Сестра милосердия, стр. 21
Выйдя из ванны и взяв в руки большое тяжелое полотенце, Таня покачала его в руках уважительно – хорошая вещь. Мать однажды разорилась и купила такие же полотенца им с сестрами в приданое. Развернула, показала – это вам, говорит, девки, отдам, когда замуж пойдете. Так, наверное, и лежит теперь это полотенце, ей в замужнюю жизнь предназначенное, в материнских сундуках, и толку от него нету… Хотя сестра Тамара, например, свое полотенце, выйдя замуж, тоже в обиход не пустила, а заботливо переложила в другое приданое, для своей уже дочки. А что – святое дело. Мать рассказывала, у них в роду всегда так принято было – сама новой кофты не сшей, а дочке материю в приданое сложи честь по чести…
Облачившись в толстый махровый халат и распустив влажные после мытья волосы, она снова с удовольствием плюхнулась в мягкие диванные подушки. Взяв со столика пульт от телевизора, нажала нужную кнопку – слава богу, хоть здесь секретов нет. Телевизор с пультом они с бабкой тоже себе недавно справили, сложив вместе бабкину пенсию и Танину зарплату. Потом прожили кое-как, на пустых пирогах да на молоке. Зато и мелочиться не стали – большой купили. Уж смотреть так смотреть. Тем более бабка Пелагея, разомлев на городском безделье с паровым отоплением да всякой водой под боком, сильно увлеклась разными сериалами. И еще одна передача ей приглянулась, из молодежных. Реалити-шоу называется. Как она сама ее комментировала: «Согнали парней да девок в одну избу, бессовестные, и глядеть стали, как они промеж собой грешить будут. Чисто безобразие…» Плевалась, конечно, от души во время просмотра этого самого шоу, но смотреть смотрела. Ко времени начала «безобразия» старалась все дела переделать да так подгадать, чтоб не пропустить ненароком очередную серию. И по именам всю молодежь экранную знала, и Тане потом взахлеб рассказывала, кто с кем «сожительство переменил да как их на этот грех девка-командирша белобрысая при всем честном народе благословила»…
Вспомнив про бабку Пелагею, Таня взгрустнула чуть, вздохнула летуче и стала вглядываться в экран французского телевизора, где какая-то пожилая пара выясняла, по всей видимости, отношения. Довольно скучно выясняла – так, бормотали мужчина с женщиной друг другу слова какие-то по очереди, быстро, картаво и в нос, будто простуженные. По другой программе футбол показывали, еще по одной – оркестр какой-то наяривал… Ничего интересного. И спать совсем расхотелось. Поднявшись с дивана, Таня подошла к большому окну, отвела в сторону легкую белую занавесь. Полная луна во французском небе торчала равнодушная и желтая, как сквозная дыра в темноте. Газонная трава серебрилась под ее светом, будто ночная вода в тихом озере. Красиво. Интересно, почему у них трава зимой растет? Конец февраля на дворе, а у них трава. И тишина такая…
Вернувшись к дивану, она прилегла на подушки с мыслью в голове, что надо бы встать и постелить себе постель по-настоящему, но тут же и уснула, словно провалилась куда. И сны ей приснились за короткий остаток ночи самые разные. То самолет снился, то Левушка с Ленусиком, а потом вдруг бабка Пелагея к ним присоединилась, и будто была она в таком же розовом балахоне с перьями, как у Ады, только вместо перьевой шапочки на голове прежний белый платочек…
Глава 11
Проснулась она от яркого луча солнца, нахально уткнувшегося прямо в глаза и заставившего поднять голову с подушки. И долго понять не могла – где это она. А вспомнив, села, проворно протерла глаза и вновь стала осматриваться – в утреннем свете комната выглядела еще краше и уютнее, чем при темном ночном окне. Шел будто от этого окна особый какой-то свет, ласковый и теплый, и был он одной породы с желто-синим пушистым ковриком под ногами, с кремовыми шершавыми плитами пола, с теплыми сливками диванных подушек. Сразу было понятно, что не редким гостем заглядывает в эту комнату солнечный свет, а, наоборот, является чуть ли не хозяином ее, и будит тоже по-хозяйски – вставай, мол, чужая женщина, давай знакомиться, что ли…
Таня, улыбнувшись, потянулась от души, подошла к окну, раздернула белые замысловатые шторы. За окном было чудесно! Истошно-синее небо соревновалось в яркости своей синевы с зеленью большого газона, каким-то хитрым способом стриженные квадратные кусты сторожили по краям белые дорожки, и заметно было к тому же, что там, за окном, очень тепло, будто тепло это было видимым глазу и ощутимым состоянием. Можно открыть окно, к примеру, протянуть руку и взять его полную пригоршню, и опрокинуть себе на лицо…
Быстро умывшись и натянув на себя юбку с блузкой, Таня осторожно выглянула в коридор, подошла к соседней двери, прислушалась. Ухо уловило переливчатый ласковый женский голосок:
– Ну, Матвейка, ну чего ты… Смотри, какая машинка! Мы сейчас моторчик заведем, и она сама поедет…
Тихонько постучав и приоткрыв дверь, Таня просунула в образовавшуюся щель голову и с ходу наткнулась на досадливый взгляд красивой белокурой женщины, расположившейся на ярком голубом ковре прямо в шелковой блескучей пижаме. Отя сидел перед ней понуро, тоже в пижамке, сложив губы горестной скобочкой и глядя подозрительно на машинку у нее в руках, и было видно, что он уже плакать собирается. Осталось только вдохнуть воздуху побольше, и… Оглянувшись на Таню, он дернулся и будто икнул на вдохе, перекрывая на подступах коварные слезы, подскочил с ковра тугим мячиком и полетел к ней радостно, и вскарабкался шустрой обезьянкой, обхватив ее, как обычно, и замер, уткнувшись Тане в шею. Подняв на женщину глаза, Таня отвела свободную руку в сторону, улыбнулась виновато и чуть гордо – что, мол, теперь поделаешь…
И женщина тоже ей улыбнулась. Только странно как-то. В улыбке ее сочетались вежливость, равнодушие и презрение – чувства совсем вроде и несочетаемые. Ну, некая насмешливость еще в той улыбке присутствовала, конечно. Вроде того – нашла чем гордиться. Она и заговорила точно таким же голосом, вежливым, конечно, но в то же время слегка равнодушным, слегка насмешливым, слегка презрительным:
– Так это вы и есть Таня, надо полагать? Матвейкина ангелоподобная спасительница?
– Да, это я… Только почему спасительница? И почему ангелоподобная? Как-то у вас звучит это…
– Как?
– Насмешливо.
– А вам бы как хотелось, чтоб звучало? – удивленно приподняла красивую бровь женщина.
– А вы, наверное, Лена? Сестра Кости? – ответила вопросом на вопрос Таня. – Тетя Матвейкина, стало быть?
– Ну, стало быть, так… – усмехнулась Лена, в упор ее разглядывая. И разглядывание это не сулило Тане абсолютно никаких комплиментов. Сразу было заметно – не понравилась она Отиной тетке. Ну и ладно. Пусть. Не с ней же она нянькаться сюда прилетела, в самом деле…
– Очень приятно познакомиться с вами, Лена. Что ж делать, так уж получилось, что я в тот момент рядом с вашим племянником оказалась…
– Да ладно, чего вы извиняетесь, Татьяна. Не надо. Мы с мамой и в самом деле очень вам благодарны за ваш человеческий подвиг. И постараемся по мере сил компенсировать ваше трогательное участие в судьбе Матвея. Тем более, насколько я знаю, мама уже счет на ваше имя открыла…
– Мне ничего не надо! Что вы! Я уже и Аде говорила! Я же не из-за денег сюда прилетела…
– Ну-ну… – поморщила полные губы в легкой ухмылке Лена, поднимаясь с ковра. – Ладно, Татьяна, идите завтракать. И ребенка пора кормить. Я пробовала, но он ничего не ест. Видимо, у него на вас инстинкт успел выработаться. И еще он все какую-то Пею зовет. Отталкивает ложку и бормочет – Пея да Пея… Что еще за Пея? Еще одна спасительница?
– Нет. Это не спасительница, это бабушка моя, Пелагея Даниловна. Я когда на дежурство уходила, он с ней оставался. Она его и кормила всегда. Вот и привык.
– А, бабушка… Ну хорошо, хорошо, идите…
Махнув небрежно рукой, Лена быстро отвернулась от Тани, будто боялась обнаружить перед ней свое холодное раздражение. Но оно все равно проглядывало за нарочитым равнодушием – так знатная леди разговаривает со своей служанкой, стараясь не показать перед ней ни одной эмоции. Не пристало потому что настоящей леди эмоции перед прислугой обнажать. А Лена эта, как Таня сразу подметила, очень уж на ту самую леди претендовала. Прямо из кожи вон лезла. Если б не знать, что обыкновенной девчонкой когда-то в глубокой российской провинции родилась, то и впрямь можно было подумать – леди. Ну чистая леди, ни дать ни взять…