Тьма чернее ночи, стр. 26

– Спасибо, мистер Риддел.

Они сидели в машине Уинстон и просматривали компьютерные распечатки, которыми снабдил их Риддел. Коробка с совой стояла на сиденье между ними. Распечаток было три: по дорогим, стандартным и сменным совам. Маккалеб взялся за список сменных, потому что нутром чуял, что сова из квартиры Эдварда Ганна была куплена специально для оформления места убийства и потому никакие дополнительные механизмы не требовались. К тому же сменные совы были гораздо дешевле.

– Надеюсь, мы кого-нибудь здесь найдем, – сказала Уинстон, пробегая глазами список покупателей стандартной модели сов. – Потому что выслеживание покупателей через склады "Хоумдипо" [16] и прочих розничных торговцев будет означать судебные требования, юристов и... эй, тут Центр Гетти. Они заказали четыре штуки.

Маккалеб посмотрел на нее, подумал, затем пожал плечами и вернулся к списку. Уинстон тоже двинулась дальше, продолжая перечислять трудности, с которыми они столкнутся, если придется обращаться к розничным точкам, где продавали рогатых сов. Маккалеб перестал обращать на нее внимание, когда добрался до третьего от конца имени в списке. Он провел пальцем по строчке, где были указаны адрес, куда отправили сову, способ оплаты, источник заказа и имя человека, получившего заказ.

Уинстон сразу насторожилась:

– Что?

Маккалеб протянул ей распечатку и указал на строчку:

– Вот покупатель. Джером Ван Акен. Накануне Рождества он отправил птичку на адрес Ганна. Заказ оплачен денежным почтовым переводом.

Уинстон взяла у него распечатку и начала читать.

– Отправлено на Суицер-авеню некоему Лубберту Дасу для передачи Эдварду Ганну. Лубберт Дас. При расследовании никакого Лубберта Даса не возникало. И я не помню такого имени в списке жильцов. Можно позвонить Роршаку и узнать, был ли у Ганна когда-либо сосед с таким именем.

– Не трудись. Лубберт Дас никогда там не жил.

Уинстон оторвалась от списка и посмотрела на него:

– Ты знаешь, кто такой Лубберт Дас?

– Вроде того.

Она нахмурилась.

– Вроде того? Вроде того? А как насчет Джерома Ван Акена?

Маккалеб кивнул. Уинстон, бросив листы на стоящую между ними коробку, посмотрела на коллегу со смесью любопытства и раздражения:

– Что ж, Терри, по-моему, пора тебе рассказать мне, что ты знаешь.

Маккалеб снова кивнул и взялся за ручку дверцы.

– Почему бы нам не перебраться на мою яхту? Мы можем поговорить там.

– Почему бы нам не поговорить прямо здесь, прямо сейчас, черт побери?

Маккалеб попытался улыбнуться.

– Потому что нужна, так сказать, аудиовизуальная демонстрация.

Он открыл дверцу, вышел, потом оглянулся:

– Встретимся там, хорошо?

Уинстон покачала головой:

– Очень надеюсь, что у тебя все-таки есть для меня психологический портрет.

Теперь головой покачал Маккалеб:

– У меня пока его нет, Джей.

– Что же тогда у тебя есть?

– Подозреваемый.

Он закрыл дверцу и направился к своей машине, слыша, как она бормочет проклятия. Вдруг какая-то тень пала на него и на всю стоянку. Маккалеб поднял голову. В небе, полностью затмевая солнце, плыл гудйировский аэростат.

17

Они встретились снова через пятнадцать минут на "Попутной волне". Маккалеб вытащил кока-колу и предложил Уинстон сесть в мягкое кресло у кофейного столика в салоне. Еще на стоянке он попросил ее принести с собой на лодку пластмассовую сову. Теперь Маккалеб при помощи двух бумажных полотенец вынул птицу из коробки и поставил на стол перед Уинстон. Детектив наблюдала за ним, поджав губы. Маккалеб сказал, что понимает ее гнев: ею манипулируют в ее собственном деле, однако добавил, что все вернется под ее контроль, как только он покажет находки.

– Знаешь, Терри, лучше бы им быть чертовски хорошими.

Маккалеб вспомнил, как когда-то написал на клапане папки дела, по которому они впервые работали вместе, что в условиях стресса Уинстон склонна к употреблению ругани. Еще он тогда записал, что она умна и обладает интуицией. Оставалось надеяться, что эти качества не изменились.

Он отошел к стойке, где ждали подготовленные материалы. Взял верхний лист и, отодвинув распечатку из "Берд-Барьер", положил его на кофейный столик рядом с пластмассовой совой.

– Как, по-твоему, это наша птица?

Уинстон наклонилась вперед, чтобы рассмотреть цветную репродукцию: увеличенный фрагмент картины Босха "Сад наслаждений" с обнаженным мужчиной, обнимающим темную сову с сияющими черными глазами. Маккалеб вырезал его и другие фрагменты из книги Марийниссена и Руиффелаэре. Он наблюдал, как взгляд Уинстон переходит с пластмассовой совы на фрагмент картины и обратно.

– По-моему, очень похоже, – сказала она наконец. – Где ты это взял? В Центре Гетти? Тебе следовало бы рассказать мне об этом еще вчера, Терри. Какого черта тут происходит?

Маккалеб поднял руки:

– Я все объясню. Только позволь мне показать тебе это так, как я хочу. Потом я отвечу на все твои вопросы.

Уинстон махнула рукой, нехотя соглашаясь. Маккалеб вернулся к стойке, взял второй лист и положил перед ней.

– Художник тот же, картина другая.

Уинстон посмотрела. Это был фрагмент "Страшного суда", изображающий ожидающего отправки в ад грешника, связанного в вывернутой позе эмбриона.

– Ну, хватит. Кто это рисовал?

– Через минуту скажу.

Он вернулся к стойке и подготовленным материалам.

– Этот тип еще жив? – спросила она вслед.

Маккалеб принес третий лист и положил на столик рядом с двумя первыми.

– Умер лет пятьсот назад.

– Иисусе!..

Уинстон взяла третий лист и внимательно рассмотрела. Это была репродукция столешницы "Семь смертных грехов".

– Подразумевается око Божье, видящее все грехи мира, – объяснил Маккалеб. – Узнаешь слова в центре, вокруг радужной оболочки?

– Берегись, берегись... – прошептала она. – Обалдеть! Кто это?

Маккалеб в четвертый раз подошел к стойке и принес еще одну репродукцию картины из альбома Босха.

– "Операция глупости". В средние века существовало поверье, что операция по извлечению камня из мозга излечивает от глупости и лживости. Обрати внимание на место надреза.

– Обратила, обратила. Точно как у нашего парня. А что тут написано?

Уинстон провела пальцем по надписи на черном поле, обрамляющем круглую картину. Некогда ее витиевато выписали золотом, но время не пощадило краску, и теперь слова были почти неразборчивы.

– Переводится это так: "Мастер, удали камень. Меня зовут Лубберт Дас". В статьях о художнике, написавшем эту картину, говорится, что в то время Луббертом в насмешку называли бестолкового, неуклюжего или просто слабоумного человека.

Уинстон положила лист на остальные и подняла руки.

– Ладно, Терри, хватит. Кто был этот художник и кто тот подозреваемый, о котором ты говорил?

Маккалеб кивнул. Пора.

– Художника звали Джером Ван Акен. Он голландец, считается одним из великих мастеров северного Возрождения. Картины его мрачны, заполнены чудовищами и демонами. И совами тоже. Множеством сов. В литературе сказано, что совы на его картинах символизируют все: от зла до обреченности рода людского на погибель.

Перебрав листы на кофейном столике, он вытащил фрагмент с мужчиной, обнимающим сову.

– То, что человек обнимает зло – дьяволову сову, если использовать описание мистера Риддела, – неизбежно ведет в ад. Вот вся картина.

Маккалеб принес со стойки полный вариант "Сада наслаждений". И следил за взглядом Уинстон, когда она рассматривала картину. Отвращение и восхищение.

Он указал на четырех сов, которых нашел на картине, включая и ту, что была на фрагменте.

Внезапно Уинстон отложила репродукцию и посмотрела на него: