Америка глазами русского ковбоя, стр. 13

Будучи в состоянии похмелья, но, пытаясь разогреть мозги, я посчитал, что чаевые обошлись ему в один трудовой час. Про таких, как я, умников говорят: «И прекрасны вы некстати, и умны вы невпопад».

После завтрака Том отвез меня в местную среднюю школу, где пятиклассники, изучавшие русский язык, хотели послушать о моей экспедиции. Эти дети мало отличались от наших, и русский язык знали они не лучше, чем наши английский. Но они не знали голода так, как знают многие наши дети.

Прошлой зимой в Санкт-Петербурге ехал я на метро от площади Мужества до проспекта Ветеранов. Напротив сидела мама с двенадцатилетним сыном, которому она поручила держать буханку серого хлеба. Начал он ее с хрустящей корочки и за полчаса езды до своей остановки успел уплести половину. Как же, наверное, голодно ему было, если серый хлеб за печенье шел!

Такого эти американские детки не знали, и не дай Бог, чтобы узнали. Их учительница написала в моем дневнике: «Дорогой Анатолий, нам повезло, что Вы навестили нашу школу и особенно наш класс. Дети долго будут помнить вашу миссию и те знания, которыми вы с ними поделились. Благополучного вам пути».

Дети нарисовали в моем альбоме свою школу и себя толпой на проходившем здесь прошлой осенью Тыквенном фестивале. Вручили они мне также пачку конвертов с марками и своим адресом, попросили писать. Я даже сподобился пару раз отправить им с дороги открытки.

Первая национальная дорога

21 марта

Жалко было покидать гостеприимный дом Тома с обогреваемой водяной кроватью, которой я научился пользоваться. Пора было расстаться с джакузи, свежими журналами и обильными завтраками. Но каждое гостеприимство имеет свои пределы, ведь мое присутствие выбило хозяев из привычной рутины. В общем, пора и честь знать.

Снег еще порошил глаза, выбивая слезу, ветер западный – в лицо, проселочные дороги безлюдны. Фермеры не много ездят в такую холодную пору, которая в этом году затянулась. Двигался я в город Квакер-Сити, где надеялся навестить квакерский колледж, но тот оказался закрыт на весенние каникулы. При разговоре с дворником я поинтересовался, отчего именно здесь был основан колледж, и он рассказал прелюбопытнейшую историю об этих краях.

Во время Войны за независимость большинство индейских племен выступало на стороне англичан, которые запрещали белым поселенцам заселять территории западнее Аллегэйнских гор в Пенсильвании. Когда, в конечном счете, 13 бывших колоний обрели независимость, племена ирокезов вынуждены были бежать от новоявленных американцев в Канаду, оставшуюся под британским протекторатом.

Но не все индейцы вышли на «тропу войны», племя пенсильванских делаваров решило креститься и перейти в квакерскую религию, основанную на идее отказа от войны и непротивления насилию. В 1771 году они подчинились уговорам немецких миссионеров и переселились в эти края, основав деревеньку Нэденхутен. Выбросив томагавки, луки и ружья, разводили лошадей и скот, пахали землю и готовы были подставить правую щеку, если ударили их по левой. Но американцы не верили в их благие намерения, считая, что они просто затаились, чтобы ударить когда-нибудь в спину.

В марте 1782 года отряд народной милиции под командой полковника Дэвида Вильямсона ворвался в эту деревню и согнал ее обитателей в церковь, чтобы те смогли перед смертью помолиться. Все 90 человек, включая детей и женщин, после молитвы были вырезаны.

Вскоре их некрещеные родственники из племени алгонкинов сподобились пленить полковника Вильяма Кроуфорда, который никакого отношения к этому преступлению не имел, а замещал Вильямсона, будучи начальником того самого преступного милицейского отряда. Они привязали его к колу на длинной веревке и разожгли вокруг костер. Перед тем они обрезали ему уши и гениталии, головешками проткнули кожу, а еще прожгли ее порохом, стреляя вплотную холостыми патронами.

Вильяму еще повезло – его так ненавидели и не уважали, что позволили показать свое геройство под пытками всего пару часов. Чем больше респекта имели индейцы к своему противнику, тем дольше они его истязали, давая при этом ему возможность проявить мужество.

Комендант французской крепости на озере Гурон Анту ан Кадиллак оставил в конце XVII века описание варварского обычая казни пленников, попавших в руки ирокезов: «Женщина приводит пленника к себе в вигвам, натирает его благовониями, кормит и уговаривает быть мужественным перед предстоящей казнью. Неожиданно ее женственность трансформируется в ярость, и она призывает тени сына, мужа или отца, погибших от рук врагов. Она кричит: «Приди, мой сын, сегодня у нас в твою честь пир с жареным мясом, прими в жертву этого мужественного воина. Радуйся, сын, его мы поджарим, вырвав перед тем гениталии, мы будем пить из его черепа, сняв прежде скальп».

Приходит один из воинов и сообщает: «Мужайся, брат, мы собираемся тебя сжечь». В свою очередь тот отвечает: «Все нормально, и спасибо за новость, которую ты мне принес».

В то же время ужасный крик разносится по лагерю индейцев, который называется «сакакуэ». Они волокут пленника в середину круга и привязывают к столбу. Эти приготовления, которые любого могут привести в ужас, дают жертве возможность проявить презрение к тиранам. Он поет песню смерти мужественным голосом, вспоминая все свои победы над врагами и казни, которым он подвергал их перед сожжением. Он уговаривает врагов не миловать его, а поступить с ним как с настоящим воином. Я не думаю, что он здесь абсолютно искренен, но ведет себя непоколебимо и остается спокойным.

Но пора начинать бал и смотреть, как главные актеры танцуют. Вначале у пленников вырывают ногти из пальцев рук – медленно, один за другим; потом приступают к зубам. Пальцы без ногтей они помещают в свои трубки и выкуривают их – один за другим. После этого приго товления к пиру пять либо шесть трудяг с помощью головней жгут его запястья, щиколотки и темечко. Они не оставляют это развлечение до тех пор, пока не добираются до костей. Потом его шею украшают ожерельем из раскаленных докрасна томагавков.

Каждый участник пира отрезает ножом кусок ляжек жертвы, поджаривает его на костре и съедает без специй. А у женщин наготове чайники с кипятком, из которых они поливают кровавые раны на заднице.

Время от времени они накаленными прутами протыкают его шею и подмышки. Они жгут его гениталии берестой, дающей жаркое и проникающее внутрь пламя.

Может показаться, что любой, подвергающийся такой казни, должен кричать и молить о пощаде, но большинство казнимых издеваются над мучителями, обзывая их трусами и бабами, у которых не хватает мужества изрезать их на куски. Если же какая-то часть их тела еще не обожжена, они сами на нее показывают, говоря при этом: «Если вы окажетесь пленниками моего племени и будут вас жечь, не просите пощады – настоящий воин должен умереть, как я».

Под конец они снимают с жертвы скальп и посыпают горячим пеплом и песком кровоточащий череп, а уж потом отрезают голову. Причем вся деревня издает радостный крик, словно одержали они великую победу.

Любой читающий эти заметки может посчитать, что подвергшийся подобным пыткам должен умереть во время этих издевательств – ведь у человека не остается ни нерва, ни артерии, которые бы не были бы сожжены или не вырезаны ножом, но то, что я пишу, – абсолютная правда. Этот ужасный обычай особенно практикуется среди племен ирокезов, которые жгут своих пленников по сантиметру и продлевают удовольствие на четыре-пять дней».

Вот такую «веселенькую» историю узнал я про здешние нравы, едучи под мирным солнцем благополучной Америки. Двигался я к городку Старый Вашингтон, где был ипподром и имелась возможность пристроить лошадь в конюшню. Мне дали телефон Эда, владельца тяжеловозов породы першерон. После моего звонка он приехал на ипподром, нашел Ване стойло, но ни сена, ни зерна не дал. Пришлось цыганить по соседству, мне к этому не привыкать – вскоре у Вани все было.