Истоки. Книга вторая, стр. 53

С каждой минутой Юрию открывался то одной деталью, то другой, на ходу совершенствуясь, план разгрома. Уж одно это проникновение в план само по себе доставляло ему радость познания, а когда и замысел Валдаева, расширяясь, соприкоснулся с городом, с рабочими дружинами, переправами, заводами и как бы сросся с усилиями и мыслями Крупнова, Юрий зажил заново.

Физическая и нервная усталость сменилась подъемом, бодростью, и ему было весело от удачных замечаний Чуйкова и белокурого генерала Родимцева, как будто это он сам предложил что-то умное. И теперь он понял, насколько был дальновиден Валдаев, пригласив его на передний край. Только побывав тут, Юрий уяснил, чем могут помочь армии двести тысяч заводских рабочих самых различных специальностей. И хотя он не понимал тактического и стратегического своеобразия продолжавшегося сражения зато по-новому представил себе свое дело председателя городского комитета обороны, секретаря горкома и, наконец, человека – Юрия Крупнова, родившегося и выросшего тут, на Волге, под небом голубого накала, где сысстари своевольно жили, любили и умирали его веселые и крутые прадеды и деды.

Покидая ночью вместе с Валдаевым и Чуйковым передовую, он не испытывал прежней напряженности, неловкости от своей неуместности среди воинов.

Бои затихли. И только передний край немецких позиций освещался зелеными, красными, синими ракетами, да трассирующие пули хлестали по траве. Немцы не то боялись, не то скучали в густой темноте без света. Самонадеянно-вызывающе или со слепотой от неосознанного пока бессилия ползали по степи огни их автомобилей.

В городе Чуйков предложил Крупнову и Валдаеву посмотреть на двух пленных.

XVI

Пленный, белобрысый летчик с боксерской шеей и с двумя железными крестами на груди, держался вызывающе спокойно. Генерал Чуйков, повернувшись к нему густобровым лицом, полушутя пригрозил сибирским медведем, если не станет отвечать на вопросы. Летчик с профессиональной гордостью сказал, что его мог сбить только ас. Ему хотелось бы повидать этого русского аса. «Ваши летчики бесстрашны, выносливы, – говорил немец, – но скорость их машин на семьдесят пять километров меньше, чем у «мессершмиттов». Его рассказ о воздушном бое был интересен разве что летчикам. Психологическая же кладовая этого сытого пруссака была не богаче его планшетки, где, кроме карты, хранились записная книжка с каждодневными записями того, что он ел, пил, с какими женщинами спал. Зато другой пленный был любопытен Юрию сверх всякого ожидания.

С румяным лицом любящего выпить и поесть, с благообразной сединой на подстриженных висках, с коричневыми от степного зноя ушами, тридцатидвухлетний майор Корбмахер, в фуражке с высокой тульей, не принимал всерьез своего положения пленного или бодрился, стараясь не уронить достоинства офицера великой армии. Из кармана куцего, узкого в талии мундира он достал футлярчик, а из него – замшу, протер пенсне и надел на свое мясистое переносье.

Крепко на всю комнатку пахнул майор тем специфическим бивачным запахом пота и пыли, который сопровождает надолго лишенных привычных бытовых удобств ухоженных, присмотренных в обычное время военных.

Без вызова говорил он, что резервы Германии неисчерпаемы, питание замечательное, зимнее обмундирование будет. Скоро армия получит новое оружие – двумя выстрелами разрушит любой город. Война с Россией будет закончена в этом году. Он предложил русскому генералу сдаться в плен, уверяя, что своими глазами видел, с какими почестями немецкое командование хоронило скончавшегося под Изюмом от самострельной раны в грудь Валдаева. Рана была так тяжела, что даже лучшие немецкие врачи не могли спасти русского генерала.

Валдаев сказал немцу, что советское командование гарантирует ему безопасное житье-бытье в нашем тылу до полного разгрома гитлеровской Германии, если он по возможности будет правдив.

Немец спросил, с кем он имеет дело.

– С тем самым Валдаевым, которого немецкое командование хоронило с такими почестями.

Пленный сказал, что не понимает, на этом ли он свете или уже на том?

– Пока на этом, – благодушно ответил Чуйков.

– Признаться откровенно, фюрер не ожидал такого сопротивления русских… – помолчав немного, продолжал Корбмахер с немецкой педантичной научностью. – Но… история войн учит, что ни один оперативный план не остается в его первоначальной форме после первого же столкновения с главными силами противника. Только профан может думать о какой-то заранее намеченной и тщательно продуманной военной идее, последовательное осуществление которой якобы можно проследить в течение всего хода войны.

«Вам виднее, потому что ни один ваш план не осуществился», – хотел сказать Юрий, но не позволил себе ни спора с пленным, ни торжества над ним, потому что человек этот пока был неясен ему.

– Завоеватель сравнительно молодой, – сказал Валдаев, – недавно окончил академию генерального штаба. Напичкан цитатами Мольтке и Секта.

Не повышая бесстрастного голоса, спросил майора, в котором часу прибыл вчера в штаб Паулюса фельдмаршал Вильгельм Хейтель и как он чувствует себя?

– Вы все знаете, – сказал Корбмахер не без злости.

– Если бы ваши генералы знали половину того, что известно нам, они бы сложили оружие, пока живы. Но горбатого могила исправит, – усмехнулся Чуйков.

Пленный допускал, что война кончится вничью. Но русские никогда не будут в Германии.

– Эта война вничью не может кончиться. Вы воюете против всего советского народа, и он сокрушит вас, – сказал Чуйков.

– До моего сознания это не доходит, потому что мы на Волге, а не русские на Эльбе.

– Будем и на Эльбе, – Чуйков тяжело взглянул на немца.

Валдаев и Чуйков поехали за Волгу к командующему фронтом. Крупнов попросил разрешения поговорить с пленным.

– Почему и зачем началась война? Этот вопрос теперь запоздалый. Война начата, и каждый знает, что мы должны ее вести, – охотно отвечал Корбмахер Юрию, не подозревая о его чувствах или не придавая им никакого значения. – Эта война жестокая, – продолжал он, мрачнея. – Солдат на Востоке поставлен в условия, при которых уже больше не существует общепринятых правил ведения войны. Нет никакой границы между жизнью и смертью. Об этой жестокой необходимости немецкий солдат знает хорошо. Гитлер создал сильную единую империю. После победы Германии немцы установят мир по меньшой мере на тысячу лет.

– Какой мир хотел бы видеть майор?

– Мир будет построен по планам победителей. Арийская раса придаст ему устойчивую целесообразность. Анархические народы должны смириться с ролью рабочих. Наиболее способные из них будут участвовать в усвоении создаваемой элитой культуры. Полноценная личность не тянется выломать пяток кирпичей из здания мировой цивилизации и построить себе из них первобытный очаг. Неразумно требовать раздела пирамид всем поровну, пусть по песчинке, но всем поровну. Индивидуум создает свои пирамиды. Учение о равенстве – завистливый бред рабов. Если эта хворь победит, человечество вернется к варварству. Я ничего не скрываю, если даже меня заморозят в Сибири.

«Вот он, тот самый, отличный от меня всем строем своей жизни, всего своего существа», – думал Юрий, сдерживая в себе нетерпимость к этому человеку. И прежде Юрий сталкивался умом с этим темным духовным миром, в равной мере ядовитым и ничтожным в его представлении, но теперь он увидел в двух шагах от себя, по ту сторону стола, живое воплощение этого мира. Очевидно, этот немец многих убил, еще большему числу людей причинил страдания, и все-таки его отправят в лагеря для военнопленных, и он там выживет и потом вернется домой. И тот самодовольный пленный летчик, польщенный тем, что его сбил русский ас, останется целехоньким, хотя за несколько дней до плена он сжигал и взрывал город и от пламени его бомб горела заживо не одна женщина с ребенком на руках. Чувствами Юрий не принимал этот противоестественный исход, но, сдержав себя, спросил с холодным презрением: