но тогда она оборачивалась, улыбалась и ждала его.

Теперь она не вернется. Роб тихо вскрикнул:

— Мне страшно! — неодолимый страх снова захлестнул его, как тогда, на лыжне. Он сел на пол и заплакал.

Гарри удалось наконец разнять Билла и Дэйва. Дэйв повалился в кресло, а Гарри держал рычащего Билла.

Билл чувствовал себя как натянутая до предела струна. Он не был подавлен отчаянием, как Фред, он был озлоблен. Он был зол на весь мир за гибель родителей. Он чувствовал себя обманутым. Он был зол на «Нэксус», не плативший денег их прислуге и пославший отца, да еще вместе с матерью в такое опасное место. Он был зол на всех, кто с симпатией спрашивал: «Ну, какие новости?» или «Ох, Билл, если бы ты знал, как мы тебе сочувствуем…» Пусть держат свои дерьмовые чувства при себе.

Дэйв повесил голову и закрыл лицо руками. Он думал, что ему ни в коем случае не следовало говорить Биллу, что он чувствует. Дэйв, на которого рычал Билл, чувствовал себя прижатым к стенке. Надо было кого-то обругать за гибель родителей, надо было наброситься на кого-то и уничтожить его.

Почему не самого себя? Он даже не спрашивал, было ли путешествие на Пауи опасным… Он ничего не сделал. Его грызла ненависть к самому себе.

Гарри наконец выпустил Билла и сказал:

— Дай мне пива, Фред. Нет, не надо бросать, дружище. — Он поймал злобно брошенную банку.

— Не называй меня «дружище». — Фред знал, что и остальные братья чувствуют то же самое, для них он полупосторонний, который непрощенно решил разделить с ними горе.

Гарри тихо сказал:

— Так не разговаривают с друзьями.

— С чего это нам считать тебя другом? Мы едва знаем тебя.

— Я друг вашей матери, — сказал Гарри, открывая банку и направляясь к ванной. Он позвал: — Выходи,

Роб, будь умницей. Мне нужен горячий душ. И не можешь же ты просидеть там всю ночь.

Чувства Гарри как бы смешались. И если Анни жива, и если они погибли вместе, все равно его любовь к ней должна включать в себя по крайней мере дружеские чувства к этим четырем верзилам. Нет, не так. Роб — хороший мальчик. Но иметь дело с остальными — кажется, в тысячу раз труднее.

Роб открыл дверь и вышел, бледный и печальный.

— Они всегда такие, — грустно сказал он, глядя на кавардак в комнате. — Они раньше такие не были. Они были настоящие парни, правда, — Он чуть слышно добавил: — Как вы.

Гарри кивнул. Он ничего не говорил, но все знали: и ему было горько. Как и они, он привык не говорить о своих чувствах.

Он понимал, что четверо братьев просто не могут никуда деться от своей тяжести. Тоска, казалось, гнет их к земле и парализует.

Гарри повернулся к ним:

— Я хочу вам только сказать, что вашей матери все это было бы не по сердцу. Она любила вас, вложила в вас свою душу, и ей неприятно было бы все это видеть. — Он помолчал. — И вот что еще. Что бы вы, идиоты, ни делали, я должен быть с вами.

Все понимали, почему.

22

Убив туземного солдата, Пэтти, вместо того чтобы прийти в ужас, просто сказала:

— Это не так плохо, как убить козла на постоялом дворе, — и отказалась добавить еще что-либо.

— Я никогда бы не подумала, что это одержимая чувством вины тютя способна на такое, — сказала Кэри Анни, когда они собирали хворост. — Просто совсем другая девица, а не та безмозглая плакса, которую я помню по Питтсбургу.

— Нет, она не была так уж плоха, — возразила Анни.

— Она всегда делала из мухи слона, — напомнила ей Кэри.

— Только временами, — снова не согласилась Анни.

— У нее всегда была прекрасная причина, чтобы никому не помогать: она слишком занята! — фыркнула Кэри.

У Анни начала разваливаться ее вязанка, и Кэри сказала:

— Если мы свяжем две вязанки посередине, ты сможешь сделать из ротанга петлю вокруг шеи и нести два груза вместо одного. Давай я тебе покажу.

— А Сильвана как изменилась! Раньше она никогда и пальцем не шевелила.

— Да, если бы не Сильвана, в лагере было бы намного неудобнее, — согласилась Анни.

— Помнишь, какой она была снобкой? А теперь горничная и, право, хорошая повариха. — Кэри встала и повесила обе вязанки Анни на шею.

— Возможно, мы всегда были крепче и более ловки, чем думали.

В эту ночь Кэри не могла уснуть. Москиты искусали ей веки, и от раздражения ей не спалось. Сбоку от ее постели во сне бормотала Сильвана. С другой стороны мирно спала Сюзи.