Ханская дочь. Любовь в неволе, стр. 85

В двух шагах от нее быстрым шагом прошел Карл, сжимавший в руке длинный палаш [18]. Король резко поинтересовался у генерала Реншильда, что случилось.

— Никаких донесений пока не было, Ваше величество, думаю, русские напали на авангард Рооса, — ответил тот.

Лицо Карла свело судорогой:

— Русская крыса отважилась вылезти из норы? Они пожалеют об этом! Велите трубить тревогу, Реншильд, берите своих кирасиров — и в седло. Поддержите части Рооса и разберитесь с этим казачьим сбродом.

Отдав честь, Реншильд исчез. Вскоре раздались звуки горнов и барабанный бой, призывающие шведов к оружию. Сирин обращала внимание не столько на подготовку к бою, сколько на короля, стоявшего от нее в двух шагах. Он буквально дрожал от возбуждения — казалось, он едва сдерживает порыв вскочить на коня и броситься на врага. Министр Пипер выглядел куда более спокойным, он подошел к Карлу и положил ему руку на плечо.

— Ваше величество, завтрак ждет, — сказал он. Король посмотрел на Пипера так, словно тот был слабоумным, и срывающимся голосом отдал приказ ввести в бой резервы, затем вскочил в седло, так и не удостоив министра ни единым словом.

Для оставшихся наступило время ожидания. Какое-то время еще были слышны выстрелы, но вскоре они прекратились и повисла напряженная тишина. Меж тем, по оценке Сирин, свежие силы уже давным-давно достигли лагеря авангарда. Наконец через несколько часов вернулся король, вид у него был весьма разочарованный.

— Эти русские снова сделали то, что умеют лучше всего! Они удрали! — крикнул он так, чтобы было слышно во всем лагере.

Спешившись, король прошел в палатку, там его ждал остывший завтрак.

Несколько солдат, вернувшихся вместе с Карлом, рассказали остальным подробности: на рассвете войска князя Михаила Голицына атаковали лагерь Рооса, нанесли шведам изрядный урон и вновь отступили, сохраняя полнейший боевой порядок.

Сирин мучил вопрос: участвовали ли в схватке Сергей и Кицак? Сейчас она, более чем когда-либо, сожалела о приступе гнева, ослепившем ее и заставившем присоединиться к Ильгуру. Она невыносимо тосковала по дружеской беседе, мечтала вновь оказаться в приятельском кругу, услышать перебор балалайки Тиренко… От одной мысли оказаться рядом с Сергеем по телу бежала дрожь.

— Ну, Бахадур, ты рад завтрашнему делу? Мы покажем русским, чего они стоят! — ухмыляющийся Ильгур воинственно похлопал по ножнам.

Сирин испуганно вздрогнула, очнувшись от своих мыслей:

— Что? Что случилось?

— Рано утром начнется решающая битва, Карлу надоела эта война, и он мечтает покончить с русскими в одном сражении. Его авангард только что обнаружил ночной лагерь русских. Завтра никакого царя уже не будет!

Ильгур ничуть не сомневался, что полная и окончательная победа вот-вот будет в их руках. Сирин же не была в этом так уверена, и скорое начало решающего сражения представлялось ей маловероятным. Шведское войско было огромным, а его царственный полководец не проиграл еще ни одной битвы, но Петр Алексеевич точно знал, что сдержать могучего противника сейчас может только чудо, а потому генеральное сражение он принимать не собирался. Сирин сочла, что лучше промолчать о своих соображениях, вынула саблю из ножен и принялась маленьким точилом править клинок.

Ильгур понимающие кивнул:

— Твой клинок жаждет русской крови? — Казалось, он забыл, что его друг Кирилин был русским.

— Он жаждет крови моих врагов, — на секунду задумавшись, Сирин подыскала самый точный ответ. Она находилась в не меньшем напряжении, чем Ильгур, постоянно задаваясь вопросом: что готовит ей грядущий день?

12

Еще до того, как наступило утро, шведы развили кипучую деятельность. Солдаты торопливо заглатывали скудный завтрак, словно за каждую минуту промедления им грозила порка. Едва рассвело, как уже выступили первые полки, а за ними потянулась артиллерия с полевыми орудиями и телеги с боеприпасами. Вскоре лагерь опустел: в нем оставались только обозная обслуга и часовые. Ильгуру, к его величайшему разочарованию, тоже пришлось остаться. А вот Кирилина и Шишкина вызвали к королю — Карл желал знать, как по цвету мундира отличить один полк русской армии от другого.

Пока шведская армия всей мощью надвигалась на русских, в лагере царила напряженная тишина. Присев ли на оглоблю или ось обозной телеги, слоняясь ли бесцельно между палаток, каждый ожидал, что вот-вот раздастся глухое буханье пушек и треск мушкетных выстрелов. Шли минуты, они складывались в часы, но ничего не происходило, даже поваров волновало сегодня исключительно грядущее сражение, так что обеда никто не дождался. Ближе к вечеру солдаты начали сетовать на голод, получив по паре сухарей, они вновь замерли, стараясь не шуметь. Время в лагере сочилось по капле. Багровый шар солнца уже навалился на западный горизонт, а битва все еще не начиналась. Вместо этого появился немногословный и удрученный вестовой с приказом оставшимся сворачивать лагерь, чтобы завтра с утра вновь разбить его в трех милях от этого места.

Солдаты ворчали, им казалось, что работа бессмысленна: через несколько дней войско могло вернуться назад, но приказ короля был законом, вскоре палатки были свернуты и погружены на телеги.

Народу в лагере оставалось немного, рабочих рук недоставало, а потому людям Кирилина пришлось помогать обозным; отчаянно ругаясь и кряхтя, Ильгур и прочие занимались повозками.

Сирин старалась скрыть радость: судя по всему, русской армии вновь удалось избежать прямого столкновения со шведами. Сирин была совершенно уверена, что царь заманивает Карла, скорее Петр подожжет Москву, чем даст решительное сражение — для русской армии оно непременно обернется разгромом. Это позволяло надеяться, что опасность погибнуть в схватке обойдет Сергея и других ее товарищей стороной.

13

Ярость и разочарование от того, что русские так и не приняли бой, были написаны у Карла на лице, голос короля тоже выдавал его отвратительное расположение духа. Сирин заметила, как резко переменилось настроение высокомерного короля, и скрыла злорадство под маской равнодушия. Теперь ему придется продвигаться все глубже на русскую территорию, не находя ничего, кроме разоренных деревень.

Запасы съестного у шведов подходили к концу, положение их с каждым днем становилось все труднее. Поэтому все — от королевских советников до юных барабанщиков — то и дело заводили речь об обозе Левенгаупга, без которого начинать поход на Москву было бессмысленно. Все понимали, что время поджимает: уже конец октября, а до цели еще многие сотни верст. Чтобы поторопить прибытие обоза, король слал к Левенгаупту вестовых одного за другим. Прошло больше недели, прежде чем в лагере получили известие, что обоз вот-вот появится.

Ликование, с которым была встречена эта новость, коснулось и Сирин. Вне зависимости от чина солдаты и офицеры, как малые дети, бросились из лагеря, чтобы приветствовать тех, кого они так долго ждали. Поток людей увлек ее за собой, она столкнулась с кем-то, получив удар в раненое плечо — от боли у нее перехватило дыхание. Не оставалось ничего другого, как только присоединиться к бегущим, иначе ее просто затоптали бы.

Пытаясь выбраться из толпы, Сирин затесалась в первый ряд, стоявший вдоль обочины дороги. Оглядевшись, она увидела вдали тучу пыли — это шла армия генерала Левенгаупта. Рядом с Сирин оживленно переговаривались солдаты, предвкушая прибытие обоза. Недостаток ощущался во всем, начиная с мяса и муки и заканчивая новой униформой и порохом, стосковались солдаты и по маленьким радостям — ни сладкого, ни выпивки они не видели уже несколько недель.

Но вот армия Левенгаупта подошла ближе, и радостные крики постепенно стали стихать. К лагерю приближался отнюдь не обоз с продовольствием и не победоносное войско — из-за поворота показалась толпа оборванцев с воспаленными глазами и измученными лицами. У кого-то была перевязана рука или нога, другим помогали идти товарищи, третьих несли на носилках. Хоть какой-то порядок сохраняла лишь тяжелая кавалерия, хотя кирасиры выглядели не менее голодными, чем другие солдаты, а их лошадям явно не помешала бы порция овса.